Изотермы июля

— Пока туго. Дело оказалось не таким легким, как выглядело поначалу… но я уверен, что добьюсь своего! Главное, чтобы идея была верна, а остальное приложится… Как хорошо, что я выбрал именно эту тему для своей диссертации! Словно предчувствовал, что именно здесь меня поджидает открытие…

— Эк, куда загнул! Открытие! Просто усовершенствование, рационализаторское предложение…

— Не придирайся к словам. Пусть рационализация. Главное, что новое. А каждая, хотя бы самая маленькая крупица нового двигает науку вперед… Если, конечно, поперек не становятся такие типы, как наш Прокофий.

— Ну, пошел опять! Никак не можешь простить старику, что он усомнился в результатах твоего проекта. Ведь ты же птенец по сравнению с ним. Желторотый птенец. Да и горячая голова к тому же. На-ка, охладись пивком да расскажи, какой совет тебе требуется?

— Это, Сашок, не так просто… придется начать издалека.

— Ну, ну, давай.

— Предположи, что тебе пришлось бы столкнуться с фактом совершенно непонятным, необъяснимым…

— Да ты говори прямо, в чем дело?

— Ты Вербицкого знаешь?

— Ну, знаю. То есть, слышал, что есть такой профессор. Встречаться не приходилось. Ведь он, кажется, появился в нашем институте только в прошлом году, когда я уже кончал курс. А что?

— Каким-то образом он узнал о моем препирательстве с Прокофием. И, представь, сразу же взял мою сторону. Позвал к себе, расспросил подробно, обещал помочь. И, действительно, помог. Написал письмо директору завода, кажется, звонил еще куда-то… В конце концов, как ты знаешь, мне разрешили работать в заводской лаборатории. Это было примерно месяц тому назад. Вербицкий к тому времени уехал в отпуск, на юг, но не перестает и сейчас интересоваться моей работой. Два письма прислал из Сочи… вот, возьми и прочитай, только внимательнее, а потом я доскажу.

Яков протянул своему другу два распечатанных конверта.

Письма были коротенькие, и Александр Иванович быстро прочел их.

— Что ж, — сказал он, возвращая листки Якову, — письма как письма. Так всегда пишут с курортов: «Купаюсь, загораю… отличная погода…» Очень, конечно, любезно с его стороны, но ничего особенного.

— Обрати внимание, когда они посланы…

— Первое — 7 июля, второе — не то 13-го, не то 15-го — штемпель трудно разобрать, а на самом письме даты нет.

— Так вот, загвоздка в том, что не мог Вербицкий в эти дни ни купаться, ни загорать… Неподходящая погода была!

И Яков рассказал о наблюдениях Валерки и про его карты изотерм июля. Александр Иванович еще раз перечитал письма.

— Да-а! — протянул он. — Действительно, есть нечто непонятное. Об этих штормах и похолодании я тоже слышал по радио… Странно, что твой Вербицкий ни словом не обмолвился об них. Что же ты сам думаешь?

— В том-то и дело, что ничего придумать не могу. Может быть, поможешь? Помнишь, в школе мы любили с тобой разгадывать всякие головоломки из «Пионерской правды»?

— Головоломка головоломке рознь. Жизнь такое может придумать… Дай-ка, я погляжу еще раз. Так… тут вот он спрашивает, как подвигается твоя работа. Ты ответил?

— На другой же день.

— А по какому адресу?

— Сочи, главный почтамт, до востребования. Так он сказал мне писать…

— Он что же — твой руководитель теперь?

— Да нет, руководителем по-прежнему остается Прокофий… Вербицкий просто так, по собственному почину взялся помогать мне. И даже просил особенно не распространяться об этом… во избежание конфликта с кафедрой.

— Вот как? Оригинально. Чем же он помогает тебе?

— Да пока только по части организационной. Кроме того, обещал достать мне кое-какую литературу.

— Так. А когда он должен вернуться?

— По-видимому, уже скоро. Он, помнится, говорил что-то насчет дел… А вообще — отпуск у него до первого октября.

— Ты собираешься навестить его, когда вернется?

— Мне надо бы проконсультироваться кое о чем, но не знаю, сможет ли Вербицкий в этом отношении помочь… специальность его другая, хотя и близкая к моей теме. Конечно, с Прокофием Гаврилычем лучше было бы иметь дело, но как подойти к нему теперь? Я, право, не знаю.

