Афганская бессонница

Знаете, что я сделал прежде всего? Я достал из своей туалетной сумочки эластичный бинт. У меня как-то случился разрыв мениска, и с тех пор на всякий случай я всегда вожу с собой такой бинт. Он фиксируется такими металлическими скобками с зубчиками, так что его легко можно надеть и снять. Бинт был слишком длинный, и я отрезал от него кусок.

Корзин с фасолью в подвале было две: одна — с красной, вторая — с белой. Пистолет был доверен белой — аккуратный имам завернул его в обрывок газеты. Я вернулся в свою каморку и примотал «Макаров» к левой ноге повыше щиколотки, к внутренней стороне. Из эластичного бинта он вынимался быстро и мягко, как из кобуры. Обратно положить его было сложнее, но можно, даже не перематывая бинт. Пистолет не выпячивался, при ходьбе не мешал и выпасть из своего тайника не угрожал. За все время талибской оккупации меня обыскали только однажды, когда арестовывали в домике муллы. Мне показалось, что это хорошая идея — знать, что ты можешь себя защитить.

Это началось, когда мы с муллой — его почтенный коллега так и не появился — предавались молчаливому чаепитию у него в домике. Возможно, какой-то общий сигнал и был, например красная ракета, только к нам в дом она не залетала. Просто в один момент со всех сторон раздались автоматные очереди. Судя по интенсивности огня, это не могла быть перестрелка, скажем, двух патрулей. Совершенно очевидно, моджахеды пытались отбить Талукан у своих врагов.

Поскольку это был их город, артиллерию они задействовать не стали. Зато тут же послышался шум винтов вертолетов. Мы с муллой выскочили во двор как раз в тот момент, когда один из них пролетал почти над нашей головой. Это был не штурмовой вертолет, а старенький «Ми-8» — мы, собственно, других у Масуда и не видели. Чтобы избежать прицельного огня с земли, машина летела над самыми верхушками деревьев. Мы видели, где она сбросила бомбу, — на перекрестке, там, где в день захвата талибы разгружали мешки с песком, чтобы соорудить блокпост.

Я понял еще одну вещь. Позавчера Масуд расступился, давая талибам возможность войти в город, как в мешок, а теперь атаковал их со всех сторон. Его бойцы растворились среди мирного населения. И теперь, по не замеченному нами сигналу, они достали каждый свой «Калашников» и обрушились на посты и на патрули по соседству. А оборонительными сооружениями занялись вертолеты — сейчас уже три машины отбомбились над базой Масуда, где расположился штаб талибов.

Мулла схватил меня за руку и потащил в подвал. Он был прав: стреляли в пятидесяти метрах от нас, у гостевого дома, и через пару дворов слева, где была казарма моджахедов. Мулла довел меня до двери, но сам в подвал не пошел — побежал в свой дом. Я возражать не стал — в конце концов, я был у него в гостях.

Я вышагивал по своему подземелью, как дикий зверь в клетке. В такой момент самое тяжелое — бездействие. Но, с другой стороны, что можно делать на чужой войне? Только одно: попытаться остаться в живых! Час постережешься, век проживешь, как сказал бы Некрасов. Что я и делал.

В подвал из звуков внешнего мира долетали лишь ватные хлопки от разрыва гранат и иногда, когда стреляли совсем близко, автоматные очереди — как горсть лесных орехов, брошенных на кафельный пол. Я вздрогнул, когда дверь распахнулась. Это был генерал Таиров.

Он шел ко мне, размахивая руками, и вид у него был безумный. На миг у меня даже промелькнула мысль, что он пришел довершить то, чего не сделал ночью.

— Меня контузило, я ничего не слышу! — прокричал он. — Просто мотай головой, что понял.

Я кивнул.

— Вот смотри!

Таиров протянул мне квадратик из металлической фольги — у меня в таких было одно из лекарств.

— Это маячок! Он засекается со спутника. Не открывай его только, чтобы туда влага не попала! Это как таблетка, только тонкая. Как пистон для детского пистолета!

Я пощупал содержимое пакетика — оно едва прощупывалось.

— Этот маячок настроен так же, как и те, которые будут у нас. Он приклеивается прямо на тело, обычно снизу на средний палец ноги — он скрюченный и ни обо что не трется. Ну, тебе это не обязательно знать. Важно, что точно такие же маячки будут у моей жены, у моей дочери и у меня. Вы считаете настройки вот с этого и тогда будете видеть их со спутника. И как увидите, что все три в одном и том же месте — сам знаешь, в каком! — можно действовать! Все понял?

