Шесть серых гусей

— Что ты так злишься? — спросил Ларри.

— Ты можешь себе представить, как отреагируют люди, если им переведут эту чушь?! И как к нам после этого будут относиться…

— Вы и вправду не меняетесь, — бросил Ларри. — Вы даете глупые названия своим газетам, понапрасну сравниваете с землей тысячелетние аббатства…

— Замолчи ты… Я не только делал все от меня зависящее, чтобы спасти этот чертов монастырь, но столкнулся при этом с одним новозеландским животным, которое находилось под британским командованием, насколько мне известно! Объясни мне наконец, что ты делал там, наверху?

— Откуда тебе известно, что я там был?

Пол пожал плечами с деланной небрежностью:

— Нет ничего, что происходит в этой стране на территории исторических памятников, о чем мне не было бы известно.

— Дети, успокойтесь! — крикнул Креспи, пытаясь прекратить перепалку. — Пора ехать, капитан. Лейтенант, я надеюсь, вы поедете с нами.

— Я так и не понял, как ты узнал, где я был? — настаивал Ларри, пристально глядя на Пола.

— Ты там был во время бомбежки, что только ухудшило твое положение!

Не обращая внимания на внезапную торопливость Креспи, Пол явно забавлялся удивлением друга.

— Ты узнал об этом от Коррадо? — спросил Ларри. — Нет, что это я говорю… Бедный парнишка убежал из монастыря еще в середине ноября, а встретил я его только вчера!

Креспи живо вмешался в разговор:

— А я знаком с вашим юным послушником. Этот бездельник все время приставал к дочери моего негодяя-жильца. Да, ну и общество у меня было! Бенедиктинцам не следует пытаться сделать из него монаха!

— Они и не будут, — отозвался Ларри. — Или, вернее, теперь не будут. Я сам сообщил Домитилле, что она навсегда избавилась от надоедливого воздыхателя.

— Как, Домитилла была наверху? — спросил Креспи, не заботясь больше о судьбе юноши.

— Должен вам сказать, дон Этторе, что этот Коррадо стал тем звеном, благодаря которому мы с Полом узнали, что картины из Неаполитанской пинакотеки были перевезены в аббатство, и это были сведения из первых рук! Он укрылся в Сан-Доменико, а часть деревушки оказалась на пути потока лавы, — добавил он, не вдаваясь в подробности.

— Вы хотите сказать, что он умер? — спросил Креспи. — Похоронен заживо?

— Боюсь, что так. Он был ранен и не смог убежать.

— Мир его душе, бедный мальчик… Я не думаю, что Домитилла будет жалеть о нем. Он преследовал ее весьма неприятным образом.

— Раз вы вспомнили о ней, скажите, вы ведь знаете, что она с недавних пор помолвлена с молодым человеком из местных?

— Да, она меня с ним познакомила… По правде говоря, мне кажется, что она заслуживает лучшего! Самое странное то, что познакомилась она с ним благодаря мне еще тогда, когда я в коляске объезжал свои виноградники. Я останавливался здесь, чтобы заказать у бондаря необходимые мне бочки. Отец не боялся оставлять Домитиллу без присмотра, а поскольку мне не хотелось, чтобы она сидела в одиночестве, я брал ее с собой.

— В коляске или в фиакре, — сказал Пол вполголоса, тихонько хлопнув друга по плечу.

Креспи сделал вид, что ничего не заметил, а Ларри, обрадованный этим дружеским жестом, не смог удержаться от гримасы боли.

— Что еще случилось? — спросил Пол в отчаянии.

— У меня вместо правого плеча фарш.

— Ты ранен?

— Немецкая пуля, представь себе.

Пол в изумлении уставился на приятеля:

— Немецкая пуля?

— Точно. Я схватил автоматную очередь, когда их штурмовой отряд занимал развалины аббатства, откуда я пытался выбраться. В конце моего запутанного расследования я наконец дошел до последнего, высшего этапа. До места, где я должен был найти мой «Грааль»! Тут меня и подстрелили. Уже стемнело, и мне удалось укрыться на какой-то ферме близ Пиньятаро в семье крестьян, которым я буду вечно благодарен. Они не только меня приютили, но и лечили разными припарками и настоями из трав, рецепты которых, по их словам, сохранились еще с древнеримских времен. Плечо почти зажило, но шрам производит ужасающее впечатление.

