Горячее сердце

— Что же нужно сделать? — приостановился Соколов.

— Устранить Еремеева немедленно, — горячо зашептал Гойер, — пока он не признался чекистам. Он не должен дойти до здания ОГПУ!

— Кто же ему помешает?

— Как кто? — изумился Гойер. — Вы! Вам не привыкать; вы же до революции стреляли в губернатора, бросали бомбы в министров! Вы же эсер — человек действия!

— Но это было давно, — возразил Соколов.

— На вас, на вас одна надежда.

— Он с женой приехал в Свердловск? — уточнил Соколов.

— Жена пока осталась в Косьве. В Свердловске им не подыскали жилья, — торопливо шептал Гойер.

— Где остановился Еремеев?

— Мы его устроили в общежитие «Делегатское», — вступил в разговор Доменов.

— Там есть телефон?

— Да… 5-12… — Доменов пытливо посмотрел на Соколова.

— Тогда отправляйтесь спать… Остальное предоставьте мне, — Соколов достал револьвер, провернул барабан с патронами.

Доменов отшатнулся.

Гойер торопливо протянул ему потную ладошку:

— Благодарствуем, спаситель наш, благодарствуем…

Соколов сунул оружие в карман и исчез в темноте.

На следующий день Еремеев не вышел на работу.

Не появился он и через неделю.

Доменов вызвал к себе Соколова.

— Вы понимаете, что… — и замолчал. Нервно встал из-за стола, торопливо подошел к двери, проверил: плотно ли прикрыта? Потер виски: — Мигрень… Чертова болезнь интеллигентов… О чем это я?

Соколов безмолвствовал.

— Ну, что вы молчите? — взорвался Доменов. — Демонстрируете свои железные нервы?.. Вы понимаете, что мы обязаны заявить в милицию об исчезновении Еремеева?

Соколов пожал плечами:

— Заявляйте, заявляйте…

— А вы уверены, что Еремеева… не найдут?

— Уверен, — равнодушно протянул Соколов и добавил: — А если и найдут, то не узнают, кто это. — Соколов встал, щелкнул каблуками и вышел.

Доменов не остановил его.

Вечеринки у Соколова продолжались. И Доменов, как и раньше, был их душой.

С тех пор он и стал откровенен с Соколовым.

Соколов попробовал снова прислушаться к разноголосью.

— Я не верю в возможность организовать промышленность коллективным рабочим трудом, — сипел проснувшийся Савельев.

— Им никогда ничего не добиться, они же отстранили нас от командования и посадили в кресла главнокомандующих-партийцев, энергичных, но не понимающих ни фига в экономике! — старался перекричать всех Дрожилов, заведующий производственным отделом Уралплатины.

— Во-во! — соглашался с ним главный механик Тарасов. — Каждый из нас вроде доктора у колыбели новорожденного ребенка, но нам от этого рождения никакой радости, мы же не связаны кровью с этим ребенком, то бишь советской промышленностью.

«Совсем не таятся, — отметил Соколов. — А чего им таиться? Знают друг друга не первый год. Тот же Вениамин Тарасов — из семьи золотопромышленников, когда-то служил на приисках своего отца в Кочкарской золотопромышленной компании, знал Доменова. Состоял в стройотряде при управлении инженеров белой Сибирской армии… «Состоял» — слово-то какое, — Соколов усмехнулся, — состоял, а не сражался, как и этот сипящий Савельев состоял управляющим…»

— Хватит разговоров! Надоела политика! Пусть царствуют Тоня и песня! — Доменов с гитарой в руках вскочил на стул: — Тишина, господа, тишина! Мы совсем забыли Тонечку. Вы посмотрите на нее. Как ей скучно с нами! Эх вы, а еще себя мужчинами называем. Тонечка, простите нас. Мы просим вас спеть!

— Спойте, — засипел Савельев.

— Спойте! — попросил еще кто-то.

— Ой, как хорошо! — захлопала в ладошки Тонечка. — А то я хотела уже уходить спать… Что будем петь?

