Разрешение на проезд в спальном вагоне

Поначалу он и Корда решили вдвоем допрашивать начальника спасательной станции и ее сторожа, этих двух людей, знавших об убийстве Игоря Киселева.

Потом Алексей Николаевич сказал:

— Возьму-ка начальника станции я себе. Он мало что может сказать, ведь информацию о преступлении получил от Еремеева… А ты стариком займись. Потом обменяемся мнениями и посмотрим, что делать дальше.

Так и порешили.

Леденев вошел в комнату, где ждал допроса Еремеев, вежливо поздоровался, уселся за приготовленный стол, сдвинул стопку бумаги, она уже была положена сюда ребятами из милиции, и сказал:

— Вы будете Исидор Матвеевич Еремеев?

— Совершенно верно.

Старик подобрался, выпрямил спину, гордо воззрился на Леденева.

— Меня зовут Юрием Алексеевичем, — представился Леденев. — Мне поручено расследование убийства гражданина Киселева, а поскольку вы единственный свидетель, то ваши показания…

— Свидетелем убийства я не был, — перебил его Еремеев. — Мною обнаружен труп — и только.

— Совершенно верно, — улыбнулся Леденев, ответив точно так же, как только что отвечал ему сторож. — Вы правы, Исидор Матвеевич. Я выразился не совсем так, как следовало.

— Вам нельзя ошибаться в формулировках, гражданин следователь, — буркнул Еремеев.

— Почему «гражданин», а не «товарищ», Исидор Матвеевич? — продолжая улыбаться, спросил Леденев. — Приходилось бывать в заключении?

Юрий Алексеевич решил при каждом удобном случае называть старика по имени и отчеству, и называть так, как требовал тот от окружающих.

— Нет, — сказал Еремеев. — Сидеть я не сидел, а слышать приходилось, что именно так вас следует величать.

— Можете называть меня просто Юрием Алексеевичем. Вы понимаете, Исидор Матвеевич, что для нас важны мельчайшие подробности, поэтому будьте любезны, расскажите, пожалуйста, как все было.

— Могу и рассказать, мне это не трудно. Я ведь сторожем здесь служу, значит, должен обладать повышенной, так сказать, бдительностью. Ночную вахту сдаю в восемь утра, сдаю дежурному спасателю, он приходит на час раньше других. Сегодня дежурил Киселев. Пришел он за 10 минут, я их так приучил, салаг, пораньше, значит, приходить, как на флоте принимают вахту. Ну вот. Принял он у меня плавсредства, моторный сарай и тот, где его… Ну, понимаете… Принять принял, а расписаться в журнале забыл, вернее, заторопился за пивом, на турбазе, здесь вот, значит, бочку открыли. «Обожди, говорит, дед Еремей, голова со вчерашнего трещит, дай мне баллон, а я за пивком сгоняю». Ну дал ему трехлитровую банку, а сам решил свою голову прочистить и пошел к себе пропустить баночку «бормотушки».

— Чего-чего? — спросил Леденев.

— «Бормотушки». Сие питие изготовляется мною в медицинских целях сугубо для личного потребления. Могу и вас при случае попользовать, помогает от любой хворобы, в том числе и душевной.

— Спасибо, — сказал Юрий Алексеевич. — Как-нибудь воспользуюсь вашим любезным предложением. Итак, Киселев отправился за пивом…

— Никуда он не успел отправиться, бедолага, — горестно вздохнул Еремеев. — Так и умер с тяжелой головой, не опохмелившись. Уж лучше б я ему «бормотушки» налил…

— Значит, за пивом он не ходил?

— Нет. А вы разве не видели в сарае стеклянную банку?

— Была такая.

— Вот ее я ему и дал. Она так и стояла там, пустая, когда увидел его… Не успел он за пивом. Пока я пробу с «бормотушки» снимал, время шло, уже и Лев Григорьевич, наш начальник, должен был подойти, а Игоря нет, и в журнале он не расписался. Пошел я было на турбазу, а потом решил, что так негоже, и меня на станции не будет, и дежурный пропал. Смотрю, Лев Григорьевич идет. Поздоровались. Где дежурный, спрашивает. Тут, говорю, где-то. Принесите, говорит начальник, вахтенный журнал. Он, начальник, как раз по субботам его смотрит и замечания свои оставляет. Сейчас, говорю, принесу. И тут пришла мне в голову мысль: Игорь ведь пиво принес. По заметил я его. Сидит небось в сарае и пьет свое пиво. А тут уже начальство прибыло… Пошел я в сарай, открываю дверь — пусто. Потом уже рассмотрел: лежит Игорь лицом к потолку, а баллон пустой в стороне валяется. Ну, думаю, дела. С пива парень упился, принял на старые дрожжи, переел, так сказать, и дрыхнет. Признаться, взъярился я на Игоря, подскочил к нему, за плечо рванул, поворотил к себе, а у него глаза открыты, а видеть — не видят. Да… Перепугался, было дело. Оставил все как есть, сарай сообразил закрыть на замок, а сам ко Льву Григорьевичу. Шуму поднимать не стал, все сделал по субординации, доложил начальству…

