Президенты без государств

— Легкий обморок после перегрева на солнце. Она не одна.

— Не одна? Вот как…

— Василий Федорович, голубчик, прошу тебя, не суди ее так строго.

— Не судить? Всего два дня как живет в Андижане, а уже второй поклонник в моем доме.

— Ну, полноте, полноте. Нельзя актрисе, да еще столичного театра, без поклонников.

— Нечего сказать, наградил тебя бог кузиной. Кто же он?

— Господин Чокаев, адвокат. Инородец, но изысканно вежлив.

Звонкий смех донесся из залы. Бражников с улыбкой кивнул, ни к кому конкретно не обращаясь.

— В этом — вся Мария…

Василий Федорович и Белоусов прошли в гостиную. Среди приглашенных Бражникову был незнаком только один человек, элегантно одетый, со следами оспы на скуластом лице, видимо, это и был адвокат Чокаев. Все остальные гости были завсегдатаями его дома.

Василий Федорович первым делом извинился за то, что задержался, и так как все гости отчаянно проголодались, с добродушной улыбкой, широким жестом русского хлебосола пригласил в столовую:

— Пожалуйте, господа, к столу!

Гости направились в столовую, где на столе тесно стояли графины с вином, омары, сардины, икра, блюда с ветчиной и холодной телятиной.

Задержавшись в гостиной, Белоусов, кивнул в сторону Чокаева, спросил у Василия Федоровича:

— Что вы о нем думаете?

— Проныра. Адвокатура — это служба частным интересам, а не служба обществу. Видимо, это и наложило отпечаток на его манеру держаться.

— Имейте в виду, господин Чокаев — частый гость Турции.

— Тс-с! Нас слушают. Идемте.

За столом Чокаев бойко рассказывал о своих студенческих приключениях во время учебы на юридическом факультете Петербургского университета.

Когда Василий Федорович и полковник подошли к столу, Чокаев, не спуская глаз с Белоусова, наклонился и шепотом что-то сказал своей соседке. Мария улыбнулась.

Василий Федорович почувствовал неловкость и поспешил предложить тост в честь столичной родственницы.

— Милый мой Василий Федорович! Благодарю! — сказала Мария Яковлевна, поднимая бокал.

— За восходящую звезду! — поддержал Чокаев Бражникова.

Обед затянулся. Было весело. После десерта все пошли в гостиную.

— Господа, попросим нашу гостью Марию Яковлевну спеть, — сказал Белоусов, улыбаясь.

— Просим! Просим! — воскликнул Чокаев.

Мария Яковлевна, ни на кого не глядя, важно проследовала к роялю. В такие минуты куда только девалось ее легкомыслие, беспечное выражение лица сменялось глубокой сосредоточенностью, всегда смеющиеся, большие серые глаза делались отрешенно-задумчивыми. Наступил магический миг перевоплощения актрисы.

Она спела арию Фрики из «Валькирии». Последовала короткая пауза…

— Браво! Браво! — раздались аплодисменты взволнованных слушателей.

После пения Мария Яковлевна захотела остаться одна. Она прошла в сад. Чокаев тут же последовал за ней.

— Мария, почему вы отвергаете мое предложение?

— Ах, Чокаев, Чокаев! Я ведь не раз уже говорила, что я христианка. А ваш бог — Магомет. Мы не можем даже обвенчаться.

— Это не причина. Скажите мне только одно слово…

Мария перебила:

— Вы помните, как у Бальзака: «Я не мог бы любить женщину, которую актер целует на глазах зрителей. Если бы я полюбил подобную женщину, она должна была бы бросить театр, и я очистил бы ее своей любовью». Так вот, Чокаев, театр я никогда не оставлю.

— Театр! Театр! Я полюбил вас… Понимаете, вас! Причем такую, какая вы есть. Полюбил актрису, которая не собирается уходить со сцены…

Мария молчала.

— Может, вам необходимо подумать?.. Вы можете мне сейчас не отвечать. Я буду ждать вашего письма. Только обещайте, что напишете?

— Пойдемте, Чокаев, в дом, а то нас, наверно, потеряли.

…Чокаев долго еще стоял посреди комнаты с портретом молодой Марии. Из задумчивости его вывел голос бельгийца:

— Мсье, что еще надо выносить?

— Больше ничего, — оглядывая пустые стены, тихо произнес Чокаев, — Этот портрет я возьму сам.

