Легион обреченных

Да и вообще Мадер не был похож на остальных немецких офицеров. То ли он подобным образом завоевывал себе дешевый авторитет, то ли так хотел выразить свое несогласие с проводимыми нацистами методами национальной политики.

— Гуманность и человечность, — рассуждал Мадер, — это кантовские категории, а для таких солдафонов, как Фюрст, видите ли, пустой звук. Они на каждом перекрестке кричат: фашизм — это революция! Верно. Так же верно, как то, что он не изменил структуру германского общества. Нацизм, мол, лишь очищает воздух от коммунистов, евреев и интеллигенции, покушающихся на демократию. Двух первых принести в жертву можно и нужно! Но зачем уничтожать интеллигенцию? Кто тогда будет управлять рейхом? Такие недотепы, как Фюрст? Идиотизм!

В доме Мадера Ашир Таганов впервые близко познакомился со своими новыми сослуживцами, уцелевшими от разгромленного в бою с советскими войсками батальона, который немцы сформировали еще в сорок первом. Бывший адъютант Мадера, а теперь его правая рука, некий Али Сулейменов, дослужившийся у гитлеровцев до звания лейтенанта; командир взвода охраны унтерштурмфюрер Асанбек Абдуллаев; офицеры мадеровского штаба Полад Агаев и Мурат Кулов; Ислам Дарганли, у которого вместо одной ноги протез... Закоренелые предатели, без стыда и совести.

Попойка неожиданно приняла трагикомический оборот. Захмелевший Кулов, покачиваясь, вышел на середину зала и обратился ко всем собравшимся:

— Хотите, я расскажу вам притчу?.. Так слушайте! В лесу это было, во время наводнения. И вот, спасаясь от воды, до кусочка суши добрались лев, барс, медведь, волк, гиена, шакал, козел и баран. Прижались один к другому и трясутся от страха и холода. А какие они друзья меж собой, знаете. Да что поделаешь — беда вокруг. Сидели час, другой и начали ссориться... Первым сожрали барана. Кто им был? Бедняга Шамамедов, которого ты, Сулейменов, и твой собутыльник Абдуллаев ликвидировали и глазом не повели. Теперь очередь дошла до козла. Да, дойдет и до остальных. Вы все, господа, напоминаете мне этих зверей. И кровожадности, и злобы у вас, как у тех зверей. Хотите, я скажу о каждом, что думаю?..

И Кулов дал довольно откровенные и нелестные характеристики о всех сидящих. Но болтовню его слушали снисходительно: сам-то не лучше. Тем более красноречие Кулова доставляло явное удовольствие хозяину.

— Ну а кто же лев? — Мадер снял очки и чуть прищурился, с любопытством разглядывая Кулова, будто видел того впервые.

— Только не вы, барон! Лев — там, выше! — Кулов выразительно ткнул пальцем вверх. — Вы же обычный волк, каких в Германии развелась тьма...

— Я благодарю вас, мой эфенди, — галантно кивнул головой Мадер. — Волк у народов Востока, особенно у туркмен, — символ бесстрашия. Не так ли, эфенди Эембердыев?

— Символ удачливости в добыче и сметки, — бросил с места Ашир. — Русские еще говорят; волка ноги кормят.

— А-а... новичок, — ухмыльнулся Кулов, окидывая Таганова блуждающим взглядом. — Идейный перебежчик! Думаешь, тебя я не раскусил? Не знаю, на кого ты работаешь? Да я вам лучше стихи прочту. Умный поймет, дурак навряд ли догадается.

— Ого! — воскликнул Абдуллаев. — Смотрите, Кулов как заговорил. Давно ли стихоплетством занимаешься?

— Болван! Писал бы я такие стихи, разве ходил бы под твоим началом? Тоже мне идеолог! Да это же Гейне!.. Не вздумай только обезьянничать, сдуру его имя назвать — в крамоле обвинят. Ведь Гейне — неариец, запрещенный поэт. Но не волнуйтесь, это не про вас, господин унтерштурмфюрер.

Таганов заметил, как Мадер зашарил глазами по столу, видимо, ища сигареты, потом поднялся и вышел.

Сулейменов уход майора расценил по-своему: как знак убрать отсюда не в меру разболтавшегося Кулова.

— Эй ты, казах, помолчи! — набычившись, поднялся с места бывший адъютант Мадера.

— Я — каракалпак! — Кулов гордо вскинул голову. — Мать у меня казашка. Но я бы не меньше гордился, будь я и казахом. Какая ведь разница? Вы с Абдуллаевым для меня земляки, потому мне стыдно за вас. Тебе, без роду и племени, этого не понять! О таких, как ты, еще Гейне...

