Президенты без государств

Он поздравил всех с «великим началом»…

— Рад за вас. За вашу верность великой идее…

Чокаев говорил, говорил… Речь его текла гладко, без запинки. Невозмутимое спокойствие всегда вселяет веру в других. С годами Чокаев научился говорить ровно, а не как прежде, надрывно и пылко. Говорил, стараясь своей речью произвести впечатление разумного государственного деятеля. Когда перешел к обстановке на фронте, не жалея красок, обрисовал страшную картину зажатых в клещи Ленинграда и Севастополя…

Закончил он словами:

— Преданность Германии превыше всего… Преданность фюреру равна преданности самому Аллаху.

— Хвала нашему повелителю Мустафе Чокаеву! — тонким, как у кастрата, голосом воскликнул сидевший рядом мулла.

— Хвала!

— Хвала!

По личному распоряжению генерала Майера Мадера Орозову было поручено обслуживание Чокаева и самого генерала… Ахмат разносил вино и закуску, разливал коньяк, чай и аккуратно расставлял посуду перед Чокаевым и Мадером. При этом улавливал каждое их желание по жесту, по взгляду.

Ахмат быстро устал. Он еще недостаточно окреп после всех мытарств. У него было бледное, осунувшееся лицо, худая шея свободно вращалась в широком воротнике немецкого френча. За время, проведенное в лагерях, заострился подбородок, еще больше стали выделяться широкие скулы. Только раскосые киргизские глаза оставались подвижными. Орозов напряженно следил за каждым движением Чокаева и Мадера, Каюма и Фюрста. Но не в меньшей мере он следил за адъютантом Мадера — хитрой лисой Асаном, так ловко втершимся в доверие к генералу. Не знал пока Ахмат, что Асан прислуживает генералу около тридцати лет. Еще в двенадцатом году он был его телохранителем во время поездки Мадера в ореховые леса Кугарта, в Туркестане. Орозов старался во всем и вовремя угодить этому ловкому проныре. Ахмат следил за его жестами, как музыкант со сцены следил за палочкой дирижера.

Майер Мадер старался придать этому вечеру особый смысл, а заодно и возобновить давнюю дружбу с Чокаевым. Поднимая авторитет Чокаева в глазах собравшихся, Мадер поднимал свой собственный авторитет. В беседе он время от времени касался биографии Чокаева, умело вставлял такие выражения, как «его легендарное прошлое», «доблестные дела», «гениальность в руководстве», «бесстрашные действия», «великие заслуги». При этом Мадер ловко обходил бесконечные неудачи Чокаева, путаницу в его взглядах, службу его многим хозяевам. Что было не на пользу Чокаева, то было не на пользу и Майеру Мадеру. Вскользь генерал касался «некоторых успехов», достигнутых в формировании легиона…

Однако Ахмат понимал, с каким трудом движется эта пакостная затея. Мустафа ел вяло, запивая пищу небольшими глотками воды… Но вот он совсем перестал жевать… Рука дрогнула. Ахмат вовремя забрал у него бокал.

— Что с вами, Мустафа? — забеспокоился Мадер.

— Недомогание… Легкое недомогание.

— Послать за доктором?

— Не стоит… Я пойду прилягу…

Чокаеву была отведена спальня в одном из хорошо протопленных коттеджей. Пришел военный врач Вельт. Температура у пациента оказалась высокой. Прослушав Чокаева, врач шепнул генералу:

— Больного надо немедленно отправить в Берлин. У него тиф.

— Нельзя ли подождать до утра? По дороге в Варшаву может быть нападение партизан…

— Оставлять опасно…

Генерал обернулся и тихо сказал адъютанту:

— Отделение солдат для сопровождения. От Легионова до станции обеспечить охрану… И немедленно — радиограмму в Остминистерство. Пусть пришлют на вокзал машину.

После ухода из столовой Чокаева и Мадера, а вслед за ними Каюма и Фюрста, разошлись все остальные.

От усталости Ахмат валился с ног. Ему хотелось одного: добраться до койки и заснуть до утра. Но в это время на кухню вбежал Асан.

— Орозов! — гаркнул он с порога. — Бросай все… Срочно собирайся. Поедешь сопровождать Чокаева. Ну, чего медлишь? Торопись!..

Орозов накинул шинель и вслед за Асаном быстро вышел на улицу. В берлинской больнице около 10 часов сознание больного прояснилось.

