Реквием. Умирать — в крайнем случае

— Чтоб испытать тебя, — смеется девушка. — В прошлом году я так разыграла одного мальчика, обхохочешься. «Если, — говорю, — отец дознается, что ты у меня, он тебя прикончит...» И представь себе, этот пижон вообще не рискнул прийти, не то чтоб лазить по веревке. Терпеть не могу трусов...

— Ясно. А сколько примерно народу лазило к тебе по веревке?

— Только ты един... На того олуха я, правда, тоже рассчитывала... А если парень так себе, зачем мне его испытывать? Такого я впускаю прямо через главный вход.

— Ага, значит, там валят толпой?

— Уж прямо толпой!.. Надеюсь, ты не станешь затевать скандал из-за нескольких глупых историй... Хотя мне это было бы по душе.

— Я не ревнивый.

— В самом деле? Жалко.

— Я хочу сказать, что до сих пор не был ревнив. Потому что не любил. Может, потом и стану ревновать, не знаю.

— Значит, я должна вызвать у тебя ревность? Вскружить тебе голову, заставить тебя бредить мной, сходить с ума, забыть все на свете и... что еще? Скажи, дорогой, как мне тебя лучше охмурить?

— Есть один рецепт, — отвечает парень. — Во-первых...

  Короткая пауза.

— Я вся превратилась в слух! — восклицает девушка. — Во-первых?

— Во-первых, перестань кривляться. Опять непродолжительная пауза.

— А мне так хотелось повалять дурака, — с легким вздохом заявляет Анна.

  Голоса обрываются, слышно мягкое шуршание пленки.

— Очередная запись сделана сорок минут спустя, — со служебной педантичностью поясняет техник.

— Что-то вроде многоточия в любовных романах, — вставляет Борислав.

  Техник предупредительно поднимает руку — слышится голос Бояна:

—  Хочешь глотнуть коньяку?

— Милый ты мой... Ты не только бесстрашный, но и сообразительный, — замечает Анна.

— Разыгрываешь меня.

— Радуйся. Если бы я заговорила всерьез, тебе бы несдобровать. Серьезные дела, как тебе известно, обычно кончаются женитьбой и вообще паршиво.

  Вероятно, девушка отведала предложенного напитка, так как говорит:

— Чудесная вещь... И чуть позже:

— Скажи, милый, ты не подсыпал сюда наркотика, чтобы сделать мне сюрприз?

— До сюрпризов пока дело не дошло, — отвечает Боян.

  Техник нажимает на кнопку магнитофона и поясняет:

— Звукозапись на.этом кончается. Второй кусок кинопленки заснят двадцатью минутами позже.

  Другой техник гасит свет и пускает кинопроектор. На экране виден фасад кокетливой двухэтажной виллы, вырисовывающейся среди зеленой листвы.

— Снимали на инфрапленку, вот почему изображение такое ясное, — предупреждает техник. — Учтите, что ночь была очень темная.

  В окне второго этажа появляется Анна. Она вкрадчиво озирается, словно совершает какое-то таинственное действие, и бросает вниз конец веревки. Внизу, между деревьями, появляется Боян. Ловкими движениями, едва касаясь ногами стены, он поднимается вверх и через окно влезает в комнату.

  По экрану пробегают какие-то черточки — поврежденная пленка. Снова виден фасад виллы.

— Это уже вторая часть, — говорит техник.

  Теперь альпинист демонстрирует свое мастерство, не прибегая к помощи веревки. Боян залезает на подоконник, цепляется руками за балкончик мансарды и несколькими ловкими движениями добирается до входной двери, что-то достает из кармана и, судя по всему, орудует отмычкой. Наконец дверь открывается, Боян исчезает в темном помещении мансарды и закрывает за собой дверь.

  Возвращение нашего героя через балкон в комнату Анны прокручивать в качестве эпилога не стали.

— Время между двумя действиями — точно пять минут, — поясняет техник.

— Всего лишь? Невероятно! — восклицает Борислав.

  А мне все кажется, что я слышу голос Любо: «Эмиль, а что бы ты сделал, если бы твой сын стал предателем?»

