Ликвидатор

Буруны находились прямо перед ним. Ближе «Хильда» уже не могла подойти. Уайлд, сумевший выжить в течение десяти лет своей опасной работы только потому, что никогда не делал ошибок, подумал, что произойдет, если он ошибется сейчас, и поежился. Если «Хильда» перевернется и кровь и кишки из ведра окажутся в воде. Тогда Хартману просто повезло. Он отвязал руль, опустил румпель, и моторная лодка двинулась подальше от угрожающей белой линии. Он посмотрел на берег в бинокль. Там на фоне залитого лунным светом неба громоздилась темная масса скал. Он внимательно изучил риф и наконец нашел быстро приближавшийся к нему разрыв в прибое. Через десять минут он окажется прямо напротив. Разрыв примерно в сотню ярдов шириной.

Уайлд привязал ботинки на шею и закрепил компас на запястье. Затем, отключив навигационные приборы и подсветку, развернул «Хильду» на северо-восток и снова закрепил руль. Никем не потревоженная, она добралась бы до берегов Африки. Но меньше чем через двенадцать часов у нее кончится топливо, и течение снесет ее обратно к Кобблеру. Двенадцати часов более чем достаточно. Уайлд вышел на палубу и нырнул.

Море напоминало тарелку чуть теплого супа в трясущихся руках. Он не стал нырять глубоко, но спланировал над поверхностью и ушел под воду в пятидесяти футах от лодки. Стук двигателя разносился в ночи. Уайлд помотал головой, чтобы прочистить глаза, и почувствовал, как волна поднимает его вверх. Он вгляделся в темноту, но в первое мгновение ничего не увидел. Зато услышал. Прибой гудел как пожар. Он плыл, мощными гребками рассекая воду. Море понималось высоко, но волны здесь не разбивались, поэтому плыть было легко.

В сотне ярдов лунный свет бросал на воду широкую дорожку серебра, но там, где плыл Уайлд, было темно. Под ним плыли друзья Хартмана, барракуды. В отличие от акул они не боялись приближаться к рифам. И все же они были меньшим препятствием, чем скалы впереди. Уайлд работал на процентах — шансы столкнуться с агрессивной рыбой были примерно один к двадцати, и между ним и гибелью был только один узкий проем. Он вглядывался в темноту, напрягая глаза, и наконец увидел крутящийся, гремящий прибой слева и справа и черноту проема прямо перед собой.

Теперь он оказался в волнах. Он чувствовал, как вода влекла его, пока не подняла ввысь, и он оказался в пятнадцати футах над рифом, несясь к нему со все возрастающей скоростью. Он находился почти в центре проема и большего сделать не мог. Он напряг все тело, уподобившись доске. Но море не расступилось, а продолжало, кружась, приближаться к берегу. Оно ударилось о риф с невероятным грохотом, каскадом рассыпая брызги в глаза Уайлда, швыряя камни с обеих сторон от него с силой, которая могла бы сломать его ребра, словно спички. Но он уже оседлал гребень волны и катился на ней, как доска. Ему стал виден желтый песок пляжа. Теперь опасность представляли морские стены да песчаные ямы, куда вливалась вода, иногда утаскивая за собой слабых пловцов. Он почувствовал толчок в щиколотку и снова поплыл. Волна ударила в берег, рассыпалась пеной. И в этот миг Уайлд утратил плавучесть, беспомощно ткнувшись в песок. Он подтянул колени и попытался собраться. Любой тщательно составленный и рассчитанный план мог теперь разрушиться от одного-единственного обнажившегося куска известняка. Но напротив разрыва в рифе берег был совершенно чист. Он покатился по отмели, поднимая клубы песка. Поднялся на ноги и упал.

Изнеможение было полным и абсолютным. Напряжение предшествующих двенадцати часов растворилось в физическом усилии, потребовавшемся, чтобы плыть через прибой, и его мышцы обессилели, ум отупел. Он лежал на спине и слушал грохот прибоя. Волна добежала до него, толкая и таща его неподвижное тело. Было без десяти три. Он сел, дождался, когда к нему прихлынет следующая волна, и умыл лицо. Затем прополз еще несколько футов в глубину пляжа и уснул.

Он проснулся в двадцать минут шестого. Темнота стала серой, а горизонт заалел. Одежда задубела, в нее набился песок. Он спустился к морю и зашел в воду по бедра, чтобы как следует ею пропитаться. Было достаточно светло. На вершине скалы, далеко слева, стоял спящий отель. Было воскресное утро 17 октября.

