Пермские чекисты (сборник)

— Учтите! — сказал загадочно Семченко. — Все, что я сейчас покажу, имеет гриф...

— Какой?

— Совершенно секретный. Вот какой!

— Разыгрываешь?

— Да нет! Смотрите же! — и Анатолий протянул двенадцать конвертов, на которых действительно стоял гриф «Совершенно секретно».

Толмачев открыл один и достал тонкую лощеную бумагу с распиской о получении денег:

— Выходит, что доходами полицейского адресного стола оплачивалась работа шпиков и палачей?

— Выходит, что так, — ответил Семченко. — А ведь казнили-то они наших товарищей-революционеров.

— Политических преступников, как называла нас полиция, — вставил Лукоянов. — И сколько же она платила своим палачам?

— По-разному. Например, палачу Егорову за приведение в исполнение приговора временного военного суда дано по распоряжению Церешкевича десять рублей. А другому палачу — за казнь трех товарищей мотовилихинского рабочего-боевика Лбова, которые были известны под кличками Сибиряк, Сорока, Фомка, и еще двух осужденных — выплачено в 1908 году 85 рублей...

— Смотри, Анатолий, — перебил Семченко Федор, — они вербовали палачей даже из заключенных. Перед выходом из тюрьмы некий Шамаев, как значится в третьей расписке, заработал на секретном деле 30 рублей.

— Да, полицейские и уголовники в таких случаях находили общий язык...

— Где же ты взял эти страшные документы?

— В адресном столе. Бывшие его служаки, ставленники полиции, разбежались, а воры во время погрома взломали там сейф. Думали деньги найти, а нашли лишь расписки о них. Ну и, конечно, оставили все на месте.

— А ты знаешь, эти расписки сейчас дороже денег!

— Что ты хочешь сделать? — спросил Анатолий. — Рассказать о них в газете?

— Нет, лучше напечатать сами документы. Все двенадцать расписок. А о том, где ты нашел их, сам и напишешь.

— Согласен! — ответил Семченко и склонился над бумагой...

«Документы палачей», так и назывался материал, вызвали немало разговоров. Нашлись родственники казненных, а во дворе пермской пересыльной тюрьмы были раскрыты тайные погребения. Рабочие торжественно перенесли останки павших борцов в предместье Мотовилихи и там похоронили с почестями. Многие обыватели невольно поджали хвосты, меньше стали вздыхать о «доброй» старой власти.

Шло время. Отряд Красной гвардии в Перми уже насчитывал 800 человек, а контрреволюционная рота Георгиевских кавалеров состояла из 300 человек. Если даже к этой роте добавить несколько вооруженных групп так называемой «самоохраны», созданной реакционным руководством городской управы, то все равно соотношение сил было уже не в пользу врагов революции. Все реже и реже на пермских улицах встречались ночные вооруженные патрули с белыми повязками на руках — из «самоохраны». Зато рабочие с красными повязками и винтовками через плечо стали встречаться все чаще и чаще. И вместе с ними нередко ночи напролет проводил Федор Лукоянов.

Умелая работа пермских большевиков по созданию «реальной силы революции» позволила им стать хозяевами положения в городе, избежать кровопролития. Это преобладание революционной силы помогло сначала совершить, а потом отстоять такой важный тактический маневр, как слияние в Пермский объединенный Совет трех прежних Советов: Пермского городского, Мотовилихинского и Балашовского.

Логика этой тактики была проста. Раз в двух Советах городских окраин преобладают рабочие большевики, а в городском — меньшевики и эсеры, то после объединения их большевики получат явное преобладание. Так оно и вышло. На совместном заседании трех Советов, которое проходило в ставшем уже знаменитым трамвайном парке, председателем объединенного Совета был избран видный уральский большевик, делегат II съезда Советов Александр Лукич Борчанинов.

