Афганская бессонница

— Вы же должны сидеть под домашним арестом?

— А что, здесь менее надежное место?

Хаким своего добился — я стал подавать ему реплики. Пакистанец капризным жестом отправил любопытную толпу прочь и предложил мне сесть.

— Я сказал имаму, что забыл здесь свой паспорт, — начал я, чтобы покончить с несущественным. — Спасибо, что вы мне его только что вернули.

Лицо Хакима расправилось — он уже собирался было протестовать. Теперь сообразил.

— Так в чем дело?

Я рассказал ему про странную встречу с русским офицером. Хаким казался искренне заинтригованным. Он даже стал прохаживаться по кабинету, поигрывая стеком. Одно ясно — голову он мне тогда не морочил. Они с Таировым — если это был Таиров — в Талукане не пересеклись.

— Вы все же склонны полагать, что это он или не он? Я объяснил ему про старую фотографию, бороду, мимолетность взгляда.

— Интересно! Интересно! — повторял пакистанец, не переставая мерять шагами комнату. — Разумеется, этот вопрос надо прояснить.

Однако действовать необдуманно Хаким не спешил — и я его за это не осуждал.

— Я подумаю, как лучше всего навести справки. Если получится, сегодня, нет — завтра. Вы предпочитаете ждать результата здесь или все же пойдете домой?

Это он так пошутил.

— Раз это может затянуться, пойду домой! — сказал я. — Вы же придумаете, зачем я могу вам срочно понадобиться?

— Я поеду в штаб прямо сейчас! — решил пакистанец. — И вас заодно довезут до мечети.

Затягивать время общения с Хакимом мне не хотелось. Вы можете очень любить змей, но вы ведь испытаете облегчение, когда закроете за коброй крышку террариума!

— Я дойду!

— Вы хотите, чтобы вас снова задержал патруль? Он может отвести вас в место, где вас не будет ждать друг!

Теперь мы уже стали друзьями! Посмотрим, как будет дальше.

Хаким открыл дверцу шкафа. Я ожидал, что он вытащит оттуда чапан, ну, может, особого, пакистанского, покроя. Но нет — у него была шинель, а на голову — фуражка. Потом он натянул на руки перчатки из тонкой черной кожи. Тут он вышел из-за стола, и я увидел, что на ногах у него — галифе и высокие ботинки на шнуровке. И когда — последний штрих — пакистанец взял в руку стек, он, если не смотреть на лицо, ничем не отличался от офицера британской колониальной армии. Мне не случайно пришел в голову Иди Амин Дада и его четверо белых носильщиков.

Джип высадил пакистанца у базы Масуда и довез меня до мечети. Добрейший Мухаммад Джума встретил меня с видимым облегчением и еще более очевидным желанием продолжить наши душеспасительные беседы за пиалой-другой зеленого чая. Но я уже едва стоял на ногах. Таблетки, текила, постель!

От печки пахло ладаном. Впервые за шесть дней я заснул, как засыпаю обычно — едва коснувшись головой подушки.

Ночь седьмая

1. Мой увоз. Граффити Димыча

Это была еще одна ночь, и я по-прежнему лежал в подвале мечети. Поскольку сон ко мне не шел, я привычно вспоминал события прошедшего дня. Мне стоило большого труда вычленять их из потока, который из-за болезни и недосыпа перемешивал все в одну кучу. Плечо болело, но не сильно: достаточно было лежать на спине или на правом боку. Но про плечо потом!

Итак, прошлой ночью я ненадолго заснул. Сквозь сон я услышал гулкий топот, голоса, звук открываемой двери — моей двери. В грудь мне уткнулся ствол автомата, сквозь веки я чувствовал направленный прямо в лицо луч карманного фонаря. Друзья будят тебя по-другому..

Я открыл глаза. Нет, эти люди точно пришли не для того, чтобы поставить мне градусник! Кто-то — я плохо видел из-за слепящего света — попытался стянуть меня с лежанки, но сил у этого кого-то не хватило. Я поднялся сам. Вокруг несколько голосов отдавало мне короткие приказы. Смысл происходящего был понятен — я надел ботинки и натянул свою куртку, с удовлетворением отметив тяжесть в правом внутреннем кармане. Перед сном меня осенило положить туда фляжку с текилой. Из комнатки я вышел сам, а дальше меня толкали «стволами». Мы куда-то очень спешили.

