По светлому следу (сб.)

НА ТОРМОЗНОЙ ПЛОЩАДКЕ

Поезд набирал скорость, все чаще постукивая колесами на стыках рельсов. Усевшись на жесткую скамейку тормозной площадки, майор достал папиросы и угостил Сотникова. Главный кондуктор, чиркнув спичкой по коробку, прикрыл ее широкой ладонью и протянул Булавину. Нагнувшись, прикурил от его папиросы. Некоторое время сидели молча, с удовольствием попыхивая сизоватым дымком. Встречный ветер крепчал с каждой минутой. Булавин поднял воротник шинели, задумался.

Еще неизвестно, где советские войска нанесут главный удар противнику и через какие станции пойдет основной поток груза для обеспечения этого удара, а враги уже настороже. В перехваченной директиве резидентам их разведки так прямо и говорится: «Усильте наблюдение за прифронтовыми железнодорожными станциями».

«Неужели и за Воеводином ведет кто-то наблюдение?» – уже в который раз сегодня спрашивал самого себя майор Булавин.

Погруженный в размышления, он не замечал ни главного кондуктора, ни покачивающейся перед тормозной площадкой стенки большегрузного вагона.

– Вы на паровозный дымок обратите внимание, товарищ майор, – вывел Булавина из задумчивости голос Сотникова.

Поезд шел теперь по закруглению, и локомотив хорошо был виден с площадки вагона, на которой находились Булавин с Сотниковым. Майор взглянул на трубу паровоза и заметил частые выхлопы отработанного пара, слегка сероватого от легких примесей дыма.

– Отличное сгорание, – удовлетворенно заметил главный кондуктор. – Умеют топить ребята!

Булавину понравилась эта глубокая заинтересованность главного кондуктора в работе паровозной бригады, и он стал внимательно прислушиваться к его словам.

– С такой бригадой, – неторопливо продолжал Сотников, – не страшно даже, когда фашистские стервятники вдруг обрушатся. Мы хоть и накрепко с рельсами связаны, но не беспомощны перед врагом. Маневрируем, увертываемся от его бомб. Нелегкое, конечно, это дело. Невредимыми уйти из-под бомбежки не всегда ведь удается…

И старик нахмурился, вспоминая что-то. В уголках его глаз резче обозначились глубокие, похожие на трещины, морщины.

Поезд шел теперь под уклон, и скорость его все возрастала. Хмурый сосновый бор в легкой дымке тумана, голые поля, еще не прикрытые снегом, небольшие поселки с дымящимися трубами, отдельные домики, группы деревьев и черные от грязи дороги – все это, медленно у горизонта и стремительно вблизи полотна железной дороги, разворачивалось перед глазами майора Булавина.

Рассеянно поглядывая на этот вращающийся пейзаж, Евгений Андреевич все с большим интересом прислушивался к словам Сотникова. Майор считал совершенно необходимым для успеха своей работы знать все, чем жила его станция, и он никогда не упускал случая побеседовать с местными железнодорожниками. Это давало ему возможность быть в курсе событий не только производственной, но и личной их жизни. С особенным вниманием относился Булавин ко всему новому, что рождалось на станции Воеводино.

– Не слыхали вы, Никандр Филимонович, – спросил он Сотникова, – как там у паровозников с их лекторием? Не охладели они к этому делу?

– Ну, что вы, товарищ майор? – удивился Сотников. – Все больший размах оно приобретает. Вначале, когда Сергей Доронин только подал мысль о таком лектории, действительно с большой опаской отнеслись к ней некоторые: война, мол, а вы академии тут затеваете, – мыслимое ли это дело? А Сергей им в ответ: «Потому, говорит, и затеваем, что война. Хотим, говорит, через лекторий опыт передовых машинистов обнародовать, научить и других лучше работать и тем помочь фронту».

Булавин давно уже знал и от самого Доронина и от других машинистов об этом лектории, созданном при техническом кабинете паровозного депо, но ему любопытно было послушать, как к этой затее относится главный кондуктор – человек трезвый, рассудительный, хорошо знающий настроения местных железнодорожников.

