Партитура преступления

В здании, где располагалось руководство Центра, царило замешательство. Уборщицы подметали пол, усеянный штукатуркой, осколками стекла и занесенными взрывной волной осенними листьями. Сотрудники, собравшись группками, обсуждали случившееся. При виде вошедших разговоры прекратились.

— Пожалуйста... в кабинет директора, — голос секретарши дрожал.

Но туда они не пошли. Расположились в комнате для собраний, разделяющей кабинет и секретариат.

— Я позову сейчас инженера Язвиньского, — сказала секретарша.

— Попозже. Сейчас, пожалуйста, пригласите по очереди рабочих первого цеха, — решил Антковяк.

— Одного сегодня нет, он не вышел на работу.

— Тогда тех, кто есть.

Минуту спустя в дверях появился пожилой мужчина в комбинезоне. Он как бы раздумывал, входить или идти дальше. Приглашенный жестом, он присел на краешке стула с другой стороны стола.

— Рассказывайте все по порядку, — обратился к нему Антковяк, записав персональные данные.

— Как обычно, в половине двенадцатого мы выходили на обед, ежедневно кто-то из нас дежурит в цехе, убирает цех, а на время перерыва включает вентилятор. Сегодня это должен был сделать Капуста. Он остался в цехе, а мы были уже во дворе, — голос рассказчика дрогнул, — когда раздался взрыв. Меня бросило на ограду. Вот все, что я знаю, — он поднял на собеседника серые глаза.

— Как получилось, что действующую модель убрали из первого цеха?

— На завтра назначены полигонные испытания. Вчера мы старались до конца рабочего дня все отладить. Сегодня занимались только контролем, еще раз все проверили. Все системы и механизмы работали как часы. Только инженер Язвиньский был точно не в своей тарелке. Не шутил, даже кофе не пил. А он без кофе — ни шагу. Сегодня он на свой термос даже не взглянул, все время крутился около модели, проверял, как действуют отдельные узлы. Убедился, что все в порядке, и внезапно, около двенадцати, ни с того ни с сего сказал нам: ребята, давайте перекатим ее во второй цех. Раз начальство велит, мы сделали. Открыли внутренние двери в инструменталку и оттуда, через другой вход, — во второй цех. Из-за спешки двери в инструменталку не закрыли. И к счастью, иначе бы и тому цеху досталось...

— Инженер Язвиньский сразу же отправился во второй цех?

— Да, сразу. Не хотел расставаться с моделью. Оставил даже свои вещи на столе.

— Из какого цеха должны были отправить модель на полигон?

Рабочий поднял на Антковяка удивленные глаза.

— Как это из какого? Из того, что был взорван.

— Кто об этом знал?

— Пожалуй, все. — Бригадир на минуту задумался. — Вы считаете, что это сделал один из тех, кто знал?

Антковяк кивнул.

— Кто-то наш, из Центра? Не может быть! Весь коллектив считает Центр своим домом. Ведь то, что мы делаем, касается обороны... Я сам был в армии, в 1939 году, потом партизанил. Нет, это не мог быть кто-то из наших, мы же строили этот Центр... Словно собственный дом строили. И наши погибли...

— А кто-нибудь посторонний не входил в цех вчера или сегодня?

— Нет. Во время работы никто чужой сюда войти не может. А после работы включается сигнальная система, есть и охрана. Она никого сюда не пустит. Утром я как бригадир прихожу первым и выключаю сигнализацию. Сегодня сразу же после меня пришел директор. Перед тем, как отправиться на совещание. Покрутился, посмотрел, поговорил с инженерами и пошел.

— Вы не заметили, не приносил ли кто-нибудь в цех свертка?

Бригадир на минуту задумался.

— Какой-то сверток принес Владек Капуста. Тот, что погиб. Но это вовсе не то, что вы думаете, — вздрогнул он. — Сам себя?! Он десять лет тут проработал... Золотые руки...

— А кроме Капусты?

— Бутылка, наверное, не считается?

— Какая бутылка?

— Литровая. Сегодня у Франека Зембы день рождения, вот он и хотел нас угостить...

