Красный гаолян

Дедушка поднялся с земли, словно раненый зверь, и прицелился в узкую морду взмыленного чёрного мула. Тот твёрдо стоял на всех четырёх копытах и тяжело дышал, повесив голову, на его крупе выросла шишка величиной с куриное яйцо, из которой сочились ниточки чёрной крови. Дедушка пытался держать руку твёрдо, но она дрожала. И в этот момент из красного солнечного света вылетел наш второй чёрный мул, на котором сидел дядя Лохань. Глянцевая шкура мула блестела, словно присыпанная золотистой пудрой. Под его копытами скрещивались, словно ножницы, ослепительные солнечные лучи.

Дядя Лохань соскочил на землю, старческое тело по инерции качнулось вперёд, и он едва не свалился. Встав между мулом и дедушкой и опустив дедушкину руку с пистолетом, он сказал:

— Чжаньао, не пори горячку!

При виде дяди Лоханя гнев превратился в скорбь и возмущение, из глаз брызнули слёзы. Хриплым голосом дедушка пробормотал:

— Дядя… с ними… несчастье.

Охваченный горем, дедушка присел на корточки, но дядя Лохань помог ему подняться:

— Хозяин, как говорится, для благородного мужа и через десять лет отомстить не поздно. Вернёмся и позаботимся о них, пусть мёртвые упокоятся в земле.

Дедушка встал и, покачиваясь, побрёл в сторону деревни, а за ним поплёлся дядя Лохань, ведя мулов под уздцы.

Вторая бабушка не умерла. Она открыла глаза и посмотрела на дедушку и Лоханя, которые стояли перед каном, пристально глядя на неё. При виде густых ресниц, затуманенных глаз, прокушенного носа и щеки и опухших губ дедушка испытывал такую муку, будто сердце по живому резали ножом, и к этой боли примешивалось раздражение, от которого не получалось избавиться. Глаза второй бабушки медленно наполнились слезами, губы едва заметно пошевелились.

— Родной мой…

— Ласка! — с горечью крикнул дедушка.

Дядя Лохань молча попятился назад и вышел.

Дедушка наклонился над каном, чтобы одеть вторую бабушку. Каждый раз, когда он касался её кожи, Ласка внезапно громко вскрикивала и начинала что-то бессвязно бормотать, как несколько лет назад, когда золотистый хорёк навёл на неё морок. Придерживая её трепыхавшиеся руки, дедушка натянул штаны на омертвевшие грязные ноги.

Дядя Лохань вернулся и сообщил:

— Хозяин, я сходил к соседям и взял у них телегу. Надо их обеих увезти.

Дядя Лохань вопросительно посмотрел на дедушку, и тот покивал. Тогда дядя Лохань взял два одеяла, выбежал во двор и постелил их на телегу.

Дедушка поднял Ласку, придерживая под коленками и за шею, словно бы бесценное сокровище, бережно переступил через порог прихожей, прошёл по двору со следами японских солдат и вышел через выломанные ворота к телеге, развёрнутой в юго-восточном направлении. Дядя Лохань впряг в телегу мула, а второго мула, у которого весь круп был в кровоподтёках, привязал сзади. Дедушка уложил на телегу вторую бабушку, которая не переставала вскрикивать и смотрела перед собой. Устроив Ласку поудобнее, он повернулся и увидел, как дядя Лохань, весь в слезах, несёт на руках тельце маленькой Сянгуань. Дедушка ощутил, как его горло сжимает клещами огромная рука. Слёзы стекали в носоглотку, он резко закашлялся, почувствовал приступ дурноты, схватился рукой за оглоблю, обернулся и увидел, как изумрудный диск солнца накатывает на него с юго-востока словно огромное колесо.

Дедушка взял на руки маленькую тётю и, опустив голову, посмотрел на сведённое от боли личико. Из его глаз покатились жгучие слёзы.

Он положил трупик девочки у обездвиженных ног Ласки, потянул одеяло за уголок и накрыл личико с застывшей на нём гримасой ужаса.

— Хозяин, садитесь! — велел Лохань.

Дедушка безучастно уселся с края, свесив ноги.

Дядя Лохань потянул за уздечку, и чёрный мул потихоньку двинулся с места. Несмазанные колёса громко заскрипели, потом хрустнули, и телега тронулась, покачиваясь. Они покинули пределы деревни, выехали на дорогу и повернули на запах гаолянового вина из нашей винокурни. Дорога между деревнями была очень ухабистой, телега затряслась сильнее, колёса скорбно взвизгивали, словно издавали последний в жизни крик. Дедушка развернулся и закинул обе ноги на телегу. Под эту тряску Ласка вроде как заснула, но тёмно-серые глаза оставались широко открытыми. Дедушка поднёс руку к её носу и успокоился, только, ощутив слабое дыхание.

