Седьмая чаша (сборник)

— Или втроем, — добавил Бурский. — Но подождем, что покажет вскрытие. Сейчас гораздо важнее вопрос, заданный Лилковым: почему использована именно эта пещера? Значит, прикончили жертву где-то неподалеку. Не привезли же они покойника откуда-то издалека — к примеру, из Видина.

— Покойника не привезут, а вот живые люди могут сюда приехать и из Видина, и из Толбухина, — возразил Шатев.

— Можно мне еще два слова? — Лилков поднял руку, требуя внимания. — Какой смысл людям, не знакомым с этими местами, появляться здесь с трупом или без оного? Нет, пещеру Подлую отлично знают только местные жители.

— А может, кто-нибудь из спелеологов? — возбужденно подхватил Тодорчев.

— Да что ты! — воскликнул Лилков. — Эти ребята, спелеологи, не посмеют осквернить пещеру. Они обожают ее, хоть она и Подлая, как альпинисты обожают свои снежные вершины да неприступные пики… Нет, здесь не замешаны спелеологи ни из Петровского, ни из Чепеларе или Смоляна, ни из самой захудалой родопской деревеньки. И вот почему. Сезон закончился, это для преступника было важно! Если бы спелеологам из Петровского не взбрело в голову сунуться в пещеру, труп обнаружили бы через шесть-семь месяцев, никак не раньше начала следующего сезона. Извольте тогда расследовать… Конечно, этот тип поступил разумно — по своей звериной логике, — но упустил из виду деталь, известную только спелеологам: озеро-то мелкое. Будь оно метром глубже — покойник потонул бы весь, и ноги бы не торчали, и Шинка не заметила бы их… и так далее.

— Граждане, внемлите гласу народному! — шутливо возвестил Бурский. — А ты, Пухи, раз уж тебя объявили представителем всего народа, порассуждай еще немного, как и когда появилась в этих местах машина убийцы.

— Насколько мне известно, пропавший — столичный житель. Если его везли живым, они могли приехать днем даже из Софии. Если же везли мертвого, то, конечно, ночью. Но даже ночью вряд ли кто решится везти труп в машине больше часа — следовательно, надо включить в наш список все деревни от Асеновграда до Смоляна… Легче найти иголку в стогу сена, правда?.. Ты о чем задумался, Траян? Слышишь?

Бурский отрешенно смотрел вдаль.

— Слышу, слышу. Знаешь, о чем я подумал? К вечеру мы будем в Софии. Вроде бы положено вызвать Кандиларову для опознания. Но как представлю себе… Она ведь думает, что муж в Стамбуле.

— Да-да! И себя она уже тоже представляет на берегах Босфора, — поддакнул Шатев, кивая.

— А мы ведем ее в морг — вот вам, смотрите!.. Нет, друзья, давайте-ка оградим женщину от этого кошмара. Надо бы что-то другое придумать.

— Достаточно отпечатков пальцев, — сказал вдруг сквозь дремоту бай Минчо. — У меня их в Софии — навалом…

Может ли мертвый давать показания? Разумеется. И притом правдивые, всегда объективные, а чаще всего и исчерпывающие. Главное — уметь задавать вопросы и верно истолковывать показания.

Одно время господствовала теория, согласно которой признания подозреваемого было достаточно для вынесения ему обвинительного заключения. Хвала всевышнему, ныне с этим покончено во имя законности и справедливости. И действительно: зачем полагаться, к примеру, на свидетелей, если доказательства проще и надежнее всего получить иным путем — прямо из объективной действительности? Рассказ свидетеля может быть неточным, неполным, неверным — по злому умыслу или без оного, — одним словом, субъективным. Не говоря уж о показаниях потерпевшего, а тем паче преступника (даже если он — пока лишь подозреваемый). Следователь жаждет заполучить объективные вещественные доказательства. Разумеется, и они порою подводят, если он недостаточно сообразителен и не видит дальше собственного носа (и такие, увы, встречаются!). Или когда преступник ловко подбрасывает ему «липу»…

Бурский заканчивал утренний доклад полковнику Цветанову, когда зазвонил телефон.

