Гроза на Шпрее

Думбрайт наполняет бокалы, предлагает выпить за именинницу. Сэр Джеффрис приветствует Джованну сдержанным кивком головы. Он до сих пор не проронил ни слова. Над столом нависла неловкая пауза. Ее нарушил Григорий:

— У нас, немцев, есть поговорка: «Договоренность строит, а недоговоренность разрушает». Сэр Джеффрис, надеюсь, вы не откажетесь выпить за согласие в нашей маленькой компании? За этим столом собрались американец, немец, итальянка, англичанин… разве не представляем мы в какой-то мере содружество наций?

— Мы, англичане, всегда за мир. Конечно, в границах разумного. Что ж, охотно присоединяюсь к вашему тосту. Нет, нет, мистер Думбрайт, мне полбокала. Я много не пью по вечерам, потому что отучил себя ужинать.

— Такое насилие над собственной плотью! — ужасается Кригер.

Джеффрис бросает взгляд на его выпуклый живот, который мешает толстяку вплотную придвинуться к столу, на его пухлые руки, щеки.

— Наоборот, уважение к ней. Я освобождаю свой организм от чрезмерных усилий по усвоению лишнего куска пирога, и моему телу не приходится таскать на себе лишний груз. Благодаря этому я прекрасно сплю, не болею, меня никогда не мучают приливы крови к голове.

— Но сознательно лишать себя таких радостей жизни, как отличная выпивка, вкусный ужин в кругу друзей, — всплескивает руками Кригер. — Нет, нет, я решительно против умеренности, против прославляемой у вас склонности к золотой середине, чего бы это ни касалось, политики или…

— Конфуций учил, середина — ближе всего к мудрости. Не дойти до нее — то же самое, что перешагнуть.

— Вы работали на Востоке? — спросил англичанина Григорий.

— Некоторое время, — уклончиво ответил Джеффрис.

Думбрайт нервно посматривает на часы. Заметив это, Кригер сразу вскакивает.

— Боже праведный, как я заболтался! Это на вашей совести, сэр Джеффрис! Вы задели меня за живое, и я чуть не забыл об одном очень важном свидании. Привет компании! Синьора Джованна, умоляю вас — не становитесь последовательницей Конфуция!

Кригер снова покатился по проходу, только в противоположную сторону, как и раньше, на ходу пожимая кому-то руки, кому-то просто помахивая правой рукой.

— Какой смешной человечек! — рассмеялась Джованна. — Так и излучает доброжелательность и веселье.

Джеффрис, нахмурившись, поглядел на девушку.

— Не доверяйте словам и манерам, синьора! Этот доброжелательный весельчак нажил во время войны огромные деньги на производстве ковриков из человеческих волос.

Джованна бледнеет и украдкой крестится:

— Почему же тогда… почему же тогда он среди нас? — испуганно спрашивает она. — Я слышала, что таких людей…

— Потому что у политики нет сердца, а есть только голова, — жестко отвечает Джеффрис, — нам он сейчас нужен.

«Еще одна разновидность джентльмена с головы до пят! — думает Григорий. — Достаточно порядочен, чтобы не скрывать своего презрения к Кригеру, и одновременно расчетливый делец, который не брезгует пользоваться его услугами. Любопытно, как он поведет себя во время беседы с Думбрайтом».

После перерыва оркестранты снова берут инструменты.

— Пойдем, потанцуем, Джованна?

— С удовольствием.

Они идут к танцевальной площадке поблизости от оркестра.

— У меня ноги онемели от страха, когда Джеффрис рассказал о Кригере. Как это страшно! Ведь такое нельзя прощать правда?

— Великий немецкий поэт Гейне говорил, что врагов надо прощать, но не раньше, чем их повесят.

— Не надо, даже после этого!

— Совершенно с вами согласен, но ведь подлинное правосудие карает не людей, пусть даже злых, а преступление, которое они совершили.

Ноги у Джованны и впрямь словно ватные, совсем не слушаются. Она сбивается с ритма. Григорий немного придерживает свою партнершу, потом снова вводит ее в круг. И вдруг Джованна обретает чувство полета. Кажется, мелодия вливается в нее мощным потоком, растекается по телу и уносит вперед в стремительном полете — легкую, ловкую, способную, словно птица, взмыть в голубое небо.

Когда музыка смолкает, Джованна не сразу может унять радостное возбуждение.