Он говорил связно, но выглядел как человек, откачанный после передозировки. Я кивнул.

— Скажи там нашим, что мы будем готовы в любой момент. Только пусть прилетают! Сам-то я бы еще придумал, как выбраться, а с моими красавицами — бесполезно!

— Не волнуйтесь! Я все передам.

— Надеюсь, ты все сделаешь, как надо! Ну, мне пора! Генерал обхватил меня, прижал к груди и тут же оттолкнул.

— Подожди-ка! — остановил его я. — Подожди минуту!

Я заскочил в свою каморку и вернулся со своим запасом текилы. В бутылке оставалось грамм триста, но это лучше, чем ничего.

— Держи, я обещал!

— А ты?

Я махнул рукой.

— В Москве выпьем! — проорал генерал, забирая бутылку. — Понял? В Москве!

Таиров расстегнул «молнию» своего бушлата, сунул бутылку за пазуху и шаткой походкой направился к двери. Он был похож на короля Лира в сцене бури.

Как он будет с этой бутылкой? Надо дать ему фляжку!

Фляжку подарила мне на день рождения моя любимая теща Пэгги. У нас с ней очень нежные отношения, и на каждый праздник или просто каждый раз, когда мы с ней видимся — она живет в Хайянис-порте, — у каждого из нас набирается три-четыре штуковины, которые мы купили за это время, вспомнив друг о друге. Фляжка была из специальной стали, в толстой коже благородного коричневого цвета с вытисненными моими инициалами, РА, Пако Аррайя. Когда я был сам собой — ну, почти! — я их не скрывал. А когда, как сейчас, я работал за границей под другим именем, я выдавал их за лейбл фирмы. Ну, что ж! Пэгги придется подарить мне еще одну!

Я стащил со своей лежанки куртку, в которой лежала фляжка, и побежал за Таировым. Я догнал его, когда он уже сел в машину и как раз втягивал ногу внутрь. Он заметил движение и обернулся ко мне. Я махнул ему фляжкой.

Над нашими головами пролетел вертолет и сбросил бомбу на казарму, в нескольких десятках метров. Не знаю, какой урон он нанес цели, но мы удар ощутили. Вокруг, срезая ветки, защелкали осколки.

Я прямо почувствовал, как один из них проник мне в левое плечо. Это было как укус змеи. Меня однажды в Англии ужалила в икру гадюка. У нее зубы очень острые, и они вошли в плоть мягко и быстро, почти безболезненно. Но потом ты ощущаешь боль от этого проникновения в замкнутое пространство тела, а еще чуть позднее в этом месте вспыхивает огонь. Вот и сейчас так было!

Я уже успел отдать фляжку Таирову и теперь освободившейся правой рукой прикоснулся к плечу — моя куртка уже была мокрая от крови. Генерал выскочил наружу, затолкал меня на заднее сиденье и влез с другой стороны.

— В больницу давай! Скорее! — крикнул он.

За рулем, видимо, сидел переводчик — джип дернулся вперед, развернулся в переулке и понесся к больнице.

Таиров, обняв меня, рукой зажимал мне рану. Все равно, я чувствовал, как сначала горячим и мокрым стал мой бок, потом бедро. К счастью, ехать было минут пять.

Если бы в городе не шел бой! Мы уже повернули направо и до въезда в больницу осталось метров пятьдесят, когда джип, как под струю поливальной машины, въехал под автоматную очередь. Водитель обмяк, машину понесло в сторону, и остановил ее арык. Джип ухнулся в него передними колесами, чуть не перебросив нас с генералом через сиденье.

Таиров выбрался наружу. Водитель был мертв — через боковое стекло пуля влетела ему в голову над ухом, и на стекле остался кровавый след. Генерал вытащил меня из джипа, подхватил на руки, прижимая раненым боком к своей груди, и, мелко семеня ногами, побежал к воротам больницы. Он оказался неожиданно сильным.

Очередь раненых во дворе еще не образовалась. Таиров взбежал по ступенькам и плечом распахнул дверь. Я увидел санитара, который совсем недавно показывал мне морг. «Не там ли мне лежать?» — подумал я. Потом я успел подумать, что, когда я в лавке антиквара пытался изобразить хирурга, я как раз показал, как он скальпелем достает пулю из моего левого плеча. Только я показывал это спереди, а ранило меня сзади. Но все равно, значит, в этом суеверии что-то было — нельзя показывать раны и увечья на своем теле! Потом я увидел Малека, который побежал впереди нас, показывая путь. Потом над моей головой вспыхнул яркий свет, хотя еще был день.