В тишине, перед громом

Мы беседовали с Верманом в тот первый день до позднего вечера. Потом последовала вторая беседа, третья, пятая, пятнадцатая…

Надо отдать ему справедливость: капитан первого ранга Верман оказался хорошим рассказчиком. Впрочем, ему и вправду было о чем поведать ГПУ.

Да, он создал отлично законспирированную разведывательную организацию. Ее задачей было внедриться в жизненно важные учреждения и ждать. Ждать войны. Вот тогда-то она стала бы действовать. И если б не новая политика имперской разведки, если б не этот авантюрист Грюн, о, вы никогда б не добрались до него, Вермана!

Я внес поправку:

— Но, Павел Александрович, мы же добрались до вас.

— Все равно, виноват Грюн, этот дилетант. Такие, как он, там, в Берлине. О, эта новая формация людей нашей разведки… Они пришли к руководству вместе с фюрером… Они склонны к авантюрам, к плохо подготовленным, но эффектным акциям. Нас учили работать совсем иначе. Я предупреждал Грюна. Я был чрезвычайно осторожен, я делал все, чтобы не провалиться. Вы знаете, я сам — лично! — вербовал и держал связь с этим инженером, своим однофамильцем. Правда, сначала я послал к нему одного человека, но этот человек, Згибнев, известен мне много лет. Он сверхнадежен. Впрочем, о нем позже… Я лично поехал к Грюну согласовать с ним план акции на судзаводе. Я не хотел вмешивать других людей, которые не имеют моего опыта и могли действовать неловко, оставить следы.

— И попались. Сами! Со своим опытом и предосторожностям и!

— Да, да, попался! — повысил голос Верман: все-таки он вышел из себя. — Эта наша идиотская немецкая черта: все должно быть по правилам. Ведь этот доклад, на котором я попался, Грюн обязательно хотел утвердить лично. Понимаете ли — лично! Он, разведчик без году неделя, парвеню из штурмовых отрядов, утверждает план, составленный мною! Специалистом! У которого за плечами еще не такие акции и ни одного провала! — Он помолчал, тяжело дыша. — Вот и утвердил, — закончил он тихо. — А как я доказывал этому выскочке, что нельзя ставить меня во главе всей нижнелиманской сети, неграмотно поручать моей организации, имеющей специальное стратегическое значение, поджог подводных лодок! Я предчувствовал, что это плохо кончится. И Вольф тоже убеждал Грюна, что это недопустимо. Как горох об стенку! Этот карьерист посмел еще мне угрожать!

Тема, которой коснулся Верман, была крайне интересной. Она приоткрывала завесу над внутренней борьбой между старыми, кадровыми разведчиками полковника Николаи, взращенными на кайзеровской доктрине, и новыми, фанатичными нацистами во главе с Гейдрихом, оттеснявшими «консерваторов» на второй план.

Конечно, обе «стороны», разделенные всеми этими тактическими разногласиями, были для нас что в лоб, что по лбу — заклятыми врагами нашей страны.

— Понятно, Грюн не испугал меня, — продолжал Верман. — Но я солдат. И приказ есть приказ.

Мне не давал покоя один эпизод… Правда, я был почти уверен, что мои предположения верны, но… хотелось внести полную ясность. Я решил, что теперь — самый момент.

— При каких обстоятельствах вы встречались с Грюном? — поинтересовался я.

— Однажды — здесь, в Нижнелиманске.

— Но ведь Грюн наезжал сюда не раз.

Верман усмехнулся:

— Ну, знаете, регулярно контактировать со мной здесь — на такую глупость не пошел даже он!

— Но один раз все-таки пошел? Почему?

— Он обставил ту поездку такими предосторожностями…

— Это было в ночь с девятого на десятое июля? — поставил я прямой вопрос.

Верман приподнял брови.

— О! Вы все-таки узнали? Странно… Почему же тогда…

— Не рановато ли вам, Павел Александрович, задавать вопросы? — иронически осведомился я. А сам подумал о том, какую цену мы заплатили за это знание… Бедняга Богдан… И еще одна мысль — в который раз! — бессильно кольнула меня: останься он жив — как просто и легко размотался бы вермановский клубок. Я вернулся к допросу.

— Но ведь это была не единственная ваша встреча с Грюном? Конечно, не говоря о последней, в гостинице «Красная».

