Эшенден, или Британский агент

Замолкал мистер Харрингтон, лишь когда одевался. В такие моменты его целомудренный ум занимала лишь одна проблема: как переменить одежду на глазах попутчика, не показавшись бестактным. Его отличала какая-то запредельная скромность. Нижнее белье он менял ежедневно. Аккуратно доставал из чемодана чистое и аккуратно укладывал в него грязное. При переодевании проявлял чудеса находчивости, дабы не явить свету ни дюйма голого тела. Через день или два Эшенден прекратил борьбу за чистоту и аккуратность, признал, что их поддержание немыслимо в этом грязном поезде, с одним туалетом на весь вагон, а вот мистер Харрингтон не пожелал пасовать перед трудностями. Положенные гигиенические процедуры он выполнял тщательно и неторопливо, не обращая внимания на нетерпеливых пассажиров, дергающих дверную ручку, и каждое утро возвращался из туалета вымытым, сияющим чистотой и благоухающим запахом мыла. Одевшись, в черном пиджаке, полосатых брюках и начищенных до блеска туфлях, выглядел он так элегантно, словно только что вышел из своего ухоженного, маленького домика из красного кирпича в Филадельфии и собирается сесть в трамвай, чтобы поехать на работу. В какой-то момент в поезде объявили, что находящийся впереди мост пытались взорвать, на первой после реки станции начались беспорядки и, возможно, пассажиров выгонят из вагонов, бросят на произвол судьбы, а то и возьмут в плен. Эшенден, подумав о том, что может лишиться всего багажа, натянул на себя самую теплую одежду, чтобы в меньшей степени пострадать от холода, если уж придется зимовать в Сибири. А вот мистер Харрингтон не внял голосу разума, не стал готовиться к худшему, и Эшенден подумал, что его попутчик, даже проведя три месяца в российской тюрьме, вышел бы оттуда опрятным, даже щеголеватым. Отряд казаков загрузился в поезд. Они стояли в тамбурах каждого вагона, с заряженными винтовками. Состав прогрохотал по поврежденному мосту. Потом они подъехали к станции, где произошли беспорядки, чреватые немалой для них опасностью. Машинист развел пары, и они стремительно пронеслись мимо пустого перрона. Мистер Харрингтон позволил себе ироничную улыбку, наблюдая, как Эшенден вновь переодевается в летний костюм.

Чувствовалось, что мистер Харрингтон — опытный, знающий свое дело бизнесмен. Не вызывало сомнений, что провести его практически невозможно, и Эшенден пришел к выводу, что работодатели мистера Харрингтона поступили мудро, отправив с этим поручением именно его. Он, безусловно, положил бы все силы на то, чтобы соблюсти их интересы и заключить сделку с русскими, какой бы сложной она ни была. Того требовала его верность компании. О владельцах он говорил с благоговением. Любил их и гордился ими, но не завидовал, потому что все они были очень богаты. Статус наемного работника вполне устраивал мистера Харрингтона, и он полагал, что за свой труд получает адекватное вознаграждение. Деньги особенно его и не волновали, при условии, что он мог дать образование детям и оставить вдове достаточно средств для существования. Он придерживался мнения, что быть богатым — вульгарно. Считал, что образованность важнее денег. Но предпочитал не тратить их попусту, и после каждого посещения вагона-ресторана записывал в маленький блокнот, сколько и на что потратил. Его компания могла не сомневаться: он бы не взял с них лишнего цента, только сумму, действительно ушедшую на дорожные расходы. Однако, увидев, что на станциях бедняки подходят к поезду и просят милостыню, потому что война действительно довела их до крайней нужды, он запасался мелочью и, смущаясь, посмеиваясь над собой за то, что поддается на уловки таких вот мошенников, раздавал все, до последней монетки.

— Разумеется, я знаю, что они этого не заслуживают, — объяснял он, — и делаю я это не для них, а для собственного морального спокойствия. Я буду корить себя при мысли о том, что какой-то человек действительно голодал, а я отказался дать ему денег на кусок хлеба.

