Рукопись из Тибета (СИ)

— Я тоже младенец! — прожгла ужасная догадка. — Зачем? Не хочу! Уа-уа!! — заорал благим матом.

Через пару минут дверь открылась, на пороге возникла толстая усатая тетка в белом халате, и я поперхнулся плачем.

— Ну что? Опудырились засранцы? — хмуро взглянула на ячейки, прошаркав к ним тапками.

Через секунду у нее в руках оказался пищавший слева индивид, с которого была сдернута мокрая пеленка; толстуха ловко обернула его второй, взятой из-под ячейки, вернула на место и направилась ко мне. Явно с такими же намерениями.

— Ты смотри, сухой, — сказала сама себе, пощупав меня снизу. — Тогда чего орал? Жрать хочешь?

Я молчал и пялился на нее выпученными глазами. Еще не веря в объективную реальность.

— Лупатый какой, не иначе еврей, — сделала умозаключение тетка. — Терпи, кушать будете в двенадцать. И взглянула на мужские наручные часы. Я разглядел надпись под стеклом «Кама».

После этого она удалилась, ворочая объемной кормой. Хлопнула дверь. Все стихло.

— Пу-у, — издал во сне звук мой сосед справа. В воздухе запахло сероводородом.

— Гребаный Творец! — понял я, куда попал. Это явно был роддом. Куда меня вернули назад, к новой жизни.

И кто его просил? Жить на Земле я не хотел. Разве что в другом измерении. А теперь все начинать по новой. Ползать, затем ходить, чему-то учиться и работать. У меня выслуги тридцать пять лет. На хрена мне это надо?!

От злости и бессилия я стал кряхтеть, пытаясь вылезти из пеленок, чтоб сбежать. Не получилось.

Затем в мозгу проявился бывший чекист, дав посыл «не суетись под клиентом». Его поддержала прокурорская часть «куда ты сбежишь — дурень», а морская с шахтерской рассмеялись, — «картина Репина «Приплыли!».

— Молчите курвы, — подавил я их в себе. — Вам хорошо внутри. А какового мне, тут? Снаружи?

Далее, посчитав до десяти, успокоился, вняв советам, и подумал: — кто же теперь мои родители? Если те, что раньше, то еще ничего. Они были достойными людьми. Любили меня и я их тоже. А ну как какие алкаши, расхитители соцсобственности или что еще хуже, наркоманы?

— Ладно, подождем, — удобнее устроился в своей пеленке. — В двенадцать будут кормить, и я увижу, кто мамуля.

Когда приглушенное казенными шторами на окне, солнце повисло в зените, где-то за дверью послышался стеклянный звон, и она распахнулась.

Сначала в помещение въехала блестящая никелем тележка, с увенчанными сосками бутылочками с молоком в ячейках, а за ней, толкая сооружение вперед, с волнующими формами молодая девица. В сопровождении уже знакомой мне усатой тетки.

Обе-ед сиротки, просыпайтесь! — пропела она, и мои соседи зашевелились.

— Какие еще сиротки? — не понял я. Женщины, между тем, стали извлекать из ячеек корм, а по сторонам начали пыхтеть и чмокать.

Я тут же почувствовал ужасный голод (не ел с момента кончины) и громко заорал. Требуя свою долю.

— На-на, горластый, — пихнула мне в рот соску заботливая рука. — Ум-ум-ум, — стал я жадно сосать, жидкую манную кашу. Она была ничего, только сахарку маловато.

А новенький как с голодного края, — сказала пожилой напарнице молодая, наклонившись над секцией и кормя с обеих рук меня и соседнего младенца.

В вырезе халата над моим лицом колыхалась пышная грудь, и, не переставая сосать, я радостно агукнул.

— А глазки-то, глазки у него шельмовские, — снова пропела молодая, обращаясь к старшей.

— Не иначе мать была гулящая, — брякнула та в тележку очередную пустую бутылку. Вслед за чем извлекла полную.

Как только кормление закончилось, два младенца тут же отсырели (им сменили пеленки), и я тоже почувствовал, что хочу «пи-пи». Начав кряхтеть и извиваться.

— Никак, сам просится? — рассмеялась молодая нянька, после чего обнажила меня и, взяв на руки, отнесла к стоящему под умывальником в углу детскому горшку в цветочек. Куда я с облегчением пустил струйку.

