Рукопись из Тибета (СИ)

— Тогда давайте подумаем о его будущем, Юрий Генрихович, — обратилась депутатша к областному чиновнику. — Мы обязаны поддерживать таланты.

— Ну как отказать представителю народной власти? — масляно взглянул на нее тот. — У нас в интернате для одаренных детей как раз есть место. Считайте оно его. А вы — взглянул на Котова, — готовьте документы.

— Вот оно! — внутренне заликовал я. — Все по плану!

— А теперь иди, Лазарь, — благосклонно кивнул мне заведующий. — После тихого часа вас поедут в кино. На «Чапаева».

Выйдя из кабинета, я сделал в пустынном коридоре сальто-мортале [29], а затем вприпрыжку побежал вперед. Жизнь казалась прекрасной и удивительной.

На заходе солнца, в летнем кинотеатре, мы смотрели кино, про легендарного героя Гражданской войны. Василий Иванович лихо вел бойцов в атаку, Анка расстреливала из пулемета «психов», ординарец Петька целовал ее в щечки. Поскольку секса в стране тогда еще не было.

Наступило очередное лето, воспитанник Донской перешел в четвертый класс, ожидая радостного известия.

Его не было.

А потом по интернату прошел слух, что в заведение для одаренных отправляют Сашку Петровского, того самого, к кому приходила бабушка. Он был троечник и лентяй, а кроме того, ругался матом.

— Как же так? — возмутился я и отправился к заведующему.

Тот все подтвердил, отворачивая глаза и барабаня по столу пальцами.

Как оказалось, бабушка Петровского в молодости была сподвижницей Коллонтай [30], в связи с чем предпочтение было отдано ее внуку.

Это была первая несправедливость в этой жизни, что меня здорово обидело.

Внутренние составляющие тоже расстроились и стали давать советы.

— Рви отсюда за бугор, — рекомендовала чекистская. — Я расскажу, как все сделать без шума и пыли.

— Не вздумай. Лучше напиши явку с повинной, тебе поверят, — возражала прокурорская.

— Не сепетись, — советовали шахтерская с морской. — Учись. А то опять загремишь в забой или на подводную лодку. Тебе что? Больше всех надо?

Я внял гласу пролетариата.

И чтобы загасить обиду, а заодно отвлечься от дурных мыслей, вплотную занялся физическим трудом. Который, как известно, помогает. В то время за «Железным занавесом» (так именовали нашу страну заокеанские друзья), во всех школах культивировалось трудовое воспитание. По уже упомянутому мной, Макаренко.

Там имелись учебные мастерские и даже подсобные хозяйства, где детей, обучали трудовым навыкам. В постсоветской России сие похерили. С подачи демократов с либералами. Мол, нарушение прав ребенка.

Поскольку подсобного хозяйства в нашем интернате не имелось, я стал трудиться после уроков дополнительно в столярной и слесарной мастерских. Сбивая табуретки, а также вытачивая болты напильником.

А затем в жизни Донского свершился поворот. Меня усыновили.

Такое в нашем заведении случалось. И сироты завидовали счастливчикам.

В тот майский день, орудуя в поте лица киянкой [31], я вершил очередную табуретку, и меня вызвали к заведующему. Заставив умыться и облачиться в выходной костюм: солдатского образца шерстяную гимнастерку с блестящими пуговицами, затянутую кожаным поясом с бляхой, широкие штаны и тупоносые ботинки.

— С чего бы это? — размышлял я, цокая подковками по коридору.

В кабинете заведующего, который был явно не в себе, на диване сидел представительный, средних лет мужчина, в шляпе и с орденскими колодками (не иначе фронтовик), а рядом с ним молодая особа. В креп-жоржетовом платье с золотой брошью и ридикюлем [32] крокодиловой кожи на коленях.

— На мое «здрасьте», пара величаво кивнула головой, а заведующий ткнул дрожащим пальцем в стоявший в центре стул, — присаживайся.

Я сел, ожидая, что будет дальше.

Пара молчала, оценивающе рассматривая меня, словно амебу [33] под микроскопом. В кабинете возникла пауза.

