Необитаемый город

— Ваш друг.

Глава 5

Люси пришла сразу после завтрака. Овсянка, яблочный сок и локсапин, подали это на подносе, который привезли на массивной пластмассовой тележке — настоящий шкаф на колесах. Думаю, что и сам бы в ней поместился. Если бы удалось незаметно забраться внутрь, то можно было бы просидеть там тихонько и дождаться, когда меня вывезут на свободу.

— Майкл! — Люси бежит по общей комнате, хватает на миг за руку, потом обнимает и прижимается всем телом.

Закрываю глаза и чувствую биение наших сердец. Люси целует меня в ухо, и я кожей ощущаю ее слезы.

— Ах, Майкл, Майкл, — всхлипывает она. — Извини. Я приехала, как только узнала.

— Ничего.

Люси отодвигается от меня, сжимает руку, смотрит с жалостью:

— Нет, не «ничего».

Люси очень привлекательная. Снова перекрасилась — теперь она брюнетка, и никаких ярко-алых прядей, которые были несколько недель назад. Замечает, что я смотрю на ее волосы, пожимает плечами, берет локон:

— Не знала, пустят ли меня сюда с прежним вариантом. Я не против, да и черный мне нравится.

Пододвигает стул и садится рядом — такой знакомый жест утешения. Вижу ее поношенные черные джинсы, старую футболку того же цвета, улыбку в уголках губ.

Беру ее за руку:

— Где ты была? Больница не могла тебя найти, и я уже думал, не случилось ли чего.

— Видимо, у них мой старый номер, — говорит она. — Пришлось неожиданно переехать. Но где был ты — вот в чем вопрос. Я несколько недель тебя искала. Думала, у тебя очередной приступ депрессии или еще что-то подобное, но твой отец сказал, что дома ты не появлялся.

— Он говорил с тобой?

Люси закатывает глаза:

— Вроде как, хоть и по-прежнему меня ненавидит. Обвинял в том, что я убежала с тобой. Я поразмыслила и решила, что отец тебя тоже не может найти.

Я украдкой озираюсь: на нас поглядывают другие пациенты, но все они довольно далеко и разговора не слышат. Единственный врач находится в дальней части комнаты, проводит что-то вроде психотерапевтического сеанса у телевизора. Наклоняюсь к Люси и шепчу:

— Пришлось кое от кого прятаться.

На ее лице появляется мрачное выражение.

— От кого?

Обвожу рукой помещение:

— А как ты думаешь? В деталях сомневаюсь, но… — Подаюсь еще ближе. — Помнишь, я говорил, что за мной наблюдают?

— Да, но ты так и не сказал, кто именно. Это что, люди из больницы?

Я еще не говорил Люси правду. Поверит ли? Или сочтет сумасшедшим? Не уверен, что решусь сказать все.

— Подробностей не знаю, потому как у меня частичная потеря памяти, но недели две назад они предприняли некий шаг… Или, по крайней мере, думаю, что предприняли, поскольку я получил сигнал действовать. Поэтому и пришлось скрыться. Я оставил дом, перестал ходить на работу, прятался… в одном укромном месте. Доктор Ванек сказал, что полиция нашла меня под виадуком. Скорее всего, я убежал и во время побега выпал из окна. Именно тогда на меня и наткнулись.

— Выпал? — Она кладет руку мне на голову, ищет шишки. — Ты ушибся? И поэтому потерял память?

— Наверно. Или же…

Возможно, это томограф взаимодействует с имплантатом, но я не говорю этого вслух. Мысль, что она будет смотреть на меня такими же глазами, что и врачи, будто я какой-то безнадежный умалишенный, невыносима.

— Слушай, не важно, как они меня поймали, имеет значение лишь то, что мне требуется для освобождения. Сейчас ситуация не похожа на ту, что в прошлом году, когда я провел здесь две недели из-за тревожного состояния. Теперь дело серьезнее. Мошенническим путем мне поставили ложный диагноз, чтобы держать в больнице вечно. Они называют это шизофренией.

Она качает головой:

— Раздвоение личности?

— Нет, нечто другое. Шизофрения — это как будто я галлюцинирую или что-то в этом роде — этакая официальная печать, перечеркивающая все, что я говорю. Пока врачи утверждают, что я псих, меня можно держать здесь и делать, что им заблагорассудится. Не исключаю, что на мне ставят опыты.

Люси сердито говорит:

— Вот гады! А что врачам от тебя надо?