Во дворе стояли в бурнусах мулла и имам. Добрейший Мухаммад Джума уже не пытался воспротивиться моему увозу — похоже, он с талибами успел поговорить.

— Я спросил имя старшего патруля, он мне сказал! — только и вымолвил он.

Это был хороший знак — по крайней мере, концы можно сыскать! Имам использовал отпущенные ему две секунды, чтобы дать мне самую важную информацию из той, которой он располагал.

Меня затолкали в армейский джип с брезентовым верхом, и машина тут же тронулась, покачиваясь на вымоинах. Я сидел посередине заднего сиденья, стиснутый с обеих сторон людьми с автоматами. Ночь была темной — фары выхватывали лужи на дороге, светлые проплешины на стволах платанов, глиняные стены дворов. У двадцатидолларовых «касио» по сравнению с моим миллионерским «Патек-Филиппом» было большое преимущество — экран подсвечивался. Я снова этим воспользовался: было около половины третьего. Куда меня везли? По чьему указанию, я догадывался. Скорее всего, давал о себе знать Хаким Касем. Он вряд ли попросил бы патруль быть с интернированным поделикатнее.

Однако джип проскочил поворот на тюрьму. Мы выехали на центральную улицу, которая скоро перешла в шоссе. Меня везли на восток — туда, где мы снимали осликов и где были похищены ребята. Мы проскочили кладбище, вот то поле со старой ветлой за мостиком, вот дом связиста, который пытался зарядить наш аккумулятор. Но машина не сбавляла скорости.

Мы подъехали к самым горам, когда наш джип съехал с твердого покрытия — асфальтовой дорогу назвать можно было лишь с большой натяжкой — и запрыгал козлом на ухабах. Справа показалась глухая мазаная стена, и машина затормозила у входа во двор.

Мы отъехали от мечети на восемь километров, на три после кладбища — я, естественно, следил по счетчику, благо, сидел посередине.

Мои тюремщики — что-то их много стало в последнее время — связались с кем-то по рации. Речь шла обо мне — старший пару раз поглядел на меня. Какое-то у них, похоже, было изменение программы. Ну, что, прокатились — теперь домой? Нет, инструкции были другие!

Дом — похоже, это был хутор, прижавшийся одним боком к склону горы, — был заброшен. Меня втолкнули в большую комнату, где в качестве обстановки были обрывки газет и циновок, куски битого кирпича и вспоротый пружинный матрас. Окно было забрано решетками, но стекол в нем не было. Дверь за мной закрылась, и я услышал звук задвигаемого засова. Потом хлопнули дверцы машины, зафырчал двигатель, и джип уехал. Я слышал даже, как зашуршали шины, когда он выехал на шоссе.

В комнате было не теплее, чем на улице. Сидеть все равно было не на чем, и я принялся ходить взад-вперед, чтобы согреться. Горло у меня было заложено, голова — тяжелая, но таблетки тем не менее делали свое дело — шаровая молния из меня улетела. И, главное, на этот раз главный предмет из набора для выживания был при мне. Я открутил пробку фляжки и с наслаждением, но дозируя, чтобы хватило подольше, влил в себя глоток энергоносителя.

Я проходил так, изредка прикладываясь к фляжке, изредка присаживаясь отдохнуть на целом конце матраса, пока за окном не посветлело. Кому понадобилось привозить меня на заброшенный хутор? И зачем? Чем больше я думал об этом, тем больше мой увоз становился похожим на похищение. Допрашивать меня, кто бы этого ни хотел, было удобнее в городе. Держать под контролем — в тюрьме. С версией похищения не вязалась только одна вещь — старший патруля назвал имаму свое имя. И я не сомневался, что когда я днем не появлюсь, заботливейший Мухаммад Джума снова наведается на базу! Но мальчишка — а большинство талибов, с которыми я сталкивался, были мальчишками — мог сказать это, не подумав, из уважения ко взрослому, тем более имаму.

Утро было сереньким, за окном моросил дождь. Я выглянул в окно — передо мной расстилалась узкая долина: пашня цвета темной охры, арык, низкорослые корявые деревья — те самые, арча, которые пахли ладаном. Дороги отсюда видно не было, но я слышал каждую проезжающую по ней машину.