— Нет, не единственная. Грюн вызвал меня к себе в Одессу. Приглашение передал мне Вольф через официанта, в свой первый приезд в Нижнелиманск. Предлог для поездок в Одессу у меня был отличный: служебные командировки. И… свидание с сыном. Однако, поверьте моему честному слову, мой мальчик ничего не знал. Между прочим, когда мне стало известно, что официант передан на связь Грюну Митани, секретарем японского консульства, я понял, почему так форсируется акция против ваших субмарин-малюток! Япония как огня боится русского сильного флота на Дальнем Востоке.

— Вы хотите сказать, что возник блок германской и японской разведок?

— Очень похоже на это.

Вот она, крайне важная информация!

— Должен признаться, что мне этот блок пришелся не по душе. Риск провала вырастал в геометрической прогрессии, мы теперь зависели и от просчетов японской разведки! Мне не нравится такая зависимость. Но тут я был бессилен. Я мог сделать лишь одно: категорически отклонил личный контакт официанта со мной. Так что инструкции шли уже от Грюна через Вольфа, официанта, и Згибнева. И еще одну глупость мне удалось смягчить.

Грюн! Грюн! Это становилось уже смешно — все просчеты Верман валил на секретаря генконсульства, словно оправдывался передо мной! Вроде я его начальство. Забавная ситуация…

— Грюн хотел, чтобы я установил постоянный контакт со Штурмом и руководил всеми его действиями. В том числе и сбором информации на судзаводе. Сначала я категорически отказался. К тому же через свои старые связи на этом заводе я при нужде всегда мог иметь достаточную информацию. Ведь в конце концов сведения о готовности лодок получал именно я, по своей линии, а не Штурм.

Да, я это знал — спичечный коробок был делом рук моего «собеседника», потому и шел он не через Риту, а через Згибнева.

— Но потом я вынужден был подчиниться, — продолжал Верман. — Однако встречаться со Штурмом я старался как можно реже, только в случае крайней необходимости… А! — ожесточенно махнул рукой Павел Александрович. — Что теперь говорить! Но Грюн за это поплатится. Вы уже выслали его в Германию? Я ему не завидую… Поплатится за свою глупость и за свое тщеславие. Он же патологически тщеславен, этот доктор Грюн. Один штрих: он требовал, чтобы информация от Штурма шла теперь не в Москву, а к нему, Грюну: мол, его, консульские, каналы надежнее. Выглядит очень благовидно. А на самом деле Грюн просто хотел, чтобы в Берлине создалось впечатление, будто информация организована им и никем другим и что именно он руководит всей сетью. Разве это порядочно? Карьерист!

— Да, это очень некрасиво, — посочувствовал я.

Верман еще много и долго живописал свои заслуги, не жалея красок и подробностей. Но самое интересное он приберег к концу. Для вящего эффекта. И, признаюсь, достиг его.

Аккуратность и исполнительность

…Молодой лейтенант кайзеровского военно-морского флота Пауль-Александр Верман, как и его однокашник по училищу лейтенант Вильгельм Канарис, в первый же год службы на корабле выказал незаурядные способности к разведке.

Способности требуют развития. Начальство лейтенанта Пауля-Александра это хорошо понимало. А империи требовались специалисты по разведке. И Пауль-Александр избрал свою жизненную стезю. Счастливы те, кто следует призванию!

Он получил большую практику. В разных странах, которые интересовали фатерлянд. Но больше всего фатерлянд занимала Россия — быть может, сказывались родственные узы кайзера Вильгельма Второго с императором Николаем Вторым?

Во всяком случае, в 1912 году капитан-лейтенант Пауль-Александр Верман, согласно личному прошению, был по состоянию здоровья исключен из списков офицерского корпуса флота и выехал для лечения в Швейцарию. Молодому человеку понравилась эта горная мирная страна. Поправившись, он решил связать с ней свою судьбу и заняться коммерцией. Изучив страховое дело, он принял швейцарское подданство и поступил на службу в солидную страховую фирму «Кунце ферзихерунгсгезельшафт», благо, у него были отличные рекомендательные письма из бывшего фатерлянда. Вскоре ему представилась возможность получить хорошее и выгодное место в мощном страховом обществе «Россия». Один из членов правления общества, миллионер и светский человек, приехал отдохнуть от дел на Женевское озеро. Ему представили подающего надежды молодого человека, который понравился ему еще и тем, что неплохо владел русским — у Пауля-Александра были явные склонности к языкам.