Тайфуны с ласковыми именами

Именно дополнением. Однако теперь, когда основа перестала существовать, дополнение в свою очередь сделалось основой. И если Горанов с Пеневым действительно возглавляли какую-то секцию шпионажа, вполне логично предположить, что сейчас она целиком в руках Пенева.

Мои небогатые личные наблюдения в совокупности с некоторыми отрывочными данными, полученными от Бояна, позволяют обрисовать этого типа, у которого все острое – начиная с носа, похожего на птичий клюв, и кончая колючим взглядом маленьких глаз, – как довольно тупую человеческую разновидность. Одевался он с дешевым шиком, два раза в день менял костюмы, хотя единственно доступные ему места светских развлечений – кинотеатры и раз в неделю кабаре «Мокамбо», символизирующее в этом сонном городе разгул плотских страстей. В остальном его вечера – по крайней мере до недавнего времени – заполнялись игрой в карты, а ночи, скорее всего, эротическими видениями, вызванными программой упомянутого «Мокамбо» или же прелестями загадочной Флоры. Одна-единственная самобытная черта в его характере – манера постоянно держать во рту незажженную сигарету, которую он все время жует, прежде чем раздавить и заменить новой, тоже незажженной. Хотя какая это индивидуальная особенность? Насколько мне помнится, Борислав в мучительный период отказа от курения тоже прибегал к подобному способу самообмана. Только в целях экономии он обычно сосал пустой мундштук.

Розмари врывается в холл, встает передо мной подбоченясь, принимает позу манекена и сверлит меня взглядом.

– Это платье с большими лиловыми цветами и в самом деле вам очень идет, – говорю я, полагая, что боевая поза рассчитана на комплимент.

Однако она оставляет комплимент без внимания и спрашивает:

– Вы слышали новость? Виллу Горанофа собираются продать с торгов.

– Великолепно. Мне только непонятно, почему это событие должно меня волновать.

– Такая роскошная вилла! Не говоря уже о том, что это лучший способ вложения капитала: цены на недвижимость непрерывно растут.

– Меня недвижимость не интересует.

– А меня интересует.

– Тогда дело за малым – нужны деньги.

– Я уже говорила с отцом. Он готов отпустить мне некоторую сумму.

– А мне что остается? Поздравить вас?

– Вы должны мне помочь.

Коснувшись существа вопроса, Розмари поднимает подол – «эти летние платья ужасно мнутся», – плюхается на диван и закидывает нога на ногу. Я предлагаю ей сигарету, не дожидаясь, пока она сама попросит, и жду дополнительных разъяснений.

– Недавно в трудный момент вы протянули мне руку… – начинает она несколько высокопарно и посылает мне благодарный взгляд, а заодно и густую струю дыма. – И знаете, как я вам признательна. Надеюсь, вы меня поймете, мне ужасно неудобно снова обращаться к вам за помощью… Но что я могу поделать, Пьер? Женщина, даже такая независимая, как я, иной раз испытывает неодолимую потребность на кого-нибудь опереться.

– Очень тронут, что свой выбор вы остановили на мне. Хотя, надеюсь, не в качестве жениха.

– Будьте спокойны. И может быть, это сентиментальное вступление совсем не к месту, потому что речь пойдет о совершенно прозаических вещах. Как вы уже слышали, определенную сумму мне дал отец. Не исключено, что ее вполне хватит. Но представьте себе, что имеющихся денег, как назло, окажется мало.

– Представить нетрудно: в эти времена инфляции…

– Я хочу просить вас ссудить меня необходимой суммой, если моего собственного капитала не хватит.

– А когда и как вы собираетесь вернуть долг? – непринужденно спрашиваю я, по собственному опыту зная, что при заключении сделок рыцарская галантность не обязательна.

– Немедленно и наипростейшим способом: я тут же закладываю виллу и возвращаю вам деньги.

– В таком случае я, пожалуй, смогу для вас кое-что сделать.

– О Пьер! Я так тронута!

