"Белые линии"

— Пани Моулисова, пани Моулисова, приготовьтесь, скоро ваш выход!

Когда Неблехова вошла в зал ресторана, она остолбенела — вместе с Земаном здесь находились также Ферда Восатка и Павел Данеш!

Музыканты, танцовщицы, артист Водваржка и Петр уже были на своих местах.

Земан пояснил Неблеховой:

— Мы хотим провести небольшой следственный эксперимент. Пани Неблехова, где вы находились в тот момент?

— Сзади, в баре...

— Хорошо, идите туда. И закажите себе что-нибудь выпить, вы что-то очень бледны. — Сказав это, Земан с иронической учтивостью обратился к Данешу: — А вы где были, маэстро?

Данеш неохотно, с апатичным видом кивнул:

— Там, при входе.

Земан приказал стражнику, конвоировавшему Данеша:

— Проведите его туда. — И повернулся к Восатке: — А ты, Ферда?

— У двери в бар.

Земан послал его туда, а остальным членам своей оперативной группы приказал:

— А мы, товарищи, сядем здесь как зрители... Можно начинать, пан Сганел!

Сганел, заметно волнуясь, распорядился:

— Свет!

Загорелись лампы на столиках и прожекторы на сцене.

— Музыка!

Джазовый квартет заиграл вступление к песне Евы, закружились в танце танцовщицы. В эту минуту по знаку помощника режиссера из-за кулис на сцену вышла пани Моулисова. Однако, она не запела, потому что, остолбенев, застыла у края сцены, глядя на Данеша. Она не ожидала его здесь увидеть.

Павел тоже не ожидал увидеть здесь Еву и был, как и она, крайне удивлен неожиданной встречей. Они стояли друг против друга, он внизу, она наверху, и молча смотрели один на другого.

Музыка во второй, потом в третий раз начинала играть вступление, танцовщицы кружились, а эти двое все стояли и молчали.

Земан наконец произнес:

— Итак, пани Моулисова. Песню!

Ева опомнилась, сделала шаг вперед и начала петь. Она пела озорно и шаловливо, но со слезами на глазах;

Пение давалось ей с трудом, спазмы то и дело сжимали горло. Напрягая силы, она исполнила конец баллады, ставший своеобразной панихидой по ее любви и молодости:

Внезапно Ева упала на колени и громко разрыдалась. Музыка умолкла, стало тихо. И в этой гнетущей тишине откуда-то из темноты зала послышался голос:

— Сделай на минуту паузу, Гонза! Мне нужно с тобой срочно переговорить!

Земан оглянулся и разглядел в глубине зала полковника Калину в шляпе и зимнем пальто, которое тот носил уже много лет.

Они уединились сзади у стойки бара, все остальные покинули зал. Однако на приятелей, собравшихся выпить и поговорить, Земан и Калина не были похожи. Калина, не сняв пальто, шарф и шляпу, негромко сказал:

— Кончай, Гонза! Это уже ни к чему!

— Почему?

— Я пришел к тебе с приказом от вышестоящих органов!

— Каким?

— Освободить немедленно Павла Данеша, закрыть его дело, опечатать бумаги и отослать наверх!

Земан не поверил своим ушам:

— Что?

— Исполняй приказ, Гонза!

Земан, ничего не понимая, возмущенно возразил:

— Но у меня есть против него доказательства! Я уличил его в уголовно наказуемых действиях на законном основании. И против Неблеховой у меня есть кое-что. Она вынесла отсюда орудие преступления и утаила его от нас...

Однако Калина снова устало, но отчетливо повторил:

— Выполняй приказ, Гонза!

— Но ты же сам с этим не согласен, Вашек!

Было заметно, какого труда Калине стоит держать себя в руках и спокойно настаивать на том, с чем он был абсолютно несогласен.

— Мое личное мнение уже ничего не решает.