Пол слушал, и лицо его прояснялось.

— Плечо, прошитое немецкой очередью! Это здорово! — воскликнул он. — Лучше и быть не могло!

— Прости, не понял, — сказал Ларри.

— Мы сочиним целую историю об этом ранении, удачном, своевременном и желанном. А я все мучился, как снова поставить тебя в строй после того, как разыщу… Потому что я был уверен, что ты объявишься: ты это здорово умеешь делать! Хокинс просто обалдеет. Значит, так, слушай внимательно. Ты был ранен и две недели провалялся без сознания, а когда пришел в себя, то обнаружил, что потерял память и не знаешь, кто ты: англичанин, немец, бенедиктинский монах или бандит из Форчелла…

— Благодарю!

— Я сейчас произношу защитительную речь, пытаясь избавить тебя от английских застенков. Тебя подобрала какая-то местная семья…

— И это правда, как я тебе уже говорил!

— Прекрасный пример бытового героизма…

— Не будем преувеличивать! В том районе не было танков, и я отдал свои часы в обмен на их гостеприимство.

— Черт побери, не имеет значения, что было на самом деле! — воскликнул Пол. — Я пытаюсь тебя спасти! Я буду свидетельствовать о твоей храбрости и высоком моральном духе. Тебя подобрала эта семья… Прекрасно для них, для нас и для тебя. Статья в «Звездах и полосах» — Гейтскелл мне не откажет. Остается майор Хокинс. Ты у него в печенках сидел! Представь себе, что твой начальничек еще в январе внес тебя в список ослушавшихся приказа и дезертиров! Он уже облизывался, предвкушая, как подведет тебя под трибунал! Я все сделал для того, чтобы найти тебя, спроси у дона Этторе. Так я с ним и познакомился.

— Я ему рассказывал, — ответил Креспи.

— Хорошенько поразмыслив, я разработал план, который позволит тебя реабилитировать. Ты еще и орден получишь, — прибавил он, словно размышляя вслух. — После этого они ничего с тобой сделать не смогут.

— В тысяча девятьсот семнадцатом один итальянский офицер был награжден английским орденом, не помню каким, — заметил Креспи. — Он потребовал прекратить огонь, чтобы пропустить к линии фронта грузовик с австрийскими медсестрами, и все посчитали, что его человечный поступок заслуживает награды.

При слове «медсестра» Пол скривился.

— А потом я покажу им фотографию, — поспешно продолжил он.

— Какую фотографию?

— Фотографию, благодаря которой я узнал, что ты там, наверху! Помнишь, накануне бомбардировки над тобой пролетел самолет-разведчик?

— Помню… Теперь я понял!

— Я почти вырвал эту фотографию из рук генерала Макинтайра, потому что мне показалось тогда, что я тебя узнал… Ты стоял в той же позе, что и в ротонде Рэдклиффа в Оксфорде!

— Чертов Макинтайр! — воскликнул Креспи. — Мне больно думать об ужасной и бесполезной бомбардировке и о том, что немецкие десантники все еще занимают развалины, которые вы, лейтенант, покинули последним.

— Это как раз то, что я и предсказывал, — вздохнул Пол. — Руины оборонять гораздо проще, чем неповрежденное здание! Я говорил об этом Макинтайру, но все напрасно! Как бы то ни было, я постараюсь дать понять твоему майору, и на этот раз гораздо более настойчиво, чем прежде, что ты находился там по моей просьбе, чтобы попытаться спасти хотя бы часть сокровищ аббатства…

Ларри устало махнул рукой:

— Там ничего не было, старина. Но мы не могли знать об этом.

— Если бы только Коррадо связался с нами вместо того, чтобы пытаться получить деньги от Амброджио… А ведь он достаточно его знал, чтобы понимать, что ему это не удастся!

— Бедный мальчик, больше всего он хотел повидаться с Домитиллой, — сказал дон Этторе. — Бумаги, которые он ему принес — хотя мне неизвестно их содержание, — были только предлогом, чтобы еще раз попытаться добиться расположения малышки. Что же касается Амброджио Сальваро, то если бы Коррадо сообщил ему, что все ценности вывезены из аббатства, он бы не захотел, чтобы вы об этом узнали.

— Почему? — спросил Пол.