— А причандалы у него ничего, — продемонстрировала меня старшей.

— Кобель будет, — скользнула усатая по ним взглядом. — Да не плюйся ты, охламон! — прикрикнула на довольно жужжащего младенца.

Потом я был возвращен на место и крепко спеленат, вслед за чем няньки ушли, бренча своей тележкой.

Мои соседи тут же засопели носами, попукивая, но мне не спалось. В мозгу роился целый сонм [12] мыслей.

Что значит «сиротки»? Это шутка или нет? И где наши мамы? Как мне вести себя впредь? И что делать дальше?

— Хрен проссышь, — подумал я и услышал свой голос. — Неужели умею говорить? (удивился). А потом раздельно произнес «ре-ин-кар-нация». Вышло вполне, хотя и пискляво.

— Не хило, — мелькнуло в голове. — Помню все что было, плюс умею говорить. Я, наверное, самый продвинутый младенец в мире.

Судя по разговору нянь, нахожусь в России. Вот только смущали часы «Кама» на руке старшей. Такие я видел у отца, когда был пацаном. В той, прошлой жизни.

А выпячиваться, что умею говорить и все прочее, нельзя. Чревато. Понаедут ученые, как всегда бывает в таких случаях, начнут изучать и не давать покоя. А то еще хуже — коллеги из бывшей «конторы», там всегда интересуются всем необычным. Увезут в один из своих секретный НИИ [13] и пиши, пропало. Точно сделают дебилом.

Затем мысли стали путаться (после еды от мозга отлила кровь, начался процесс пищеварения), я протяжно зевнул и уснул. Ужин обеда мудренее.

На следующее утро, перед завтраком, те же няньки водрузили нас на прикаченную с собой каталку, застеленную клеенкой, и вывезли из палаты.

Проехав по длинному коридору с еще несколькими, где в одних ползали малыши, а в других играли дети постарше, мы очутились в грузовом лифте, вознесшем нас этажом выше.

Там, в большом светлом кабинете, с холодно блестевшей медтехникой, нас уже ждали. Длинный мужик с бородкой, в колпаке и накрахмаленном халате (вылитый Айболит), а при нем очкастая дама, в таком же. Накрашенная и с толстым журналом в руках. Наверное, медсестра или ассистентка.

— Нутес — нутес! — прокаркал Айболит. — Как тут будущие строители коммунизма? После чего приказал нянькам распеленать доставленных (все мы радостно заболтали освобожденными конечностями) и приступил к осмотру.

Пока он делал это, начав с крайнего, я внимательно осматривался, пытаясь определить, куда попал и в какое время (возникли некоторые подозрения). Так было легче определиться с будущим, которое меня ждало.

Над столом Айболита, за которым он до этого сидел, сбоку, висел портрет Дарвина — основателя теории происхождения человека. А в простенке меж двух больших окон, против входа, второй. Товарища Сталина с ребенком на руках, и надписью «Спасибо за счастливое детство!».

— Неужели культ личности? — вспотел я, став лихорадочно искать глазами еще что-нибудь. В подтверждение. Оно оказалось почти рядом.

Это был настенный отрывной календарь на шкафу со скелетом, в паре метрах от каталки.

1952 год — приблизило зрение черные цифры на белом листке. И ниже — 20 мая.

— Мистика! — запульсировала кровь в ушах. В прошлой жизни я родился именно в этот год! Правда, 20 — го апреля.

От возбуждения я хаотично замахал конечностями, а затем, поймав ручкой ножку, сунул ее пальцы в рот и принялся, урча, жевать их беззубыми деснами.

— Так. А это что за каннибал? — подошел ко мне Айболит, закончив с очередным младенцем.

— Это новенький, Лев Ильич, — заглянула медсестра в свой талмуд [14]. Милиция нашла вчера в пять утра. Подброшенным на паперть Свято-Троицкого собора.

— Тэкс, — вздел меня руками врач и стал внимательно рассматривать. — По виду будет месяц. Вслед за чем проскрипел ботинками к окну и положил объект исследования в лоток медицинских весов. Задвигав пальцем блестящую гирьку на штативе.

— Вес четыре шестьсот, — констатировал он, а потом измерил тельце. Рост составил пятьдесят четыре сантиметра.