— А ты не ершись. Пойди и скажи — так и так, погорячился и прошу извинить. И хотя вы не поддержали меня, все-таки хочу посоветоваться именно с вами. Старик поймет. В конце концов — дело прежде всего… Вот мой тебе совет. А письма эти, знаешь что, оставь-ка мне. У меня мыслишка одна появилась… После скажу, какая. И еще вот что: вздумаешь идти к Вербицкому, зайди сперва ко мне. Возможно, к тому времени и прояснится что-нибудь… Хорошо? Ну, а теперь давай все же позавтракаем. А вечером катнем-ка на стадион. Сегодня должна быть интересная встреча.

3

Через неделю Яков узнал стороной, что Анатолий Германович Вербицкий вернулся в Москву. Он хотел было позвонить на квартиру и попросить разрешения прийти, как вдруг получил по городской почте коротенькую записку, в которой профессор сам звал его к себе на дачу «по очень важному делу» и как можно скорее. Слова «важному делу» были дважды подчеркнуты.

Яков отправился было к Вербицкому на дачу, но вспомнил, что Александр Иванович взял с него обещание встретиться, прежде чем идти к профессору, и позвонил по автомату в райком комсомола. Александр Иванович проявил большой интерес к записке Вербицкого, попросил зачитать ее и сказал, чтобы Яков немедленно садился на электричку и что он будет ожидать его в вестибюле метро у Ярославского вокзала.

— Могу сообщить кое-что по поводу сочинских писем твоего «покровителя», — прибавил он в конце разговора.

Яков не стал мешкать. Не прошло и получаса, как он уже подъезжал к Москве. Выйдя на площадь, еще издали увидел высокую фигуру своего друга. Александр Иванович расхаживал у входа в метро.

— Люблю аккуратных людей, — улыбнулся он, здороваясь с Яковом. — Ну, где ж бы нам побеседовать? Помнится, тут была маленькая столовая.

Столовая оказалась недалеко; приятели выбрали столик подальше от стойки, заказали по стакану кофе. Яков с нетерпением ожидал, что скажет ему Александр Иванович. Может быть, он разгадал причину несообразности, подмеченной Яковом в письмах профессора?

— Так, значит, ты экстренно понадобился Вербицкому, — задумчиво сказал Александр Иванович, доставая из бокового кармана пиджака и раскладывая на столе два листочка почтовой бумаги. — Интересно знать, зачем? Что-то он начинает проявлять чересчур большой интерес к твоей персоне… Но, прежде чем тебе идти к нему, давай решим один вопрос.

— Да говори, не тяни! Ты что хотел сообщить насчет этих писем?

— Сейчас узнаешь. Я, видишь ли, проконсультировался на днях кое с кем… Ну, скажем, с экспертом одним. И вот что удалось установить. Смотри сюда. — Он развернул листки и положил их рядом, так что последняя страничка одного прикасалась к первой страничке другого. — Оба письма написаны одной и той же авторучкой. В этом, разумеется, нет ничего удивительного. Но вот что интересно, чем ближе к концу этого — первого по времени — письма, тем строчки становятся жирнее. Мы знаем, что это бывает в тех случаях, когда в ручке остается мало чернил. Такие же и даже еще более жирные строчки в начале второго письма, а вот тут, на шестой строке, даже посажена клякса. А дальше ручка стала писать нормально — профессор заправил ее чернилами. Ты ведь знаешь, как это делается? Перо опускается в пузырек, нажимается насос, а затем обязательно надо обтереть кончик ручки, иначе испачкаешь пальцы чернилами. Профессор так и сделал, но, очевидно, вытер ручку недостаточно тщательно и вымазал себе пальцы…

— Откуда ты это знаешь?

— А вот откуда. Обрати внимание (Александр Иванович показал Якову один из конвертов): в том месте, где заклеен конверт, видно несколько синих пятен. Это произошло потому, что Вербицкий, запечатывая, послюнил палец, испачканный чернилами. Такие же следы чернил есть и на другом конверте. Теперь понимаешь, в чем тут загвоздка?

— Ты думаешь, что оба письма писались одновременно?