  Звоню в «Рилу», чтобы заказать столик на террасе -ведь сегодня суббота, — и выхожу на несколько минут раньше, как приличествует воспитанному кавалеру. По календарю только конец весны, а температура уже вполне летняя. Не случайно Маргарита входит на террасу в элегантном легком платье — на голубом фоне крупные белые цветы или голубые цветы на белом фоне, словом, что-то в этом роде. За столиками на террасе уже сидит разнообразная публика, и, встречая свою даму, я невольно замечаю с былой досадой, что сидящие вокруг мужчины ощупывают глазами фигуру моей приятельницы.

— Ты просто ослепительна... — шепчу я. — Голубая Маргаритка...

— Нечего смеяться... — говорит она в ответ, хотя лицо ее сияет от счастья.

  Я веду ее за столик, стоящий в дальнем углу, выбранный мною не без умысла, и подаю ей меню.

— Они по-прежнему с тебя глаз не сводят, — бормочу я, пока Маргарита обдумывает, что заказать на ужин.

— Не будем особенно засиживаться... Я и без того начала полнеть...

  «Начала полнеть» звучит применительно к ней весьма скромно, но я не педант.

— Ты же знаешь французскую поговорку: «Мужчины уходят с тоненькими женщинами, а возвращаются с округленными».

— Это на простом языке означает, что округленные мы нисколько не теряем, когда дома, точнее, в постели... Если ты выдаешь это за комплимент... — Она снова хмурит лоб над меню и принимает решение: — Крабы, филе из телятины... Салат. А тебе?

— То же самое. А пить что будем?

— Это я предоставляю тебе.

  Ужин проходит приятно, то есть без лишней болтовни, но постепенно мной овладевает меланхолия, потому что я по опыту знаю, что к концу трапезы люди обычно заводят серьезные разговоры, а если Маргарита пришла сюда ради серьезного разговора, держу пари — характер его мне известен.

— Что это ты скис? — спрашивает дама.

  Вот в чем отрицательная сторона длительного сожительства — люди знают друг друга как свои пять пальцев.

— С чего ты взяла? Просто переел.

— Не бойся, я не собираюсь вешаться тебе на шею.

— Ты маленько переоцениваешь мою боязнь.

— Ты знаешь, порой на меня находят такие приступы одиночества, что я начинаю ощущать его, как физическую боль...

— Ты не исключение, — успокаиваю ее. — В наше время все больше людей чувствуют себя одинокими. Остальные же напрасно ищут уединения. В общем, редко кто доволен в этом отношении.

— Тебе бы только шутить.

— Над кем? Над самим собой?

— За последние годы я во многом стала другой, — замечает Маргарита, словно не слыша меня. — Катастрофа с Тодоровым... Второй брак, оказавшийся не меньшей катастрофой...

— Насчет второго ты мне не говорила.

— Потому что мне стыдно... Долгое время я сама себе не смела сознаться.

  Она задумчиво глядит на темный фасад противоположного дома, на котором мерцает зеленая надпись огромной световой рекламы. Надпись весьма загадочная, так как две ее буквы перегорели, отчего смысл слова окутан мраком неизвестности.

— В сущности, с точки зрения домашнего благополучия это был вполне приличный брак. Муж занимал хорошую должность, отличался хорошими привычками. Из дома на работу, с работы домой; зайдет разве на полчасика выпить рюмочку с друзьями. Словом, не в пример тебе: сегодня ты здесь, а завтра и след простыл. А может случиться, уедешь в один прекрасный день и не вернешься вовсе...

— В один прекрасный день... — повторяю я. — В один прекрасный день с любым может случиться. Свалится откуда-то кирпич, стукнет тебя, и...

— Какой муж... — продолжает она копаться в своих воспоминаниях. — Кроткий, тихий, старательный...

— Тебе достался идеальный муж, прости его Господи.

— А как вел хозяйство. Его любимым занятием по вечерам был подсчет расходов за день... При этом не упускал случая, чтобы пожурить меня, если надо... А чего мне стоило выклянчить у него на новое платьице. Если и удастся, бывало, то глядишь, уже и сезон прошел...

— Сама виновата: надо было зимой просить на летнее платье, а летом наоборот.

  Я отпускаю эти вздорные шуточки в надежде, что она опомнится и прекратит свои излияния, потому что мне и неловко, и неинтересно вникать в чужие дела. Что же касается Маргариты, то она не испытывает ни малейшей неловкости, так как настолько привыкла ко мне, что я для нее ближе любого мужа, и потом, она относится к той категории людей, которые не могут не высказать при случае того, что накопилось у них на душе.