Но борьба не ослабевала. Меньшевики и эсеры не хотели без боя сдавать свои позиции. Поднимала голову и ярая контрреволюция. Она налаживала связи с эсерами и меньшевиками, вербуя их в свои ряды. Еще не было чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией, и Федор Лукоянов еще не считал себя чекистом, но он уже по существу был им. Создания таких органов требовала сама жизнь, революция.

15 марта 1918 года в парадном зале губернаторского дома заседали члены исполкома Пермского Совета. Речь шла о создании окружного чрезвычайного комитета по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем [1].

Заседание в нетопленом зале вел председатель Совета Александр Лукич Борчанинов.

— Чрезвычайный комитет в Петрограде создан еще в конце семнадцатого года, — сказал он. — Надо и нам свой комитет, так как контра не унимается. Какие будут мнения?

— А он у нас, можно сказать, уже есть! — откликнулся рабочий Ильин. — Это Лукоянов и городской штаб Красной гвардии. Кто погром утихомирил? Кто на вокзалах и улицах порядок держит?

— Все дело в том, — пояснил Борчанинов, — что пришло время заменять нашу гвардию регулярной Красной Армией. Война гражданская уже разгорается. Одними рабочими патрулями и тут не справиться. Нужна сила постоянная, регулярная, что ли?

— Все равно предлагаю Лукоянова, — говорил Ильин. — Он наш товарищ, большевик. С моим патрулем не раз ночами дежурил. К тому же юрист настоящий...

— Не совсем, — откликнулся Федор. — Чуть недоучился.

— А царские законы теперь учить все равно ни к чему, надо свои, новые, создавать!..

Ильина перебила Анна Кравченко, секретарь городского комитета большевиков:

— Предлагаю решить вопрос так. Мы от большевистских комитетов, своего и окружного, посылаем Лукоянова, так как считаем, что доверие оправдает. А другие организации тоже пусть пошлют своих представителей.

— Правильно! — раздались голоса. — Лукоянова председателем!

Борчанинов встал из-за стола:

— Мнения, товарищи, совпадают. Городской и губернский Советы тоже рекомендовали Лукоянова.

Долго еще шли дебаты. Помощником Лукоянова назначили Малкова, мотовилихинского рабочего и депутата городского Совета. Позже от губвоенкомата в чрезвычайный комитет вошел Георгий Воробцов, от продовольственной комиссии — Трофимов, от железной дороги — Ивонин.

Не успел Лукоянов вернуться в красногвардейский штаб, как раздался телефонный звонок. Снял трубку. На лице тревога.

— Сейчас же бежим туда, — ответил Федор. — Выходите, Василий Иванович.

И, обращаясь уже к рабочим-красногвардейцам, добавил:

— Эсеры испортили городской телеграф. Связь прервана.  Не к добру это...

Красногвардейский патруль вместе с Лукояновым и Толмачевым вышел на улицу, У дома бывшего губернатора, где с недавних пор размещался Совет, их ждал Василий Иванович Решетников. Теперь, после слияния трех Советов, он стал первым помощником председателя. Все вместе побежали вниз по Сибирской улице к Каме. Добежав до сада на набережной, свернули по Монастырской улице направо. Окружили двухэтажный каменный дом на углу.

Это и был телеграф. Лукоянов и Толмачев взбежали на второй этаж, где находилась аппаратная. В зале ни души. Подошли к коммутатору и увидели: все провода оборваны.

В аппаратный зал поднялся Решетников.

— Что будем делать? — спросил его Толмачев. — Самим тут не справиться. Хотя бы одного телеграфиста найти.

— Может, поискать среди солдат, — предложил Решетников. — Позвоню-ка в комитет 107-го полка.

В это время с улицы донесся негромкий окрик:

— Стой! Кто идет?

— Не видишь, что ли? Телеграфист!

Выглянули в окно и увидели внизу паренька в огромной форменной фуражке.

Лукоянов кивнул красногвардейцу, чтобы пропустили.