Корж идет по следу

— Пойдем, пробежимся по морю в шаланде. Ветерком овеет, брызгами солеными окропит — и все как рукой снимет.

Лешка вяло отнекивался:

— Куда мне в море! На реке пароход качается — меня и то в ригу тянет. А уж тут…

— Ну, так посиди на бережку. Это ж море, красота, а ты лег и лежишь как байбак.

— Ладно…

Мысли Лешки тянулись к родной деревне. Как-то там дела? Затронут отца или нет? Не должны бы. Антона в городе никто не знает и не видел. Отец отопрется от всего — кремень. И деньги в оборот он пустит с умом, не сразу. Да… Через полгодика, а может, и раньше, когда уляжется все, Лешка вернется. И уж тогда он будет хозяином наравне с отцом. Это не шутка: вложить в дело сразу десять тысяч, притом наличными, тепленькими. Он тогда поживет, это уж будьте уверены! От отца, конечно, лучше отделиться. Один и по-своему он похлеще раздует кадило, и, если отцу кланялись в пояс, то перед ним, Лешкой, будут ползать на карачках. Дай только срок!..

С такими мыслями он незаметно засыпал. Но спал чутко, вздрагивал при каждом звуке, и рука сама собой ныряла под подушку, торопливо искала рубчатую рукоять нагана.

В хату входила старуха с водой или, громко шлепая мокрыми бахилами, с корзиной рыбы в руках, в дверь пролезал старик. Все было спокойно. Лешка подкладывал руки под голову, приподымался на подушке. Старуха ставила сковороду с рыбой на таган, долго раздувала кизяки. Старик обычно ворчал, грешными словами поминал угодника Николу, который опять не послал рыбы в сети, а порвать их чем-то умудрился. Потом он крякал и тихо подходил к кровати. Лешка притворно закрывал глаза.

— Спишь? — спрашивал старик и легонько тряс за плечо.

— А?.. Нет.

— Я говорю, обедать пора, вставай.

— Опять, что ли, бычки, будь они неладны!

— Не, нынче поважило: скумбрии трошки взял. А баба борщ варила и вареники.

— О! — Лешка лез под подушку и вытягивал пятерку. Старик степенно, как что-то само собой разумеющееся к обеду, брал ее и по-крабьи, как-то боком, выходил из хаты.

Так, или почти так, прошло пять дней. На шестой вечером Лешка решил выйти на улицу. Он долго сидел на валуне у калитки, потом медленно спустился к морю.

Днем стояла нестерпимая жара, и в хате Лешка чуть не задохнулся от духоты. Сейчас прохлада и легкий ветерок приятно бодрили и даже неизвестно чему радовали. Как-никак, а все-таки хорошо было жить на свете!.. Сумерки наступили быстро, словно упали с гор и окутали все вокруг. Но из-за моря уже поднимался огромный красный диск луны, и в ее скупых лучах берег и море оживали по-новому.

Лешка долго стоял на берегу, потом решил выкупаться. Кругом не было ни души, только море вздыхало по-живому, словно никак не могло заснуть, намаявшись за день. «Ладно, не сердись, — мысленно обратился к нему Лешка. — Я немного побеспокою тебя, а там — спи». Он не спеша разделся, зашел по пояс в воду и, стараясь не мочить голову, поплыл от берега.

…Из-за ближнего дома появился человек и, пригнувшись, побежал к Лешкиному белью. Поднял брюки, переложил что-то из них в свой карман и тут же скрылся обратно за дом…

Лешка долго нежился в прохладных волнах. Выйдя на берег, пожалел, что не захватил с собой полотенце. Сейчас бы растереться докрасна, чтобы каждый мускул гудел!.. Ну, ладно, и так хорошо на сон грядущий. Что такое!.. Лешка взял брюки и застыл с ними в руках… Почему такие легкие?.. Он сунулся в карман, в другой… Дьявольщина! Нагая пропал! Неужели обронил? Но как, когда?

…А может, кто… Лешка зорко огляделся кругом — никого, ни единой души. Вот морока! Брал же он его, брал!.. Или только подумал взять и забыл?.. А?.. Ну и ну!.. Лешка быстро обулся и бегом бросился обратно…

За первым же домом он чуть не наткнулся на человека, неизвестно откуда вывернувшегося навстречу. Лешка метнулся в сторону, но человек загородил дорогу. В руке его тускло блеснул пистолет.