— Послушай, Лазарь, — откашлялся в кулак заведующий. — Как ты отнесешься к тому, чтобы стать сыном этих уважаемых людей (подобострастно взглянул на пару).

«Нафиг мне это надо» подумал я, но вслух сказал, — не знаю и пожал плечами. Сработала чекистская привычка.

— А ты знай, мальчик, — начальственно прогудел мужик в шляпе. — Мы бы могли стать тебе достойными родителями.

— Соглашайся, малыш, — поддержала его жена. — Вилен Петрович слов на ветер не бросает. А я буду тебе мамой (повлажнела глазами).

— Вилен Петрович крупный партийный руководитель, — присоединился к ним Котов. — И это для тебя честь. Вырастишь настоящим коммунистом.

— Не знаю, — снова сказал я, начав болтать ногами. А потом шмыгнул носом. — Подумать надо.

— Вот-вот, — с облегчением сказал заведующий. — Иди, Лазарь, думай. Можно? — покосился на гостей. Те молча кивнули.

Спустя час, когда чета уехала, меня снова доставили на беседу к Котову.

Тот нервно расхаживал по кабинету.

— Садись, — указал мне на диван, после чего сообщил следующее:

Вилен Петрович Волобуев был вторым секретарем Крымского обкома партии, а его жена — Элеонора Павловна, директором сети ресторанов. Чета имела благоустроенную квартиру в Симферополе и охотничий домик близ Фороса [34], а вот с детьми возникла незадача. Таковых в наличии не было.

— Перед тобой открываются такие возможности, пацан! — убеждал меня Котов, вздымая вверх руки. — Будешь кататься как сыр в масле! Получишь достойное образование!

— А почему у него такое непонятное имя? — спросил я в промежутке, когда заведующий, устав ораторствовать, стал пить воду из графина.

— Вилен, — это Владимир Ильич Ленин, дурак! Аббревиатура! И, брякнув графин на тумбочку, утер рукавом губы.

— Мне б такое предложили, на коленях пополз, — плюхнулся он за стол, уставившись на меня просящим взглядом.

— Соглашайся, Лазарь. Иначе меня за твой отказ турнут. Ты же так и останешься сиротой. Всеми позабыт, позаброшен.

— Хи-хи-хи, — сжал коленями руки я, вспомнив, что такое говорил Попандопуло из Одессы. В фильме «Свадьба в Малиновке».

— Ты чего? — округлил Котов глаза. — Издеваешься?

— Будь по вашему, Василий Кузьмич, — поднялся я с дивана. — Когда собираться?

— Ну вот, молодца! — вылезя из-за стола, по слоновьи протопал ко мне заведующий и пожал руку. — Я в тебе не сомневался.

Потом вернулся назад, снял с рычага трубку и завертел диск. В ней запищало, а потом щелкнуло.

— Он согласен! — вытянулся во фрунт [35]. — Слушаюсь, товарищ секретарь! Будет исполнено!

И колесо завертелось.

На следующее утро, после завтрака, аккуратно подстриженный и в новой форме, я, вместе с Котовым на его стареньком «Москвиче-Олимпия», прибыл в отдел ЗАГСа [36] Центрального района Симферополя, где нас уже ждали.

Предупредительная, бальзаковского возраста дама (насколько я понял, начальница), провела нас в свой личный кабинет, уставленный букетами цветов и шампанским, где потрепав Лаврентия по подбородку «какой хороший мальчик!», пригласила присесть. Тут же оформив на усыновленного свидетельство о рождении.

— Непорядок, — пробубнил во мне прокурор. — А где же все предшествующие этапы? Явное нарушение закона.

— Не зуди, — осадил его чекист. — Это тебе ни хухры-мухры. Сам секретарь обкома. Понимать надо!

— Вроде инкогни́то? — вопросил шахтер.

— Ну да, — хмыкнул моряк. — Типа подлодка в автономке.

После этого заведующая встала, торжественно сообщив, что я теперь Никита Виленович Волобуев, вслед за чем вручила Котову зеленую, с гербом книжицу.

Засим мы чинно распрощались (начальница пожала мне руку) и вместе с Котовым вышли наружу. В яркое солнце, чириканье воробьев и запах цветущих глициний на бульваре.