Призрак Проститутки

— Он старается победить на выборах, — сказала Модена, — откуда же у него может быть время для меня? Конечно, нет.

— Даже позвонить нет времени? — В моей груди полыхало пламя ревности, обжигавшее так, как если бы я пролил кипящий бульон на коленку.

— Никакой он не сноб, — заявила Модена. — Его интересуют все люди вокруг него. В отличие от тебя он самый внимательный собеседник из всех, кого я знаю.

Она была права. Иногда, как только она начинала говорить, мои мысли тут же перемещались в плоскость ее чисто физических достоинств. Я видел ее всегда сквозь туман желания. Вслушиваться в ее речь было излишне — ее плоть была несоизмерима с тем, что и как она говорила. Я не мог дождаться, когда мы уляжемся, и там она вновь явится мне во всем своем великолепии, будет и нежной, и открытой, и неистовой («да-да-да, дорогой!»), будет алчной, щедрой, пылкой, и будет печалиться или радоваться, и все это я могу иметь каждую ночь, лишь только, преодолев все досадные ухабы вечера, мы отправимся в спальню. А там уж все равно, умею я танцевать или нет.

Либидо, конечно, продукт самоутверждения, но либидо буйное чревато манией величия. Разум твердил мне, что я самый лучший из ее любовников, а какое-то время спустя, когда любовный пыл был на три четверти исчерпан, я снова превращался в обыденность, которая не умеет танцевать. Синатра — тот умел. И Джек тоже. Эти умели.

— Ты рехнулся, — говорила она в ответ… — Да у Джека спина больная. С войны еще. Мы с ним не танцевали ни разу. Да и ни к чему. Мне хотелось слушать его, когда он говорил, и говорить, когда он слушал.

— А Фрэнк? Разве Фрэнк не танцевал?

— Это его профессия.

— Танцы?

— Нет, конечно, но он знает толк и в этом.

— А я, естественно, нет?

— Иди ко мне. — Она притягивала меня к себе, целовала, и снова все шло по своему кругу. Я изматывал последнюю четвертушку моего либидо. Но наутро на меня наваливалась депрессия. Мне казалось, что я всего лишь пит-стоп на гоночной трассе. Вернется Кеннеди, Синатра может появиться в любой момент, Джанкана поджидает своего часа. До чего же примитивны были мои переживания по этому поводу!

He могу поэтому сказать, насколько я был подготовлен к тому, что принесла мне шифровка Проститутки от 1 августа.

СЕРИЯ, НОМЕР: Джей/38,854,256

КАНАЛ СВЯЗИ: ЛИНИЯ ЗЕНИТ-ОБЩИЙ

ПОЛУЧАТЕЛЬ: РОБЕРТ ЧАРЛЗ

ОТПРАВИТЕЛЬ: ГЛАДИОЛУС, 1 АВГУСТА, 1960, 10.05

ТЕМА: ВАВИЛОНСКАЯ ПАРТУЗ[160]

Позвони мне. Режим — ПОИСК.

ГЛАДИОЛУС.

Хью был немногословен:

— Гарри, мне было чертовски трудно выцарапать эту запись. Разговор СИНЕЙ БОРОДЫ с АКУСТИКОЙ от шестнадцатого июля, со съезда в Лос-Анджелесе. Будда засунул это не просто в Особую папку, но и в «ограниченный доступ». Тем не менее я влез туда. Когда надавишь, свое получишь.

— Как скоро вы можете мне это переслать? — спросил я.

— Ты будешь сегодня в четыре в «Зените»?

— Могу быть.

— Жди моего человечка у себя в четыре как штык.

— Дассэр.

— Русалку не приспособил еще?

— Нет, сэр, — солгал я, — но в процессе.

— Провозишься слишком долго — пользы от твоих подвигов будет меньше.

— Сэр?

— Да?

— Партуз — это что, парижский жаргон?

— Скоро сам поймешь.

Ровно в 16.00 человек, в котором я сразу узнал одного из двух бабуинов, работавших с Проституткой в Берлине четыре года назад, прошел в мой закуток, едва заметно кивнул, вручил мне конверт и исчез, не потребовав расписки в получении.

17 июля 1960. ВОЗД. ТЕЛЕГРАФ. ДИРЕКТОРУ ИЗ ЭКСТРЕННОГО УЛОВА, тема — ИЗБРАННОЕ, записано 16 июля в 7.32-7.48 по тихоокеанскому времени:

«Модена. Вилли, послушай, пожалуйста. С Джеком только что порвано.

Вилли. Порвано? У нас полдесятого утра. Значит, у вас там семь тридцать. Что случилось? Ты за неделю ни разу не позвонила.