— Стоять! И поднять руки! Ну!..

— Быстро! — сурово подсказал кто-то еще сзади, и Лешка почувствовал, как неприятный холодок прошел по спине. «Вот оно!..» — мелькнуло в голове. Поднял руки, которые сразу стали словно из свинца. В ту же минуту их цепко схватили, завели за спину. Лешка услышал тихий звон металла, что-то щелкнуло, и запястья оказались накрепко запертыми в стальных браслетах. Голос сзади проговорил:

— Вот и все. Идите прямо. Не оглядываться! Помните: шаг вправо или влево и — конец…

Алексей Петрович учел харьковский урок и в Батуми действовал по-другому. Он был убежден, что Воронков и здесь, не задумываясь, пустит в ход оружие, и здесь могут быть ненужные жертвы.

Прежде всего Корж организовал тщательное наблюдение за Воронковым. Затем детально продумал все возможные варианты операции и выбрал двух дельных помощников из агентов Уголовного розыска. Правда, для успешного выполнения задуманного необходимо было ждать подходящий момент, но что ж делать! Корж ждал терпеливо и дождался своего.

Через полтора месяца Воронкова и трех его приятелей, задержанных в разных городах, судили.

Лешку, как инициатора и главаря, приговорили к десяти годам и сослали в Соловецкий лагерь.

Эти десять лет, проведенные на угрюмом берегу Белого моря, Воронков вычеркнул из жизни как нежитые.

Возвращение

Поезд пришел на станцию под вечер. Сойдя на перрон, Воронков внимательно огляделся. Это были уже родные края и вместе с тем безвозвратно чужие и даже больше того — враждебные.

На первый взгляд ему показалось, что ничего здесь не изменилось за двенадцать с лишним лет. То же самое, только разве по-другому покрашенное, приземистое здание станции, все так же скрипят, раскачиваясь на ветру, большие фонари. Но теперь они электрические! И в поселке, должно быть, электричество — уж очень ярко горят окна домов. Лешка вошел в зал ожидания. Да, вот здесь перемены заметны здорово. Он вспомнил те далекие годы, когда впервые уезжал отсюда. Деревянный, невероятно замызганный пол, усеянный шелухой подсолнуха, окурками козьих ножек, обрывками газет. Прокопченные стены тускло освещались одной единственной керосиновой лампой, висевшей над окошечком кассы. На двух старых покосившихся диванах никогда не хватало места. Люди в ожидании поезда коротали время кто где мог, чаще всего прямо на полу, кое-как пристроившись на вещах.

Сейчас зал, чисто выбеленный и ярко освещенный, выглядел просторней, выше. Ровными рядами стояли широкие дубовые диваны и три от входа не были даже заняты. В углу, где раньше помещалась касса, стоял киоск с газетами и журналами. Рядом с ним была дверь и над ней вывеска «Буфет». Воронков прошел туда.

Он заказал гуляш и три стакана чаю. Перед этим выпил стопку водки, закусив ее хлебом с горчицей. Горчица оказалась крепкая и душистая, совсем такая, какую делала мать к жареному гусю. Он намазал еще кусок и с удовольствием съел, хоть его и прошибало до слез.

В буфет вошел старик в длиннополом грубошерстном армяке, подпоясанном старым засаленным кушаком. Он положил на стол кнут, снял шапку и рукавицы. Отогревая руками сосульки на усах, оглядел маленький зал. Заметив Воронкова, старик удивленно приподнял брови и невольно шагнул ближе к столу, за которым сидел приезжий.

Воронков на секунду оторвался от еды, поднял на старика глаза.

— Что, папаша, знакомого нашел?

— То-то, вроде бы да, — не совсем уверенно ответил старик.

— Навряд, — усмехнулся Воронков.

— Да нет, точно, — старик подошел к столу, сел напротив. — Вот как улыбнулся, так я тебя сразу и признал. Вылитый отец…

Воронков перестал жевать, пытливо уставился на старика.

— Какой отец?

— Твой. Данило Наумыч. Мы ж с ним закадычные приятели были… Что, забыл меня?..

— Постой, постой, — силился вспомнить Воронков, где он раньше видел эти серые, с насмешливым прищуром глаза, острый нос, изрытый оспой, и большой шишкастый лоб. — Лицо, вроде, знакомое, а где встречались, — убей, не помню.