— Сестра, позовите ко мне доктора, — с трудом выговаривая каждое слово, произнес Чокаев. — Мне нужна и жена… Я должен ей передать что-то важное… Чрезвычайно важное… Пока не поздно, принесите хотя бы бумагу и чернила…

— Хорошо. Я сейчас все доложу доктору.

Сестра вышла из палаты. Чокаев попытался встать и подойти к телефону, но так ослаб, что сразу же отказался от своих намерений. Подложил под бока обе подушки и приготовился писать.

Пока еще не поздно, надо решить, кому оставить библиотеку и архивы. Каюму? Ни за что на свете. Карису или Кайгину? Жену никогда не интересовали мои уникумы. Она так и не поняла меня, мою цель, мои идеи… Боже мой, мои идеи! Что они будут значить без меня? Подобно гробу Магомета, я всегда находился меж двух магнитов [6] и никогда надолго не был нужен ни англичанам, ни немцам. Никогда. Я всегда был у них в запасном кармане… Всю жизнь он жаждал власти, только власти. Но — увы! Так и не добился ее… В феврале восемнадцатого он бежал… Собственно, он и тогда не был у власти. Тогда вся «Кокандская автономия» не была у власти. Ни он, ни Иргаш… Он до сих пор помнит Иргаша, когда тот, ворвавшись в его кабинет, заорал: «Убирайся вон, Мустафа! Отныне править буду я!» Иргаш тоже сбежал и кончил жизнь, как скорпион…

… Сестра милосердия принесла бумагу и чернила. Но Мустафа не заметил ее. Он весь был во власти воспоминаний. Вспоминал первые месяцы своего пребывания в Берлине. Но и здесь ему мешали. И здесь нашелся свой Иргаш — его помощник Каюм. Очень недоволен был Каюм, когда начались переговоры с руководителями татарской эмиграции Шафи Алмазом и представителями азербайджанской эмиграции об объединении сил. Он уже тогда боялся остаться на втором плане. У Каюма — давние связи с гестапо. Против Чокаева он пустил в ход все… «Мустафа не способен, — заявлял он в Остминистерстве, — создать правительство…» «Мустафа — английский шпион», — докладывал он в СД. Но Каюм не мог самолично заявить: «Убирайся, Мустафа!», как это сделал Иргаш, — и поэтому строчил доносы по поводу неудач в комплектовании комитета и легиона. Причиной этих неудач являлись, по его мнению, прошлые связи Чокаева с английской разведкой. Каюм так и заявлял: «Чокаев преднамеренно тормозит дело активного использования туркестанских кадров против союзника Англии — Советской России». Единственно, чего не хотел допустить после своей смерти Чокаев, так это передачи власти Каюму. Заки Валиди, Канатбаев или кто другой, но не бездарный Каюм.

— Врач разрешил жене посетить вас. Что ей передать? — Чокаев очнулся от голоса сиделки.

— Мне нужен нотариус. Составить завещание…

Сестра удалилась…

К вечеру завещание было готово, и Мария Яковлевна унесла его с собой в гостиницу.

Ночью у него снова поднялась температура. Приближался кризис.

Сестра Эрна спешила со шприцем и камфарой в палату к Чокаеву, чтобы предупредить паралич сердца.

— Минутку, Эрна, — послышался голос Фрезе Луизы, — вас просят срочно к телефону.

— Это опять жена Чокаева? Пусть подождет. Чокаеву срочно нужен укол.

— Звонит мужчина, по важному делу.

— Возможно, муж. Не случилось ли что с сыном?

— Тревожный мужской голос. Я не узнала, кто.

Эрна заколебалась.

— Не волнуйтесь. Идите к телефону. Я заменю вас. Дайте шприц и камфару.

Эрна кинулась по коридору в ординаторскую. Дрожащими руками она схватила со стола трубку…

— Слушаю!

— Это сестра Эрна? — раздался в трубке незнакомый мужской голос.

— Да, да. Алло! Алло!

Телефон отключился.

ВКУС ВЛАСТИ

Раньше всех о смерти Чокаева узнал его ближайший помощник и личный враг Вали Каюм.

Поздно ночью в квартире Каюма раздался телефонный звонок. Женский голос устало произнес:

— Он ушел. Просите милости у Аллаха.

Весь остаток ночи изъеденное оспой лицо Мустафы Чокаева стояло перед Каюмом.