– По-вашему, значит, дело стоящее? – снова спросил Булавин, внимательно разглядывая суровое, обветренное лицо Никандра Филимоновича.

– Как же не стоящее, если в депо нашем каждый день растет число тяжеловесников? Должен вам сообщить к тому же, что и моя кондукторская бригада аккуратно посещает лекторий Доронина.

Сказав это, главный кондуктор поднялся с места и, держась за металлическую скобу, высунулся с площадки. Поезд снова шел теперь по закруглению, и весь состав его был на виду.

– Ну, а вы-то почему лекторием машинистов так интересуетесь? – не без удивления спросил Булавин, когда главный кондуктор вернулся на свое место.

– А потому, видите ли, что прямая у нас, у кондукторских бригад, связь с паровозниками, – убежденно заявил Сотников. – Стоит мне или, скажем, хвостовому кондуктору недосмотреть за составом – и сразу вся успешная работа машиниста пойдет насмарку. Поезд из-за неисправности любого вагона придется остановить на ближайшей станции, а то и вовсе в пути. Вот и прощай тогда график!

Помолчав немного, настороженно прислушиваясь к паровозному свисту, Никандр Филимонович продолжал свои рассуждения:

– Ну, а наша кондукторская бригада от паровозной зависит еще больше. Разве можем мы в связи с этим не интересоваться, каким образом собираются машинисты водить скоростные тяжеловесные поезда? Вот и ходим в их лекторий. И можете не сомневаться: хорошо теперь знаем, где Сергей Доронин думает разгон поезду дать, где придержать его.

– Что вами движет с политической точки зрения, я, конечно, понимаю, – задумчиво произнес Булавин. – Но ведь вам, человеку далеко уже не молодому, просто физически нелегко посещать этот лекторий?

– А кому же нынче легко? – удивленно поднял мохнатые брови главный кондуктор. – Солдатам на фронте легче разве? А со стороны действительно кое-кто может подумать: к чему, мол, старику эта академия? Вот сосед мой, к примеру, Аркадий Илларионович Гаевой, никак не может этого уразуметь. А у меня, сами знаете, сыновья на фронте…

Никандр Филимонович, прищурясь, пристально посмотрел на Евгения Булавина и, расстегнув шинель, достал из кармана гимнастерки аккуратно сложенный треугольничек.

– Вот вчера только от меньшего своего получил, – сказал он, разворачивая и протягивая майору исписанный листок. – Хоть и не жалуется ни на что, но сам-то я не понимаю разве, как им там нелегко?

РАСЦЕНЩИК ГАЕВОЙ

Комната, в которой работал Гаевой – расценщик паровозного депо, была совсем маленькой. Тут стояли всего два стола да шкаф с делами. Единственное окно было до половины занавешено газетой, так как находилось на первом этаже и в него могли заглядывать любопытные.

Лысоватый, гладко выбритый, застегнутый на все крючки и пуговицы форменной гимнастерки, Гаевой сидел за столом и с удивлением смотрел на своего помощника Семена Алешина, худощавого парня с всклокоченной ярко-рыжей шевелюрой и сердитым выражением лица.

– Чему же ты удивляешься, Семен? – спрашивал он Алешина, разглаживая на столе замусленные листки нарядов. – Почему не веришь, что Галкин сто сорок процентов вырабатывает?

– Да потому, что лодырь он, этот ваш Галкин, – раздраженно отозвался Алешин, глядя исподлобья на Гаевого. – Он и ста-то процентов никогда не вырабатывал. Разобраться еще надо, откуда у него теперь сто сорок.

Гаевой сокрушенно покачал головой и тяжело вздохнул:

– Удивляешь ты меня, Семен. А еще комсомолец. Что же ты, не веришь разве патриотическому порыву Галкина?

– Скажете тоже – патриотическому порыву! – усмехнулся Алешин. – Да откуда у него этот порыв? Будь у меня такое, как у него, здоровье, сидел бы я разве в нашем депо, хоть оно и прифронтовое? А он сидит и очень крепко за свою бронь держится, незаменимого специалиста из себя разыгрывает.

– Ну и злой же ты парень! – укоризненно проговорил Гаевой и отвернулся с досадой.