Уайлд брел по берегу у подножия скалы, пока не нашел свою пещеру. Он сверил местонахождение отеля с компасом, надел ботинки и пошел по неровной почве, держа перед собой компас, разыскивая углубление.

В шесть пятнадцать он снова стоял на скалах. На нем был голубой костюм и вязаный черный галстук, черные ботинки, мягкая шляпа и темные очки. Он побрился электробритвой и почистил зубы. На руке у него висел плащ цвета хаки. Он был Роджером Майлдмэем, туристом. В кармане лежали паспорт и бумажник с дорожными чеками на сотню фунтов и билет на самолет. Он закурил «Ротманс» и стал наблюдать рассвет. Алый цвет постепенно выцвел до нежно-розового, и лучи золотого света перетекли в бледно-голубое небо. Волны все еще разбивались о Кобблер, неслись по отмелям на песок. За рифом океан являл собой бирюзовую пустоту. «Хильда» все еще тащилась в сторону Африки.

Одинокий крик лесного голубя напомнил ему о том, где он находится. Он перекинул через плечо дорожную сумку и стал выбираться по скале на дорогу. Турист, идущий по направлению к аэропорту Сиуэлл в шесть тридцать утра, был необычным зрелищем, а, в отличие от Чарльза Вэйна, Роджер Майлдмэй желал остаться незаметным. Но в шесть тридцать утра в воскресенье дороги были пусты.

Уайлд позавтракал половинкой грейпфрута, жареной летучей рыбой и кофе. Девушка принесла ему поджаренный хлебец с мармеладом, но аппетит еще не совсем вернулся к нему. Он зарегистрировался, и ему поставили штамп в паспорт.

— Надеемся, вы хорошо провели здесь время, мистер Майлдмэй, — с формальной любезностью проговорил иммиграционный офицер. — Вы должны непременно снова приехать сюда.

— Я собираюсь это сделать.

Уайлд закурил сигарету и, расположившись в верхнем холле, принялся читать газету. Он наблюдал, как на длинную посадочную полосу, словно муха, приземлился «бичкрафт». Он прилетел из Сент-Винсента или Доминики, и шестеро его пассажиров приехали побродить по магазинам; подобные прыжки с острова на остров на этих веселеньких маленьких самолетиках стали входить в моду у среднего класса Вест-Индии точно так же, как прыжки с континента на континент уже давно были приняты на вооружение великосветской тусовкой мира. Вскоре «боинг», прилетевший из Южной Америки, с воем промчался к пятачку стоянки. Его пассажиры ринулись в здание, все в солнечных очках вплоть до самого маленького ребенка, с тем озабоченно-деловым видом отдыхающих, который присущ исключительно американцам. В течение получаса аэропорт гудел как улей, а потом снова впал в спячку. Октябрь не был «загруженным» месяцем. Вскоре огромное здание стало откликаться эхом на каждый шаг по плиточному полу. Уайлд, которому пришлось провести немало часов в залах ожидания аэропортов, подумал, что они, как и отели на курортах, носили стойкий отпечаток безликости.

— Еще кофе?

Официантка была миловидной цветной девушкой.

— Я бы предпочел «Дайкири», — сказал Уайлд. — Охлажденный.

Две маленькие соломинки будут хорошо сочетаться с обликом Майлдмэя.

— Теперь следующий самолет только в одиннадцать.

— Именно он-то мне и нужен

— А сейчас всего лишь десять? Должно быть, вам нравятся самолеты, а?

Уайлд сложил газету и скосил глаза на сияние, колыхавшееся в стороне от взлетно-посадочных полос. «Хильда» все еще по-прежнему стремится на восток, ее двигатели стучат, разбивая волну за волной Атлантики. Пока что она никому не интересна: ни самолетам, ни проходящим судам; многие шкиперы уходят так далеко в море в поисках интересной рыбалки. А другая Хильда все еще в постели. Она спала так же экстравагантно, как и жила. Простыни смяты и сползли, подушки на полу, а она лежит на животе, раскинув в стороны руки и ноги. Тело

у нее такое же теплое, как поджаренный хлебец, а кровь пропитана жарой. Но в это утро она будет одна. И каждое следующее утро тоже, по крайней мере некоторое время.