Земан протестовал:

— Где же правда, справедливость? Ведь закон одинаков для всех — и для обычных людей, и для поэтов. Куда мы придем, Вашек, если будем арестовывать простых людей и отпускать идейных противников, беспомощно отступать перед ними? Куда мы с этим придем?

Калина понимал весь драматизм этого вопроса, но, несмотря на это, с горечью в голосе настойчиво повторил;

— Выполняй приказ!

Земан спросил:

— А если не выполню?

Калина тихо ответил:

— Тебе это будет стоить места службы.

— И ушел.

Земан вернулся в зал, в котором между тем погасли прожекторы и светились только настольные лампы. Снова собравшиеся в этом тусклом помещении люди поняли, что Земан проиграл, поэтому смотрели на него со злорадством.

Только Ева Моулисова ни на кого не обращала внимания. Задумчиво сидела она на стуле, молчаливая, погруженная в себя, в свои тоскливые мысли.

От имени всех заговорил Ян Водваржка, и в его словах прозвучали ирония, ненависть и торжество тех, кого вызвал сегодня сюда Земан:

— Так что? Закончим эту комедию?

Он произнес это с такой развязностью и наглостью, что подавленность Земана сразу же исчезла. Он поднял голову и вопреки собственному благоразумию выкрикнул:

— Нет! Будем продолжать! Все по местам! Пан Сганел, давайте другую песню!

Его голос прозвучал так властно, что люди подчинились ему безропотно.

Сганел дал команду:

— Свет!

Зажглись прожекторы и лампы на столах.

— Музыка!

Оркестр заиграл вступление к другому куплету Евы, танцовщицы опять закружились.

Ева Моулисова, однако, не реагировала и все так же безучастно сидела на стуле.

Сганел просящим голосом в микрофон окликнул ее:

— Евочка, пожалуйста!..

Ева Моулисова медленно встала, движением руки, как бы отмахиваясь, сделала знак музыкантам замолчать и невыразительно, равнодушно, без пафоса проговорила:

— Перестаньте... Это действительно все только комедия... — И, кивнув в сторону Земана, продолжала: — Но не его... Это наша комедия, которую все мы здесь для него играем... Он единственный из всех имеет волю и мужество защищать правду... — Она повернулась к Данешу: — Ты, Павел, наверное, еще больший прохвост, чем я думала... И он прав в том, что хочет тебя наказать... Только, — она повернулась к Земану, — вы напрасно думаете, что Павел способен на что-то большее, чем врать, обманывать людей и красть! В тот вечер... стрелял не он! Тогда... стреляла... я! После того что он здесь сказал, мне не хотелось жить!

Земан резко встал, пораженный услышанным, и скорее себе, чем ей, возмущенно бросил:

— Боже... что за комедия!.. Все вы шуты... комедианты... клоуны!

Он забрал свои вещи и вышел...

Стоял ноябрь 1967 года.

УГОЛОВНОЕ ДЕЛО МАЙОРА ЗЕМАНА

Темные своды костела даже днем сохраняли некую мистическую таинственность, подавляя одинокого случайного путника своей мощью и строгими готическими формами. Увидев в туманной дымке возле алтаря какие-то странные мерцающие огоньки, наш случайный путник услышал вдруг в пустом зале храма голос. Он доносился откуда-то из темной глубины, приглушенный, усиленный резонансом. Голос скорее таинственно шептал, чем читал, проповедь:

— «Вдали, на главном алтаре, большим треугольником горели свечи. К. не мог наверняка сказать, видел ли он их раньше. Может быть, их только что зажгли...» [28]

Путник тихо двинулся по сумрачному залу храма в надежде найти этот таинственный голос. Он почти на ощупь шел в конусе скупого света, заглядывая в темные укромные уголки, где с ужасом обнаруживал причудливые, со страдальческим выражением лица, фигуры святых. Но они олицетворяли собой больше смерть, грусть и скорбь, нежели жизнь.