Мистер Харрингтон был нелепым, но таким милым. Непостижимой казалась сама мысль о том, что кто-то может обойтись с ним грубо. Никому же не придет в голову ударить ребенка. Вот и Эшенден, пусть внутри все кипело, добродушно улыбался, молча страдал и с христианским смирением сносил все невзгоды, обрушенные на него обществом этого мягкого, безжалостного существа. Тому поезду потребовалось одиннадцать суток, чтобы доехать от Владивостока до Петрограда, и Эшенден чувствовал, что больше он бы не выдержал. Если бы путешествие затянулось еще на один день, он бы убил мистера Харрингтона.

Когда же наконец (Эшенден — усталый и грязный, мистер Харрингтон — свеженький и изрекающий расхожие истины) они добрались до окраин Петрограда и стояли у окна, глядя на скопище домов, мистер Харрингтон повернулся к своему попутчику:

— Никогда не думал, что одиннадцать дней могут пройти так быстро. Мы чудесно провели время. Я наслаждался вашей компанией и знаю, что вы остались довольны моей. Не буду скромничать, я знаю, что умею поддержать разговор. Раз мы вместе прибыли сюда, думаю, нам и дальше надо держаться вместе. Почаще видеться, пока я буду в Петрограде.

— У меня полно дел, — ответил Эшенден. — Боюсь, мое время будет принадлежать не только мне.

— Понимаю, — кивнул мистер Харрингтон. — Я и сам буду очень занят, но мы можем вместе завтракать и встречаться по вечерам, чтобы обменяться впечатлениями. Не хотелось бы, чтобы нас разнесло в разные стороны.

— Не хотелось бы, — эхом отозвался Эшенден.

Любовь и русская литература

(пер. В. Вебер)

Войдя в номер отеля и оставшись один, казалось, впервые за целую вечность, Эшенден сел и огляделся. Не было у него сил тут же распаковывать вещи. Как же много таких вот номеров отелей он повидал с начала войны, роскошных и обшарпанных, в разных городах и странах! Создавалось ощущение, что всю сознательную жизнь он провел на чемоданах. Он вымотался. Задался вопросом, как возьмется за дело, ради которого сюда и прибыл. Он чувствовал себя страшно одиноким, затерянным среди бескрайних просторов России. Он возражал, когда ему поручали эту миссию, говорил, что она ему не по плечу, но его протесты отмели. Выбрали Эшендена не потому, что, по мнению начальства, он идеально подходил для выполнения этого задания. Просто на тот момент никого лучше не нашлось. В дверь постучали, и Эшенден, довольный тем, что может пустить в ход несколько слов, выученных на незнакомом языке, ответил по-русски. Дверь открылась. Он вскочил.

— Заходите, заходите. Очень рад вас видеть!

В номер вошли трое мужчин. Он знал их в лицо, потому что они плыли на одном с ним судне из Сан-Франциско в Иокогаму, но, следуя полученным инструкциям, избегали контактов с Эшенденом. Всех троих, чехов по национальности, выслали из своей страны за революционную деятельность, и они давно уже жили в Америке, но теперь их направили в Россию, чтобы они помогли Эшендену с выполнением порученного задания и свели его с профессором З., который пользовался непререкаемым авторитетом среди чехов, находящихся в России. Командовал троицей некий Эгон Орт, высокий, худощавый мужчина с маленькой седой головой, священник одной из церквей на Среднем Западе и доктор богословия, который покинул свой приход, чтобы послужить делу освобождения родины. У Эшендена сложилось впечатление, что человек он неглупый и не столь уж щепетилен в вопросах совести. Священник, следующий какой-либо идее, имеет определенное преимущество перед мирянами: он может убедить себя, что небеса одобряют едва ли не любое его деяние. В глазах доктора Орта поблескивали веселые огоньки, и ему не было чуждо чувство сдержанного юмора.

В Иокогаме Эшенден провел с ним две секретные встречи и выяснил, что профессор З. никогда не поступится своими принципами, пусть он стремится освободить свою страну из-под австрийского гнета и знает, что такое возможно лишь после падения Австро-Венгерской империи. Душой и телом он был с Антантой, но не пошел бы против своей совести и считал, что игра должна вестись честно, в открытую, вот почему некоторые действия предстояло предпринять без его ведома. Влияние этого человека было столь велико, что его пожелания не могли игнорироваться, но в данном случае и Эшенден, и Орт понимали: чем меньше будет знать профессор об их делах, тем лучше.