Рискуя измять свое платье, Розмари бросается мне на шею. Когда же душещипательная сцена кончается и все возвращается на свои места, Розмари – на диван, а я – в кресло, на свое обычное место перед темным телевизором, мне приходится открыть ей глаза:

– Похоже, вы несколько преувеличиваете свои шансы. Я слышал, Пенеф тоже собирается купить виллу.

– Пускай себе собирается.

– Но у него есть некоторые преимущества… Впрочем, вы можете поделить эти преимущества, предварительно вступив в брак…

– Что за преимущества? – спрашивает Розмари, пренебрежительно обойдя тему брака.

– Он снимает эту виллу.

– В этом нет никакого преимущества. По крайней мере в Швейцарии.

– Чудесно! – киваю я. – В таком случае пошли.

– Торопиться некуда. Торги состоятся через два дня.

Только этого мне не хватало. Впутаешься в идиотскую историю, а потом поди узнай, чем это кончится.

Торги должны состояться в массивном старом здании близ Бубенберга, покрашенном охрой, как и другие казенные учреждения. Два дня спустя, точно в установленное время, то есть в два часа дня, мы с Розмари пробираемся в зал номер три, где уже толпится десяток гиен, промышляющих куплей-продажей недвижимого имущества.

На кафедру выходит комиссар-оценщик и называет первый по списку объект – какой-то скромный домишко в отдаленном квартале города. Комиссар, худой человек с лицом аскета, стоит в темном костюме рядом с кафедрой и под резким лучом света, падающим из высокого окна, очень напоминает священника, читающего проповедь, с той лишь разницей, что вызывает почтительность паствы не крестом божьим, а костяным молотком.

– Видали? – шепчет мне Розмари, когда отчетливый стук молотка оповещает конец состязания. – Его купили всего за пятьдесят тысяч.

– Но ведь это самый обычный барак, – пытаюсь я охладить ее азарт.

– Велика важность, вы увидите…

Ей не удается закончить фразу, потому что в этот же миг мы с нею действительно видим нечто такое, что достойно внимания: сквозь немногочисленную публику протискивается Пенев, останавливается недалеко от нас и дружески приветствует Розмари. Она отвечает ему с вполне объяснимым холодком, едва заметно кивнув головой.

Всегда одетый в высшей степени безвкусно, эмигрант на сей раз превзошел самого себя – вероятно, в честь торжественного события: он в спортивном костюме оливково-зеленого цвета в лиловую полоску и в желтой клетчатой рубашке, а галстук, завязанный большим узлом, представляет глазам окружающих такое буйство красок, что и описать трудно.

Второе по списку строение почти столь же убого, как и первое, и после непродолжительного пререкания двух торгашей резкий стук молотка фиксирует покупку на шестидесяти тысячах.

– Видали? И эта тоже… – шепчет мне Розмари. Однако она и в этот раз не успевает закончить фразу и устремляет взгляд направо, где появились еще два конкурента, один из которых на целую голову выше окружающих. Это – Ральф и Флора.

– До чего же нахальна эта немка… – бормочет моя квартирантка.

Но уже через мгновение она оснащает свое лицо весьма любезной улыбкой – они заметили нас. Змеиной улыбкой, на которую Флора не может не ответить взаимностью. И чтобы выиграть этот поединок на расстоянии хотя бы с минимальным счетом, Розмари хватает меня под руку, как бы говоря: «У меня есть союзник!» – ведь немка не может сделать то же самое, поскольку Бэнтон не создан для интимностей. Впрочем, я тоже не создан для интимностей, но кого это интересует?

Моя бедная квартирантка. Ей, похоже, невдомек, что и Флора в свою очередь полагается на союзника. Или упускает из виду, что, сядь мы с американцем друг против друга считать наши деньги, мне своих лучше вообще не показывать.

После продажи двух других столь же скромных недвижимостей приходит наконец очередь нашей. Комиссар указывает на выставленные в углу снимки – здесь все объекты представлены фотоснимками, хотя никто не проявляет к ним интереса, так как до этого все строения можно было видеть в натуре. Затем он сухим, казенным голосом начинает перечислять достоинства виллы, ее квадратуру и кубатуру, размеры сада, указывает число деревьев и наконец объявляет, резко повысив голос: