Кара-курт

Андрей оглянулся, окинул взглядом своих бойцов, слишком дорого заплативших за выход к железной дороге, — темные от пота и пыли гимнастерки, изнуренные лица. Нет ни продуктов, ни боеприпасов. Оставалась последняя возможность вырваться к своим. Для этого надо взять станцию, захватить подвижной состав и, не дав немцам опомниться, проскочить через фронт. Самохин снова и снова мысленно проверял все детали намеченного плана. Группа саперов послана, чтобы взорвать полотно дороги в нескольких километрах к западу от станции. Сделать это необходимо, чтобы фашисты не смогли выслать подмогу по железной дороге. Ветрову с двумя взводами поручена самая ответственная часть операции — захватить диспетчерскую и радиостанцию, отрезать связь. Стоит промедлить какие-то секунды, вся операция сорвется. В ходе боя надо не повредить пути и паровозы, сохранить свои поездные бригады (нашлись среди бойцов его отряда и кочегары и машинисты). Надо в считанные минуты погрузиться и обеспечить отправку на восток по крайней мере двух эшелонов. Один из них — товарняк с советскими военнопленными и почему-то гражданскими — женщинами и подростками. Второй — воинский. Если все это удастся, надо будет переодеть в немецкую форму часть своих красноармейцев и выставить как охрану на тормозных площадках, в тамбурах вагонов. Надо... еще очень и очень много разных «надо», важных и просто необходимых требовалось учесть: без выполнения хотя бы одного пункта рушился весь план.

Наблюдая за напряженной жизнью станции, взвешивая все «за» и «против», Андрей услышал, как кто-то, задыхаясь, поднимается к нему по склону оврага, узнал Осинцева — одного из немногих уцелевших в последних боях защитников заставы Береговой.

— Товарищ старший политрук! Скорей! Они его расстреляют!

— Кого расстреляют? Кто?

— Нашего лейтенанта Петрунина!

— Немцы? («Откуда здесь взялся Петрунин? Хотя ничего удивительного: все, кто попал в окружение, пробираются к железной дороге».)

— Да нет, свои. Начальник штаба нашей комендатуры капитан Богданов.

«Оказывается, и начальник штаба здесь! За что же Петрунина расстреливать?»

Немало озадаченный такой новостью, Андрей съехал по склону оврага, приказал всем, кто был поблизости, бежать за ним, направился вслед за Осинцевым вдоль оврага. Там, где один из отрогов узкой лощиной уходил в лес, Самохин поднялся по склону, увидел картину, заставившую его остановиться. На небольшой поляне перед группой вооруженных солдат стоит под огромным раскидистым дубом молоденький лейтенант Петрунин, тот самый, что так и не вернулся на заставу, когда Андрей послал его искать штаб отряда. Двое красноармейцев спешно роют яму неподалеку от лейтенанта. Петрунин срывающимся голосом говорит:

— Товарищ капитан! Я не изменял! Меня послали на связь в штаб отряда. Мы отстали из-за проклятого карбюратора. Продували жиклеры... Я не изменял!..

Андрей вместе со своими бойцами выбежал на поляну, крикнул:

— Богданов, отставить! Что делаешь! Сейчас же прекратить!

Услышав знакомый голос, а затем и увидев самого Андрея, Петрунин встрепенулся, бросился навстречу: — Товарищ старший политрук!

— Назад!..

Но окрик Богданова не остановил Петрунина. Обернувшись, лейтенант крикнул ему срывающимся мальчишеским голосом, в котором звучали и обида, и торжество:

— Вы что, не узнаете? Вот же наш замполит, старший политрук Самохин! Он меня посылал. Он все скажет! Товарищ старший политрук!..

Бойцы, окружавшие Богданова и прибежавшие с Самохиным, взяли оружие наизготовку, но, увидев, что их начальники знают друг друга, пока ничего не предпринимали.

— Богданов! Слушай меня! У нас считанные минуты. Сейчас начнем штурмовать станцию. Уверен — с Петруниным какая-то ошибка. Скажи, где штаб отряда? Где наши? Что с семьями?

Богданов неожиданно зло и замысловато выругался:

— За вооруженное вмешательство в исполнение приговора ты мне ответишь!

— Ладно, отвечу. Скажи только, где наши? Что знаешь о штабе отряда? Где семьи?

— А ты можешь мне сказать, где наши, где штаб отряда, где семьи? Нет? Не можешь? Вот и я не могу!

Понимая, что сейчас не время говорить о семьях, Самохин спросил:

— Сколько у тебя бойцов?

— Около роты.

— Бери на себя задачу блокировать шоссе. Как только захватим станцию, грузитесь в эшелоны вслед за нами. Попытаемся вырваться из мешка.

— Ловко придумано! — с недоверием сказал Богданов. — Вы будете драпать, а мы вас прикрывать?

— Обеспечите заслон на шоссе, будете грузиться вслед за нами.

— А кто ты такой, чтоб командовать? Кто тебе дал право?

— Командующий фронтом, — отрезал Самохин. — И попробуй не выполнить приказ! У меня больные и раненые. Как начальник сводного отряда приказываю: своей группой удерживать шоссейную дорогу до тех пор, пока не отобьем станцию и не погрузим раненых. Выполняйте! Петрунин, пойдете со мной.

— Ладно, — не глядя на Самохина, буркнул Богданов. — А за этого изменника, — кивнув в сторону Петрунина, добавил он, — ты мне ответишь! Перед военным трибуналом ответишь!

Добравшись до насыпи, Самохин посмотрел на часы. До начала операции оставалось еще двенадцать минут. Андрей повернулся к Петрунину, но сказать ничего не успел: от развалин водокачки, где проходила шоссейная дорога, послышалась частая стрельба, раздались взрывы гранат, короткими, торопливыми очередями зататакал станковый пулемет.

Напряженно прислушиваясь, Андрей ждал, что вот-вот и с западной стороны ударят взрывы. Взрывов не было. Операция начиналась раньше, чем было назначено, и совсем не так, как намечалось по плану.

Самохин подал команду: «За мной!», устремился вдоль оврага к тому месту, откуда был удобный выход к железнодорожному полотну. Он слышал, как, тяжело дыша, вслед бежали десятки людей. Станция охранялась, и каждый понимал, что первых, кто появится на полотне, встретят пулеметы. Но в то же время все твердо знали, что это последний шанс выйти из окружения, прорваться к своим. Лишь выбежав на железнодорожное полотно, Самохин услышал, как тяжко рвануло воздух в западной части станции, тут же увидел старшину Ветрова, выбежавшего с солдатами из помещения дежурного. Часть красноармейцев блокировала станционные постройки, несколько человек выволакивали на перрон какое-то станционное начальство. Охрана, беспорядочно отстреливаясь, уходила к лесу.

— Товарищ старший политрук! Сюда! Здесь они! — крикнул Петрунин, бросившись к товарняку.

Почему-то Петрунин стал считать вагоны и принялся открывать не ближайший, а тот, который выбрал по каким-то известным ему признакам. Рывком сдвинув дверь, он громко позвал:

— Марийка! Маша!

Тотчас из вагона, несмотря на продолжавшуюся вокруг стрельбу, стали выпрыгивать люди, разбегаться в разные стороны.

— Назад! Из вагонов не выходить! Эшелон идет к своим! — крикнул Самохин. Но люди продолжали прыгать из вагона, не обращая внимания на перестрелку.

— Вагоны не открывать!

На соседний путь уже подавали порожняк, сформированный из угольных платформ, открытых пульманов с пушками, автомашинами и другой немецкой техникой.

Какая-то девушка, спрыгнув на землю, налетела на Самохина, и он близко увидел ее бледное, без кровинки лицо, широко открытые, испуганные глаза.

— Куда? — удержав ее, спросил Самохин.

Та, не ответив ему, вырвалась и с криком «Мама!» бросилась к открытой двери, помогла выбраться женщине средних лет.

— Машенька! Анна Федоровна! Живы? — к ним подбежал Петрунин.

— Лейтенант, дайте команду машинистам выводить эшелон! — приказал Самохин.

«Что, если Ветрову не удалось парализовать связь, и на станцию вот-вот налетят самолеты?»

Петрунин, лихо ответив: «Есть дать команду!», успел все-таки подсадить на остановившуюся рядом платформу с углем Марийку и ее мать, что при всем напряжении боя не могло не вызвать улыбку у Самохина: какой смысл высаживаться из одного вагона и садиться в другой, тем более на открытую платформу, если оба состава идут на восток?