Секретный пилигрим

– Не всякому по плечу расколоть подготовленного Модрияном агента между завтраком и обедом, – сказал Барр с мрачным удовлетворением. Мы ужинали в уютном ресторане “Чеккони”, куда по его настоянию отправились в тот же вечер. – Наши дорогие Братья по ту сторону Парка вне себя от ярости, злости, негодования и зависти, и это в общем-то неплохо. – Но он обращался ко мне из мира, который я временно покинул.

– Он сам раскололся, – возразил я.

Барр строго посмотрел на меня.

– Так не пойдет, Нед. Мне не доводилось видеть лучше разыгранной партии. Вы были проституткой. Другого выхода не было. Мы все проститутки. Проститутки, которым платят. Но вообще-то с меня довольно вашей меланхолии – надо же, сидит здесь на Нортамберлендском авеню, куксится, как грозовая туча, из-за своих дам. Если не можете решиться, это и есть решение. Оставьте свою маленькую любовь и возвращайтесь к Мейбл, вот вам мой непрошеный совет. Я к своей вернулся на прошлой неделе, и это – конец света.

Я вдруг рассмеялся, сам того не желая.

– Вот что я решил, – продолжал Барр после того, как мы решили осилить еще одно огромное блюдо спагетти. – Хандра перестает быть вашим образом жизни, и вы перестаете работать в Следственном отделе, где, по моим скромным наблюдениям, вы слишком долго занимались самолюбованием. Вам надлежит постелить свой коврик на Пятом этаже и заменить Питера Гиллама в качестве руководителя моего секретариата, что больше подходит вашему кальвинистскому складу, а мне позволит избавиться от одного офицера-бездельника.

Я последовал его совету – во всех отношениях. Не потому, что совет исходил от него, а потому, что эти слова наконец дошли до меня. На следующее же утро я сообщил Салли о своем решении; это было отвратительно, но хоть как-то отвлекло меня от переживаний по поводу Фревина. В течение нескольких месяцев по ее просьбе я писал ей из Танбридж-Уэлс, но потом это стало так же трудно делать, как писать домой из школы. Салли была последней, по выражению Барра, маленькой любовью. Быть может, мне раньше представлялось, что, вместе взятые, они возместят одну большую любовь.

Глава 12

– Ну, вот и все, – сказал Смайли. Отблеск угасающего камина осветил забранную панелями библиотеку, скользя по провалам книжных полок с запылившимися книгами о путешествиях и приключениях, по ветхой, в трещинах, коже кресел, по побуревшим фотографиям исчезнувших батальонов офицеров в форме и со стеками в руках и, наконец, по нашим таким разным лицам, устремленным на Смайли, восседающего на почетном троне. Четыре поколения Службы расположились в этой комнате, но спокойный голос Смайли и обволакивающий комнату сигаретный дым, казалось, сплотили нас в одну семью.

Я не припомню, чтобы Тоби особенно настойчиво приглашали на встречу, но персонал, несомненно, ожидал его, и официанты бросились ему навстречу, как только он прибыл. Во фраке с широкими шелковыми отворотами и в жилете с балканской отделкой из сутажа он весьма походил на риттмейстера.

Барр прибыл прямо из аэропорта Хитроу и из уважения к Джорджу переоделся во фрак в своем “Ровере”. Он вошел, почти не привлекая к себе внимания, бесшумной походкой танцора, которой, похоже, легко овладевают крупные мужчины. Вот Монти Эрбак заметил его и тут же уступил ему свое место. Недавно Барр стал первым Координатором в возрасте тридцати пяти лет.

У ног Смайли расположилась последняя группа моих студентов – девушки в вечерних туалетах, похожие на букет цветов, юноши с живыми и свежими лицами после напряженного учебного года в Аргайлле.

– Вот и все, – повторил Смайли.

Что подействовало на нас? Его ли внезапное молчание? Его изменившийся голос? Или сделанный им почти пасторский жест, или его коренастая фигура, напрягшаяся то ли от благочестия, то ли от решимости? Я тогда не смог бы ответить на это, не могу и сейчас. Но, ни на кого не глядя, я почувствовал, что все как-то насторожились, будто Смайли призвал нас к оружию. Хотя то, о чем он теперь рассказывал, в одинаковой мере звучало призывом как сложить его, так и взять его в руки.