— Как не хочется к ним возвращаться, — кивает она на столик, где сидят Думбрайт с Джеффрисом. — Давайте убежим! Им все равно не до нас.

— Не до нас, — соглашается Григорий. Он ведет свою даму к длинной мраморной стойке, за которой на фоне темного монументального буфета священнодействует бармен: что-то наливает, встряхивает, смешивает, взбивает.

— Два легких коктейля: оранж и очень немного спиртного для вкуса.

Джованна садится на высокий круглый стул. Григорий опирается на стойку локтем, поворачивается лицом к залу. Отсюда ему удобно наблюдать за беседой Думбрайта и Джеффриса. Собственно, говорит один только Думбрайт. Он горячо в чем-то убеждает англичанина. Сухой, словно высеченный на медали, профиль Джеффриса невозмутимо спокоен. Только иногда голова его наклоняется, выражая согласие, или подбородок чертит короткую прямую — отрицая.

— Фред, как вы думаете, мы долго тут пробудем? — спрашивает Джованна.

— Не думаю. Собеседник у Думбрайта не очень разговорчивый. А почему вы спрашиваете, устали?

— Даже не пойму. Только что мне было весело, а сейчас накатила тоска. Тянет уйти отсюда и не хочется возвращаться домой, если можно назвать домом место, где я сейчас живу и где все мне опротивело. Иногда меня охватывает желание сесть в машину и куда-то удрать, все равно куда… Так мчаться без оглядки, как мчится загнанное животное, пока где-нибудь не свалится.

— Джованна, мы же условились: вы держите себя в руках! Все будет хорошо, обещаю вам. Как только приедет Джузеппе…

— Спасибо, Фред! Простите! Я сама не знаю, что говорю… Это сейчас пройдет. Немного отпустила поводья, только и всего… Расплачивайтесь скорее и пойдем. Джеффрис уже прощается.

Когда они подошли к своему столику, Думбрайт сидел в одиночестве, мрачно уставившись на батарею бутылок, нетронутые блюда с закусками.

— Ну, как? — спросил Григорий.

— А никак, — сердито буркнул Думбрайт. — Не напрасно вам приснились эти проклятые вороны. Сон, как выяснилось, был в руку!

Нунке смертельно напуган

Где-то далеко в коридоре прозвенел звонок. Зашаркала туфлями по полу Зельма. Пошла открывать. Долго тянулись минуты томительного ожидания. Нунке приподнялся в кресле, хотел что-то взять со стола, провел рукой по его поверхности и снова опустился на мягкое сиденье. И тут, румяный от холода, на пороге возник Фред.

— Что-нибудь стряслось? — спросил он прямо от двери.

Не отвечая, Нунке приподнялся в кресле. Григорий сел и откинулся на спинку, обитую темно-вишневой кожей. Ощутив спиной ее приятный холодок, почувствовал, как успокаиваются напряженные нервы. Григорий потянулся за сигаретами, закурил и молча ждал, пока Нунке заговорит.

— Будь я суеверен — подумал бы, что фортуна повернулась ко мне спиной. Сейчас, когда мы должны выпутаться из беды, обрушившейся на нашу школу, сконцентрировать все усилия вокруг этой истории с Вороновым, чтобы чистыми выйти из воды, именно сейчас мне приходится заниматься еще одним, очень неприятным и срочным делом. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Простите, герр Нунке, не понимаю.

— После вашей поездки в советскую зону я успокоился. Никто, по вашим словам, не знал фамилию Берты. Я распорядился, чтобы люди, осуществлявшие операцию «Лютц», немедленно покинули советский сектор. Но один, по неизвестным мне причинам, задержался там и сегодня — как сообщил наш агент — арестован. Кто мог выдать его? Как он попал в руки Народной полиции, мне совершенно не понятно… о причинах его ареста тоже ничего не удалось узнать. Но агент знает Баумана, которого он лично инструктировал, и теперь очень взволнован, потому что считает Баумана человеком крайне ненадежным. Если за Баумана как следует взяться, он расскажет все.

— Но как это произошло?

— О том, что Рихард Бауман в тюрьме, наш агент узнал от своего дальнего родственника, надзирателя, которому он платит за то, что тот сообщает ему обо всех, кого арестовывает Народная полиция. Агент прекрасно законспирирован и даже не связан с подпольем. Этот надзиратель — единственный его помощник.