— Вы не заметили, куда он спрятал эту бутылку?

— Да никуда. Как принес в кармане пальто, так она там и осталась...

— Где висело его пальто?

— На вешалке рядом со столом инженера Язвиньского. Почти рядом с этой воронкой...

— Вы попросите, чтобы зашел следующий, а сами сядьте в секретариате и нарисуйте подробный план цеха, обозначив, что где стояло. Хорошо?

Рабочий утвердительно кивнул.

Показания остальных сотрудников не внесли ничего нового в дело. Все были потрясены взрывом и смертью двух товарищей. Подтвердили слова бригадира. Лишь один вспомнил, что директор вошел в цех с портфелем.

Руководящий монтажом модели инженер Язвиньский сообщил, что в одиннадцать тридцать распорядился перекатить готовую машину во второй цех. После допроса охраны выяснилось, что никого постороннего на территории не было и никто не мог проникнуть сюда, не замеченный ими. Все говорило о том, что совершивших преступление следует искать среди работников Центра.

ГЛАВА 6

Кафе «Театральное», как всегда по вечерам, было заполнено до отказа. Бежан с трудом протискивался между столиками в поисках знакомой из поезда — Чеси Кобельской. Он опоздал больше чем на полчаса, поскольку долго проторчал на остановке.

Когда наконец автобус появился, он оказался так переполнен, что Бежан с трудом протиснулся в салон, поплатившись тремя пуговицами с нового плаща.

— Вы всегда так регулярно ездите? — выговорил он кондукторше. — И это называется экспресс...

— Мотор забарахлил, — объяснила та, получая два злотых за проезд. — Да вы не огорчайтесь, на свидание и так успеете... Такого мужчину любая девушка подождет.

Она действительно ждала. Чеся сидела у окна, демонстрируя всему кафе стройные, едва прикрытые юбочкой ноги.

— Извините, — целуя ухоженную руку, стал объяснять он. — Это все из-за городского транспорта.

— У вас нет машины? — удивленно спросила она.

— Еще не заработал, — проворчал Бежан.

Она окинула его внимательным взглядом.

— Мужчина должен иметь автомобиль. Тогда он выглядит совершенно иначе.

— Если вы так считаете, я постараюсь достать талон на машину. — Он шутливо поклонился...

Она с удовлетворением кивнула.

— Будем ездить за город, на экскурсии. Хотелось бы узнать о вас больше, вы мне... — Она внезапно умолкла.

Он не привык рассказывать о себе. Не любил вспоминать годы оккупации, которая перечеркнула его беззаботное детство, не хотел говорить о матери, погибшей в гестапо, об отце, вывезенном в Освенцим, о потере дома. О том новом доме, которым для него, семнадцатилетнего парня, стал лес, о новой партизанской семье, о днях, пережитых на границе жизни и смерти, о дорогах, освещенных луной, о могилах товарищей по борьбе. О вкусе свободы, побед и поражений. Все это было так лично, что говорить об этом с посторонним человеком, не пережившим ничего подобного, означало бы для него раскрыть самое сокровенное в своих чувствах, рассыпать самого себя. Послевоенные годы? Снова лес, борьба с бандами. Снова пожары и пепелища, а потом школьная скамья, университет. Нелегкое возвращение к нормальной жизни для тех, кто преждевременно постарел. Выбор профессии, означающий выбор своего места в возрождающемся мире, выбор жизненной позиции. Для Бежана жить — значило действовать, бороться. Окончив юридический факультет, он не занялся судебной практикой, а пошел в контрразведку. Хотел действовать, а не оценивать действия других. Да, она не была в состоянии все это понять.

— Я жду ответа, — донесся до него кокетливый голос.

— До сих пор в моей жизни не произошло ничего интересного, — улыбнулся он, заглянув в ее голубые глаза.

— Почему вы не женились?

— Из любви к свободе, — заявил он наполовину в шутку, наполовину всерьез. — Мне пришлось бы оправдываться из-за каждого часа задержки. Например, из-за часов, проведенных с вами. Из-за поздних возвращений домой.

— А почему вы поздно возвращаетесь домой?

— Моя работа очень меня любит.