— Да, он здесь. Передаю трубку, — сказал полковник и искоса посмотрел на Бурского. — Спрашивает тебя этот… живодер.

При этом Цветанов даже не соизволил прикрыть ладонью микрофон, и доктор Брымбаров наверняка услышал про живодера…

— Майор, мы сейчас начнем, — сварливо сказал доктор. — Желаешь лицезреть или снова ты занят чем-то более важным?

Он никогда не упускал случая съязвить: «Мы, медики, делаем для вас всю черную работу, а вы, господа, пыжитесь после, перья распускаете. Спокойно наблюдаете, как режут невинных животных, жрете их мясо (сам он был вегетарианец) — и падаете в обморок у меня в анатомичке!»

Предстоящая аутопсия была не первой и, увы, не последней в практике Бурского. Он и в студенческие годы на занятиях по судебной медицине не падал в обморок, а теперь — тем более, свыкся. Впрочем, нет. Невозможно свыкнуться с этой операцией под названием аутопсия, невозможно быть равнодушным зрителем на вскрытии еще недавно живой человеческой плоти…

— Приду, — ответил он доктору. — Почему ж не прийти. И ничем я «снова» не занят.

Он сказал это безразличным тоном, однако голос его предательски дрогнул, и доктор Брымбаров наверняка понял его состояние. Если не по голосу, то хотя бы по длительной паузе между вопросом и ответом.

В прозекторской все было готово.

— Ну, майор, с какого органа прикажешь начать?

— Ты эту работенку знаешь лучше меня. Начинай с чего положено.

— То-то. Прежде всего тебя интересует причина смерти, верно? Скоро узнаем!

И он взмахнул скальпелем.

Первые десять минут Бурский нарочито сосредоточенно следил за действиями патологоанатома, стараясь не выдать нервное напряжение и усилием воли подавляя отвращение. Потом дурнота прошла — желание узнать истинную причину смерти оказалось сильнее.

Почти три часа продолжалась аутопсия. Наконец Брымбаров снял хирургические доспехи и повел майора в свой кабинет. Там он широко распахнул окна и попросил медсестру приготовить крепкий кофе.

— Два-три глотка — и ты придешь в себя. Тебе это, майор, не помешает, да и мне тоже. Несмотря на то, что я живодер, как изволят выражаться некоторые… — Он закурил. — Теперь можешь задавать вопросы… Правда, подробности выяснятся только после лабораторного анализа.

— Ты ведь знаешь, что меня интересует.

— Так вот: он захлебнулся в воде.

— …поскольку найден с камнем на шее в озере?

— О, святая простота! В который раз тебя прошу: не принижай уровень моих заключений до вашего уголовного образа мыслей. Мы ведь разговариваем после — уяснил? — после аутопсии, а не в пещере. Если помнишь, там я благоразумно молчал.

— Извини! Значит, раны на голове, обезображенное лицо…

— Да, post mortem [3]. Когда его уродовали, он был уже несколько часов мертвым, кровообращение давно прекратилось, кровь свернулась. Потому и нет на лице следов кровоизлияний.

— Post mortem… — в задумчивости повторил Бурский.

Такой случай встречался в его практике впервые. Он вздохнул.

— Вот тебе и курорт «Милина вода», и берега Босфора… Неужто его еще раньше утопили?

— Что-то не скоро до тебя доходит сегодня… Пойми, одно дело — захлебнувшийся   в воде, точнее, под водой, и совсем другое — брошенный в воду уже мертвым. Это достаточно старая проблема, перед судебной медициной она встала еще в прошлом веке. Она давно решена — окончательно и бесповоротно! Знаешь, как? Когда человек попадает в воду живым — то есть когда он дышит и сердце бьется, — то вода, попадая в легкие, заполняет их, по венам легких проникает в левое предсердие и желудочек, но дальше ей нет пути — ведь сердце остановилось. И мы смотрим: наличествует в желудочке вода — стало быть, человек утонул живым. Если вода лишь в верхушках легких, значит, он попал в воду уже мертвым. Ты сам видел сегодня воду в левом предсердии — так при чем же тут камень на шее и прочие театральные декорации?