Я не отвечаю, заглядываю в ее глаза. Она смотрит на меня — рассерженная, озабоченная, доверчивая. Набираю побольше воздуха — всего ей не скажу, но кое-что можно.

— Они думают, я имею отношение к Хоккеисту.

— Что?! — Она чуть ли не выкрикивает это.

— Тише! — шепчу сквозь зубы.

— Тебя приняли за убийцу?

— Доктор Ванек так сказал, но пока никто у меня ничего не спрашивал. Что тебе известно об этом деле?

— Не очень много, — говорит она. — В ресторане всякое болтали. Но почему они думают, что ты имеешь к этому отношение?

— Все жертвы были… — Люси ничего не знает про безликих, и рассказать о них я пока не могу. — Они все были в секте «Дети Земли».

— Культ Милоша Черни?

Киваю. Милош Черни и убил мою мать.

— Мне нужно, чтобы ты побольше об этом разузнала, — прошу я. — Разыщи все, что сможешь, — кого убил Хоккеист, когда и как. И какое отношение к происходящему имеют «Дети». Я приму все возможные меры, чтобы выбраться отсюда, но тебя в это втягивать не хочу. Ты не должна вызывать у них подозрений.

— Сделаю, что смогу, но кто эти… они?

— Пока не могу сказать. Пожалуйста, верь мне, и как только можно будет, расскажу. А теперь ты должна идти.

И внезапно замечаю взгляд — не такой, как я опасался, не столь непримиримый, но он есть. Она не верит мне. Чувствую, Люси готова заплакать.

— Пожалуйста, Люси. Я не сумасшедший.

Она надувает губки, задумывается. Наконец кивает:

— Я тебе верю.

— Спасибо. Теперь иди и будь осторожна.

Люси подается ко мне, целует, потом сжимает руку и поворачивается, собираясь уходить. В ее глазах стоят слезы. Чувствую взгляды пациентов и оглядываюсь. Кто-то смотрит внимательно, оценивающе, даже не скрываясь. Иные же — раскрыв рты, словно и не видят меня совсем. Кого из них следует опасаться?

Кладу в рот еще одну ложку овсянки, но каша остыла. Осторожно осматриваю комнату в поисках безликих или камер — всего, что может инициировать мой имплантат или прочитать мысли. На стене висят часы, черные стрелки, словно ножницы, подбираются к цифре десять. Могут ли часы посылать сигналы? Что спрятано за ними? За циферблатом?

— Майкл?

Вздрогнув, поворачиваюсь. Передо мной стоит вчерашняя женщина-репортерша.

— Извините. Похоже, у меня входит в привычку пугать вас. Я этого не хотела.

— Вы… — От нахлынувшей неловкости не нахожу слов.

— Келли Фишер, — напоминает она. — Из «Сан».

Пожимаю протянутую руку:

— Вы пришли.

— Спасибо, что не выдали. — Репортерша пододвигает стул и садится. — Вы меня немного напугали вчера, сказав, что вас подозревают, но мой редактор все равно хочет, чтобы я с вами поговорила. Официально вы не подозреваемый. Если я возьму у вас интервью сейчас, до того как будет сделано заявление, мы обойдем всех остальных.

Что-то в ней кажется неправильным. Вглядываюсь хорошенько. Келли изучает меня, ждет чего-то. Поняв, что я так и буду молчать, наклоняется и кладет ладонь мне на колено:

— Можете не сомневаться, мы сделаем все, чтобы вызволить вас отсюда, как я и обещала.

— Почему я должен вам верить?

— Майкл, мы на вашей стороне. Вы должны это знать. — Она вынимает из сумочки авторучку и блокнот. — Никаких диктофонов, как вы и просили, — только ручка. Моя знакомая из больничного персонала говорит, что у вас частичная потеря памяти. Это верно?

Смотрю на нее, пытаюсь проанализировать услышанное. Что ей нужно на самом деле? Ну подтвержу я то, что и без того известно, — это ей ничего не даст. Пожимаю плечами:

— Ну да.

— Из памяти у вас выпало около двух недель?

Киваю.

— Майкл, будьте же чуть разговорчивее. Представляете, где вы могли провести это время?

Разглядываю ее лицо и борюсь с собой: не говорить ничего? рассказать все? как понять, где остановиться?

— В основном как в тумане, — сообщаю я. — Но кое-что помню. Например, ручку от крана, но не помню, где я был и почему. Полиция нашла меня под виадуком, — вероятно, я убежал и выпал из окна. Именно тогда меня и поймали.