Сулейменов сильным ударом сбил с ног Кулова и приказал Таганову:

— В подвал его! И свяжи, не то еще припрется. Вот отоспится, я ему развяжу язык. Тихоня! Не то что Шамамедова — родную мать вспомнит, — пригрозил он огромным волосатым кулаком. Его длинное благообразное лицо так побелело, что он напоминал покойника.

Таганов выволок Кулова из зала, в коридоре поставил на ноги и, крепко взяв под руку, повел в подвал. Там он затянул ему руки, но некрепко, чтобы смог развязаться, и предусмотрительно не закрыл дверь на щеколду. Быстро вернулся назад. Едва Ашир уселся на место, с коробкой сигар вошел Мадер.

— Так на ком же остановился эфенди Кулов? — Майор сделал удивленные глаза, недоумевая, куда же подевался этот шутник.

— На Эембердыеве. — Поросшие щетиной уши Сулейменова угодливо вздрогнули, а большие залысины заблестели, будто смазанные вазелином. — Он собирался сказать, на кого работает Эембердыев, но не успел. Мы отослали его проспаться.

— Напрасно. — Мадер прикурил сигару от протянутой Сулейменовым зажигалки. — Любопытно бы послушать. Да я сам скажу, на кого работает Эембердыев. Это всем известно...

Сулейменов попытался сказать что-то майору на ухо, но тот, отмахнувшись от него, продолжил:

— На Фюрста! На этого неотесанного служаку, неспособного отличить Рафаэля от Тициана, имеющего о них представление в пределах допотопного путеводителя. А вы, эфенди Эембердыев, интеллигентный человек. Правда, у нас сейчас слово «интеллигент» звучит как ругательство, и кое-кому при этом слове хочется даже стрелять... Вы должны понять, что туркестанцам по пути только со мной. С Мадером Туркестан ждет небывалое величие. Я скажу вам, друзья, откровенно: кое-кто за идею привлечения азиатов к управлению государством считает меня сумасшедшим. А я вижу в туркестанцах не только пятую колонну, но и государственных мужей, которые должны править своим краем...

Мадер трезвыми глазами посмотрел на всех сидящих — в тот вечер он даже не пригубил спиртного. Правда, барон уже не был прежним трезвенником. Из-за неудач в Иране и Афганистане, задержки с присвоением очередного звания на него напала хандра, все чаще заставлявшая прикладываться к бутылке. Шнапсом он не злоупотреблял, предпочитал пиво, но еще великий Бисмарк сказал: «От пива делаются ленивыми, глупыми и бессильными». Мадера не назовешь глупым. Когда Ашир здоровался за руку с бароном, ему казалось, что Мадер своими длинными и нервными, как у пианиста, пальцами чувствует настроение другого.

— А что останется от вашего края, если офицеры, наподобие Фюрста, взывают к гуманному солдату: «Круши, ломай, сжигай, уничтожай все под корень!» Я спрашиваю — зачем? Ради чего? — Мадер поморщил и без того морщинистый лоб. — Надо не сокрушать, а сохранять исторические памятники, шедевры культуры, чтобы они служили немецкой нации и дружественным нам народам. Те же уникальные памятники Ленинграда и Москвы, соборы Киева лишь подчеркнут величие победы германского оружия. Наши живые боги взывают: «Убивай всех, малого и большого!» Если всех перебьем, над кем, позвольте, будем мы тогда господствовать?.. Представьте себе — а так будет, не сомневаюсь: высадим мы свою армию в Туркестане и начнем истреблять всех без разбору. Кем вы станете после править, кем повелевать?..

Мадер попыхал потухшей сигарой, Сулейменов снова поднес зажигалку.

— Что могут дать нашему делу концлагеря? — Мадер, не обращая внимания на зажигалку, поднял руку с сигарой. — Один вред! Они только губят дешевую рабочую силу. Надо делать инъекции в умы, души людей, вселять в них нашу идеологию...

Дверь зала открылась — вошла старая китаянка, катившая перед собой небольшую тележку с восседавшим на ней огнедышащим картонным драконом. Подкатив ее к столу, женщина ловким движением высоко подняла яркий муляж — под ним красовалась батарея коньячных, водочных и пивных бутылок. Здесь же — открытые банки с говяжьей и свиной тушенкой, колбаса, сыр, салаты, холодные закуски из мяса и рыбы, а также несколько пачек сигарет. Для Мадера, скупого и расчетливого, это было неслыханно щедро, но он, видно, что-то замыслил и потому решил удивить всех.