— «Я ехала домой»! — заорал Савельев.

Все смотрели на Тоню. И она преобразилась, прикрыла лицо рукой и запела:

— «Я ехала домой, ду-ша была полна не ясным для самой каким-то новым счастьем. Казалось мне, что все с таким участьем, с такою ласкою глядели на меня… Я ехала домой…»

Тоня пела завораживающе. Все притихли.

А потом Доменов подошел к Тоне поближе, ударил по струнам, встал перед Тоней на одно колено:

Доменов смотрел на нее снизу вверх умоляюще:

Потом дели хором:

Хмельная грусть выжимала слезы, а Савельев откровенно плакал:

— Где вы, мои цыгане? Где вы, мои молодые годы?..

Доменов прикрыл глаза, слушая Тоню: «Как Мария поет… Еще лучше Марии…»

Тоне аплодировали долго, она стояла раскрасневшаяся, счастливая.

— Вам на сцену надо, а не сидеть дома, — целовали ей руки.

Разошлись поздно.

Когда Соколов остался с Тоней наедине, глаза ее стали глубокими, задумчивыми. А когда ложились спать, она вдруг заплакала.

— Ты чего, Тонечка? — Соколов нежно погладил ее по плечу. — Что случилось? Ты устала?

Тоня схватила его за руку, прижала к груди:

— Ой, как я устала, ой, как устала! Не могу, не могу, не могу! Ты знаешь, за кого они меня принимают? — рыдала Тоня. — За…

— Знаю, Тонечка, знаю, но потерпи. Совсем немного осталось. Ты же понимаешь, для чего нужна мне эта компания. Доменов везет меня в Москву, в «Клуб горных деятелей», к самому Пальчинскому!

— Когда ты уезжаешь? — перестала рыдать Тоня.

— Завтра, в 16 часов 20 минут, поездом Маньчжурия — Москва. Доменов купил билеты.

— Опять я остаюсь одна, — снова заплакала Тоня. — Как я тут без тебя с ними справлюсь, со всеми?.. С этими?..

Соколов обнял Тоню:

— Справишься. Ты не из таких ситуаций выходила. Ты у меня умница. Потерпи, потерпи, атаманом будешь! Скоро все кончится…

— Ага, скоро… Одно кончается, другое начинается…

— Тонечка, дорогая, прошу тебя, успокойся…

— А ты меня любишь, Коля?

— А ты не чувствуешь? Люблю, конечно. Да еще как!.. Но давай спать. Утро вечера мудренее. Завтра надо собрать меня в дорогу, а потом долго никуда без тебя не уеду.

— Никуда-никуда?

— Никуда.

Тоня обняла Соколова, прижалась к нему, как маленькая:

— Я не буду больше плакать.

— Верю, спи…

В ставни, сквозь щелочку, пролез лунный лучик.

Соколов смотрел на засыпающую Тоню. Непонятное чувство тоски, нежности, тревоги захлестнуло его. Сколько раз они расставались, но такого еще не было. «Старею, — подумал он, — старею!»

Глава двенадцатая

Соколов

В зеркальной двери отражались перелески, поля, речки, полустанки, станции, деревушки, мимо которых проносился скорый.

На переезде в зеркале мелькнула задранная морда испуганной лошади, сивоусый мужик, грозящий с подводы поезду, потом девчушки в длинных маминых кофтах, приветливо поднявшие ручонки.

На столике позвякивала о рюмки початая бутылка коньяка, на салфетках лежали кружочки копченой колбасы, тонкие ломтики ноздреватого сыра, куски домашнего мясного пирога с подрумяненной корочкой.

Доменов и Соколов уютно устроились в двухместном купе международного спального вагона.

— Грешен, люблю удобства, — развалился на диване-полке Доменов, — но разве мы, служители «царя металлов» — так ведь в древности называли алхимики золото? — не заслужили элементарного комфорта? Тем более что наша платина — тяжелее золота, ценнее «царя царей»! Интересно, если алхимики обозначали его символом солнца, как бы они обозначили платину?.. Ох, как в ухе звенит!