Когда несчастная телега выехала на равнину, небо над головой казалось бескрайним морем, чернозём — материком, а редкие деревеньки-дрейфующими островами. Дедушка сидел в телеге, и всё вокруг ему казалось зелёным.

Что же до нашего большого чёрного мула, то упряжь оказалась для него слишком тесной, а телега — слишком лёгкой. Ему хотелось бежать, но дядя Лохань натягивал узду в его пасти, отчего мул ужасно обижался и нарочно высоко вскидывал копыта.

Дядя Лохань ворчал себе под нос:

— Вот ведь скоты… Нелюди… По соседству всю семью убили… хозяйке живот вскрыли… ребёночек, что только-только оформился, лежит сверху… Грех-то какой… А плод этот — как мышонок без шкуры… В котлах моча плещется… вот же скоты…

Дядя Лохань разговаривал сам с собой. Возможно, он и знал, что дедушка его слышит, но не поворачивал головы. Он крепко ухватился за хомут, не давая мулу воли, и тот встревоженно размахивал хвостом, словно бы обметая оглобли. Второй мул, что шёл за телегой, понурил голову, и непонятно было, какое выражение преобладает на его длинной морде: злость, стыд или отчаяние.

6

Отец чётко помнил, что телега, на которой к нам домой привезли вторую бабушку и труп его сестрёнки, добралась до нашей деревни к полудню. Тогда дул сильный северо-западный ветер, на улицах пыль стояла столбом, а на деревьях шуршала листва. Воздух был сухим, и у отца шелушились губы. Когда он увидел, что на околице появилась длинная телега, в которую запряжён один из чёрных мулов, а второй тащится позади, то пулей помчался поздороваться. Он заметил, что дядя Лохань ковыляет, прихрамывая, а колёса телеги вращаются с трудом. В уголках глаз мула, дедушки и дяди Лоханя образовалась корочка, похожая на воробьиный помёт, а на неё налип слой серой пыли. Дедушка сидел в телеге, сложив руки перед грудью, как глиняный божок. При виде всего этого отец не рискнул открыть рта. Он отбежал метров на двадцать от телеги и своим носом, а точнее, не совсем носом, а чем-то сродни чутью у животных уловил исходивший от телеги недобрый дух. Отец помчался домой и, задыхаясь, крикнул бабушке, мерившей шагами комнату:

— Мам, мам! Названый отец вернулся! Мул тащит телегу, в ней труп! Названый отец сидит в телеге, дядя Лохань ведёт мула, а за телегой привязан ещё один мул.

Когда он закончил свой доклад, бабушка изменилась в лице, замялась ненадолго, а потом выбежала на улицу вслед за отцом.

Большая телега ещё раз-другой дёрнулась, скрипнула и остановилась у наших ворот. Дедушка неуклюже спрыгнул и налитыми кровью глазами уставился на бабушку. Отец испуганно смотрел в эти глаза, и они напомнили ему камень «кошачий глаз» на берегах Мошуйхэ, цвет которого менялся с каждым мгновением. Дедушка со злостью сказал, обращаясь к бабушке:

— Ты ведь этого хотела!

Бабушка не рискнула оправдываться, она с опаской подошла, а вслед за ней и отец приблизился к телеге. Под одеялом, в складках которого скопился толстый слой чернозёма, лежал какой-то выпуклый предмет. Бабушка приподняла уголок и тут же отдёрнула руку, будто обожглась. А отец сверхчувствительным взором успел рассмотреть лицо Ласки, похожее на гнилой баклажан, и перекошенный одеревеневший рот сестрёнки.

Этот распахнутый рот вызвал у отца воспоминания. Вопреки воле бабушки он несколько раз ездил в Сяньшуй. Дедушка велел ему называть Ласку второй мамой. Поскольку вторая бабушка относилась к отцу с большой теплотой, то и он был о ней хорошего мнения. В глубинах памяти отца давно уже сформировался образ второй бабушки, и он встретился с ней, как со старым другом. Малышка Сянгуань заполняла всё вокруг сладким обращением «братик». Отцу очень нравилась смуглая младшая сестрёнка, нравился мягкий светлый пушок, пробивавшийся на её лице, и блестящие глазёнки, похожие на медные пуговки. Но каждый раз, когда он увлечённо играл с маленькой тётей, не в силах расстаться с ней, бабушка отправляла кого-нибудь вернуть его домой. Его насильно усаживали на мула, он поворачивался, видел слёзы в глазах малышки, и на душе становилось тяжело. Отец не мог взять в толк, почему мать и Ласка так люто друг друга ненавидят.