Мустафа еще раз прошелся по комнатам, осмотрел шкафы и запер их на ключ. Потом, убедившись, что ничего важного он не забыл, захлопнул за собой дверь и поспешил к машине.

Миновав предместья Парижа, они попали в поток беженцев. Люди ехали на велосипедах, подводах, груженых домашним скарбом, шли пешком с узлами, сумками и корзинами. Женщины с детьми двигались в общей массе по дороге и обочинам. Время от времени в воздухе появлялись немецкие самолеты. Тогда редкие зенитки открывали суматошную стрельбу. Чокаев с тревогой поглядывал то на толпу, то на небо…

Ехали молча, наконец, миновали развилку на 60-м километре.

— За этим леском моя усадьба, — сказал Чокаев.

Бельгиец в ответ только кивнул.

Машина остановилась у калитки. Ребята начали переносить ящики в небольшой уютный холл.

— Говорят, немцы сильно бомбили Париж? Много убитых? — встретила их встревоженная Мария Яковлевна.

— Сегодня — как никогда. Кошмар!

— Ну, слава богу, с тобой ничего не случилось!

Чокаев чувствовал, что суетится. Чтобы успокоиться, он еще раз пересчитал ящики, их было шесть. Почти кубической формы, они напоминали ему кости для игры в нарды. Мустафа перевел дух, потом внимательно осмотрел клеенчатую обивку на ящиках, положил в портфель папку с описью и направился в сарай.

«Не закопать ли здесь, в сарае? — прикинул он. Но отказался от этой мысли. — Если сюда придут боши и начнут обыск? В первую очередь они сунутся в сарай… Нет, нет, не годится».

Из сарая с заступом в руках он отправился осматривать сад. Некоторое время ходил вдоль замшелой ветхой кирпичной стены, отделявшей его владения от сада булочника, словно старая лисица, ищущая под низкими, темными кустами скрытое место для норы. Когда стемнело, Мустафа стал копать яму в кустах малины. Прежде чем воткнуть заступ в сухую землю, он тихо прошептал древнее заклинание: «Аллах акбар! Убереги от чужого глаза. Сохрани это сокровище от недостойных рук».

В ту короткую июньскую ночь Мустафа, бывший адвокат, поверенный Временного правительства Керенского в Туркестане, глава «Кокандской автономии», редактор нескольких журналов, сначала немецкий, а потом английский агент, политик, парящий в облаках, впервые за много лет коснулся по-настоящему «грешной» земли и зарыл в ней свою тайну.

Только он и его жена знают об этом. Больше никому в этом мире нельзя доверить тайну погребения секретного архива. Отныне никто не найдет списков его единомышленников, агентов и писем влиятельных людей. Архив Чокаева содержал списки всех туркестанцев, проживающих в Германии; отдельно списки лиц, поддерживающих связи с Чокаевым, турецкой разведкой, законспирированных в Средней Азии и Германии, списки британских Осведомителей, рукописи, документы «Кокандской автономии», секретную переписку.

Упрятав свои архивы, Чокаев почувствовал несказанное облегчение. Однако он не собирался сидеть в своем загородном доме. Теперь, когда у него развязаны руки, он снова рвался в Париж. Важно было не упустить момент, не оказаться за бортом, все время быть в центре событий.

В день объявления Италией войны Франции он, забрав жену, возвратился в опустевшую столицу.

Три дня Чокаев крутил приемник — слушал Англию, Советский Союз, Германию. И вот наступило утро 14 июня, когда немецкие танки вступили в Париж.

Под окнами дома Чокаева серо-зелеными колоннами двигались фашистские войска. Солдаты в стальных шлемах ровными рядами сидели в кузовах мощных грузовиков. На малой скорости двигался поток мотоциклистов, проходила кавалерия.

— Какая силища! — тихо сказала Мария Яковлевна, глядя на улицу сквозь тюлевые занавески. — Разве французы могли им противостоять! Не знаю, правильно ли мы поступили, что вернулись в Париж. Многие успели уехать.

— Пусть бегут, — хмуро сказал Мустафа и отошел от окна. Кто-то постучал в дверь, Мария Яковлевна пошла открывать. Возвратилась она с побелевшим лицом.

— Там немцы… — В глазах ее был испуг. У Чокаева заныло под ложечкой.