Модена. Я в аэропорту. Не спала всю ночь. Порвано ночью, в три, и я не ложилась. Жду самолета.

Вилли. Что он натворил?

Модена. Не могу так сразу сказать. Прошу тебя! Дай мне говорить, как у меня получается. Я хочу все по порядку…

Вилли. Ты действительно не в себе.

Модена. Он поселил меня в „Беверли-Хилтон“ и сказал, что я его гостья, но я чувствовала себя ужасно задвинутой. Никогда не знала, останусь ли я на весь вечер с обслугой или он все-таки позвонит и позовет куда-нибудь.

Вилли. А на съезде ты была?

Модена. Да, и он определил меня в ложу. Номер четыре или что-то вроде этого. В одной расположилось все семейство Кеннеди, в другой — прочая родня и друзья, в третьей, рядом с моей, я заметила множество важных персон, а вот моя персона выглядела довольно странно. Там оказался кое-кто из приятелей Фрэнка, хотя сам Фрэнк сидел в семейной ложе. Наша явно предназначалась для людей второго сорта, даже не знаю, как их тебе описать. Пожалуй, бостонские политики, грубоватые, но не самого низкого пошиба. Плюс одна-две бабенки, которые мне сразу не понравились. Жутко дорогие прически. Я подумала, неужели и я такой кажусь: „Не спрашивай, кто я. Я — женщина-тайна“.

Вилли. А с ним ты виделась?

Модена. Конечно, почти каждый вечер. Поздно.

Вилли. А сколько вечеров он не появлялся?

Модена. М-м… три из семи. В эти вечера я думала, не с одной ли он из тех, что сидели в моей ложе.

Вилли. Он, наверное, чувствовал себя заряженным, как динамит.

Модена. Один раз он был так измотан, что я просто лежала с ним рядом и гладила. Он буквально сиял от счастья. Такой был усталый и такой счастливый. В другой раз он был просто великолепен. Полон энергии. Обычно его донимает спина, но на этот раз отпустило. Джек Кеннеди, как никто другой, должен иметь право на здоровую спину, потому что ему это нужно.

Вилли. Наверное, всадили укол. Ходят такие слухи.

Модена. Это была фантастическая ночь, и я выложилась полностью, ничего себе не оставила. Но затем наступил перерыв, пару вечеров я его не видела. Потом, в тот день, когда в вице-президенты выбрали Линдона Джонсона, Джек был такой усталый — я просто держала его в объятиях, но прошлой ночью… (Пауза.) Вилли, не хочу трогать кран, а то слезы ручьем потекут…

Вилли. Если ты мне не выплачешься, тебе будет гораздо хуже.

Модена. Я — в общественном месте. Звоню из автомата. О черт, еще телефонистка лезет.

Телефонистка. Опустите, пожалуйста, семьдесят пять центов за следующие три минуты.

Вилли. Девушка, переведите разговор на мой номер. Шарлевой, Мичиган. ШАР-ЛЕ-ВОЙ, Мичиган. 629-92-69.

Модена. В последний вечер гулянью, казалось, не будет конца. На закуску Джек притащил самых стойких в апартаменты кого-то из своих приятелей в „Беверли-Хилтон“, а мне шепнул, чтобы не убегала, — короче, я маялась из угла в угол, а это ужасно противно. Я проторчала бог знает сколько в ванной, делая вид, что вожусь с прической, пока народ в основном не рассосался — остались только его ближайшие помощники, он сам да я, тогда я прошмыгнула в спальню, а он вошел, вздохнул и говорит: „Наконец-то они все разбрелись“, и я снова прошла в ванную и стала раздеваться. Когда я вернулась, он уже улегся, и — я глазам своим не поверила! — там была еще женщина, одна из тех, ну… из моей ложи. Она как раз снимала с себя последнее.

Вилли. Бог ты мой, он что — у Фрэнка научился?

Модена. Я бросилась в ванную, быстро оделась, а когда вышла оттуда, той женщины уже не было. Меня всю трясло. „Как у тебя только времени хватает на все это?“ — спросила я. Мне казалось, я вот-вот заору от злости — невыносимо было видеть, как он невозмутим. „Верно, приходится изворачиваться“, — сказал он, и я чуть не влепила ему пощечину. Он, видимо, почувствовал мое состояние и стал говорить, что не хотел обидеть меня, просто считает это своего рода дополнением. „Дополнение, значит“, — повторила я. „Ну да, — говорит, — дополнительный стимул для тех, кто способен ценить такие вещи“. Потом еще рассказал, что когда-то был без ума от одной француженки, которая обожала подобные штуки и называла их la partouse — оргия. „Если ты к этому готов, то вреда никакого“, — добавил он. Хотя, судя по моей реакции, очевидно, мол, допустил вопиющую ошибку.