— Вы правильно поступили, Исидор Матвеевич, ни к чему об этом знать всем. Люди к вам на пляж отдыхать идут, незачем омрачать им субботний день такими новостями.

— Это точно, — сказал Еремеев. — У нас тут вон девица на прошлой неделе утонула, а теперь вот такое дело.

— С девицей-то все просто, — отмахнулся Леденев, — там несчастный случай, а здесь — другое. Скажите, вы не видели посторонних на территории станции, Исидор Матвеевич?

— Никого не было, — твердо сказал старик. — Я б и не позволил разгуливать посторонним.

— Ну, а когда вы принимали свое целебное сродство, мог кто-нибудь войти сюда?

— Не доверяете, значит, старику, намекаете, значит… Ну да ладно. Вообще-то ворота у нас закрыты, калитка тогда была на щеколде, вывеска висит: «Посторонним вход запрещен». Но войти — это могут, и в заборе дыры, денег нам на ремонт не дают. Экономят на спасании, мать их за ногу!

— Так мог кто-либо проникнуть на станцию?

— Мог, — несколько сникшим голосом сказал старик. — Мог, конечно, только прошу учесть, что дежурство я сдал…

— Но ведь Киселев в журнале не расписался? — усмехнулся Леденев.

— Это точно, — сокрушенно покачал головой Еремеев. — Не успел он расписаться, все торопился за пивом, голову поправить.

Помолчали. Потом Леденев спросил:

— Как думаете, Исидор Матвеевич, кто мог убить Киселева?

Старик развел руками.

— Ума не приложу. Игорь — парень добрый, врагов у него не припомню. Спортсмен хороший. В городе его ценят. Правда…

Он замолчал.

— Продолжайте, продолжайте, Исидор Матвеевич, — попросил Леденев.

— А что там греха таить, — махнул рукой Еремеев. — Бабник он был отменный, это вам всякий скажет. Ну, конечно, с такой мужской статью немудрено им, бабником, сделаться. Бывало, по пляжу в плавках идет, так, поверите, глаз отвести бабоньки не могут. Конечно, и обиженные могли быть среди мужиков.

Леденева так и подмывало спросить старика, не знает ли тот чего-нибудь об отношениях Марины Бойко и убитого Киселева, но Юрий Алексеевич понимал, что никто не должен догадаться об их интересе к «несчастному случаю», произошедшему на прошлой неделе, «случаю», который стал уже забываться всеми, кроме тех, кого это теперь непосредственно касалось.

Теория «бормотушки»

— Подобьем бабки, Юрий Алексеевич? — спросил Корда.

Начался десятый час вечера, но за окнами гостиничного номера, где сидели они вдвоем, было еще довольно светло.

Леденев заказал из ресторана ужин в номер, чем достаточно удивил администрацию, о подобном сервисе трубежские общепитовцы знали только по иностранным кинокартинам, но заказ приезжего товарища из Москвы исполнили.

Корда ел плохо, часто принимался за сигареты, налегал на местную минеральную воду, в городе от дневной жары было душно, а пива Алексей Николаевич в отличие от Леденева не любил.

— Ты ничего не ел, Алеша, — упрекнул начальника горотдела Юрий Николаевич. — Никогда не следует связывать удачи и неудачи с собственным аппетитом.

— Завидую твоему олимпийскому спокойствию, Юра, — сказал Корда. — Впрочем, оно и понятно, обитаешь ты как раз там, на священной горе, у нас, простых смертных, отсутствуют многие из ваших качеств…

— Ладно, ладно, — прервал его Леденев. — Ты повернул, как говорится, не в ту степь, и я не поверю тебе, если скажешь, что работа в Москве меня как-то изменила.