– Все кончено, закончил и я. Совершенно категорически. Пора опустить занавес перед бывшим воином “холодной войны”. И, пожалуйста, не просите, никогда не просите меня вернуться. Новым временам нужны новые люди. Ни в коем случае не старайтесь подражать нам.

Я думал, что он на этом и закончит, но Джордж, как всегда, был непредсказуем. Насколько мне известно, он заранее заучил свою заключительную речь, он работал над ней, репетировал каждое слово. Как бы то ни было, на него подействовало наше молчание, как, впрочем, и наше желание быть участниками церемонии. И в самом деле, в тот момент мы так сильно полагались на него, что, повернись он и уйди прочь, не сказав нам ни слова, наше разочарование превратило бы любовь к нему в раздражение.

– Я всегда думал только о человеке, – заявил Смайли. В типичной для него манере он начал с загадки, сделал паузу и только потом объяснил, что имеет в виду. – Мне всегда было наплевать на идеологию, если только она не преследовала безумных или злонамеренных целей. Я всегда считал, что надстройка не стоит составляющих ее частей и что политика служит лишь оправданием безразличия. Человек, а не массы – вот наш девиз. Именно человек покончил с “холодной войной” – на случай, если вам это невдомек. Не оружие, не техника, не армии и не кампании. А просто человек. И, кстати, так уж случилось, не человек с Запада, а наш заклятый враг с Востока; это он вышел на улицы, подставляя себя под пули и дубинки, и заявил: с нас хватит. Именно у их короля, а не у нашего хватило мужества подняться на трибуну и признаться, что он голый. А идеология плелась за этими немыслимыми событиями как обреченный преступник, что характерно для идеологии, когда она отстает от жизни. А все потому, что у нее нет собственного сердца. Она – проститутка и ангел наших с вами устремлений. Когда-нибудь история назовет победителя. Если Россия станет страной демократии, тогда Россия будет победительницей. И если Запад захлебнется собственным материализмом, тогда Запад может оказаться побежденным. История хранит свои тайны дольше, чем большинство из нас. Но она обладает одной тайной, которой я поделюсь сегодня с вами при условии полной конфиденциальности. Иногда победителей не бывает вовсе. Иногда не нужно иметь и побежденных. Вы спросили меня: как сейчас следует относиться к России?

А спрашивали ли мы его об этом? Что побудило его сменить тему? Что верно, то верно, мы немного поговорили о развале Советской империи, мы рассуждали о неуклонном подъеме Японии и исторических сдвигах в области экономики. И во время непринужденной беседы после ужина, да, верно, кто-то коснулся моей службы в Русском Доме, кто-то поинтересовался ближневосточным вопросом и работой Смайли в комитете по правам рыболовства, что благодаря Тоби стало достоянием гласности. Но Джордж, кажется, счел нужным ответить на другой вопрос.

– Вы спрашиваете, – продолжал он, – можно ли доверять Медведю? Вам кажется забавным, вам немного не по себе от того, что с русскими можно говорить как с людьми и находить с ними много общего по ряду вопросов. Я дам вам сразу несколько ответов.

Первый – нет. Медведю нельзя доверять никогда. Прежде всего, Медведь сам себе не доверяет. Медведю грозит опасность, Медведь перепуган, и Медведь распадается на части. Медведь испытывает отвращение к своему прошлому, досадует по поводу настоящего и страшится будущего. Что с ним бывало не раз. Медведь разорен, ленив, капризен, некомпетентен, хитер, непомерно горд, опасно вооружен, порою блестящ, часто невежествен. Без своих когтей он превратится в еще одного безалаберного члена “третьего мира”. Но он отнюдь не потерял свои когти. И за один день он не может вывести свои войска из-за рубежа, хотя бы потому, что их негде расквартировать, нечем кормить, да и доверять им тоже нельзя. А поскольку наша Служба призвана не утрачивать бдительности, мы пренебрегли бы своим долгом, если бы на мгновение ослабили наблюдение за Медведем и его непокорными детенышами. Это мой первый ответ.