Красный гаолян

— Давайте! Делайте, что хотели! Только дитя моё не трогайте!

Японец, что стоял на кане, убрал штык, его руки повисли, как мёртвые. При виде смуглого женского тела цвета поджаренного гаоляна японцы вытаращили глаза, лица их окаменели, как у глиняных болванчиков. Вторая бабушка в оцепенении ждала, в голове у неё всё помутилось.

Я сейчас думаю: если бы над великолепным телом второй бабушки склонился только один японский солдат, смогла бы она спастись от измывательств? Нет, не смогла бы, поскольку самец хищника в человеческом обличье, когда ему не нужно притворяться культурным, окончательно теряет голову, сбрасывает с себя прекрасный вышитый головной убор [131] и бросается на добычу, как дикий зверь. При обычных обстоятельствах мощная моральная сила вынуждает животных, скрывающихся среди людской толпы, прятать щетину, покрывающую всё тело, под красивой одеждой. Стабильное и мирное общество — тренировочная площадка для людей, ведь если надолго запереть в клетке тигра и шакала, то и у них начнут появляться человеческие черты. Может такое быть? Или не может? Так может или нет? Если бы я не был мужчиной и имел при себе острый нож, способный убить человека, то вырезал бы всех мужчин в Поднебесной. Возможно, если бы тогда над телом второй бабушки склонился лишь один японец, то он вспомнил бы о матери или о жене и тихо убрался бы прочь. Могло же такое быть?

Шестеро японских солдат застыли перед обнажённым телом второй бабушки, напоминающим жертву на алтаре. Никто не хотел уходить и не осмеливался на такой шаг. Вторая бабушка лежала, выпрямившись, словно большая щука, которая сушится под палящим солнцем. Маленькая тётка уже охрипла от плача, голос её ослаб, она лишь прерывисто всхлипывала. На самом деле японцев подчинил себе дух самопожертвования второй бабушки: добродетельная мать лежала перед чьими-то сыновьями, и каждый из них задумался о своей жизни.

Мне кажется, потерпи вторая бабушка ещё немного, и она, возможно, одержала бы победу. Эх, Ласка, зачем же ты поспешно вскочила и начала одеваться?! Стоило тебе сунуть ногу в штанину, как японцы возбудились и тот толстяк, которому ты расквасила нос, отбросил в сторону винтовку и запрыгнул на кан. Ты с отвращением смотрела на его разбитый нос и не могла сдержать безумия. Худощавый японец, который хитростью покорил тебя, ударом ноги скинул толстяка с кана и, размахивая кулаками, принялся кричать на остальных на непонятном тебе языке. Затем он навалился на тебя, его прерывистое дыхание, похожее на предрассветный крик петуха, и вонь изо рта, напоминавшая конский навоз, фонтаном били тебе в лицо.

Перед глазами снова возник образ золотистого хорька с чёрной мордой. Ты дико заорала, и эти крики взбудоражили японцев, которые тоже хором заорали.

Лысый толстый чёрт стащил с твоего тела обмякшего худого чёрта, и вот уже свирепое лицо толстяка нависло вплотную над твоим. Ты с омерзением зажмурилась, ощущая, как в утробе трепыхается из последних сил трёхмесячный плод. Ты слышала, как плачет дочка — такой звук бывает, когда точат ржавый нож. Японец сопел, как свинья, а остальные перетаптывались рядом с каном и похабно гоготали. Твёрдые зубы лысого впились в твоё лицо, словно бы в отместку за то, что ты укусила его за нос. На лице смешались слёзы, кровь и слюна, капавшая из его рта. Вязкая, липкая слюна. У тебя самой внезапно пошла горлом ярко-алая горячая кровь, запах которой заполнил всю носоглотку. Плод корчился в утробе, вызывая такую боль, будто тебе вскрывают внутренности, все мышцы и нервы напряглись и судорожно сокращались. Ты почувствовала, как плод силится спрятаться в глубине твоего тела, скрыться от несмываемого позора. В твоей душе вспыхнул огонь гнева, и, когда щека японца коснулась твоего лица, ты обессиленно укусила его. Плоть была податливой, как резина, и слегка кисловатой на вкус, ты с отвращением разжала зубы, и в этот момент напряжённые мышцы и нервы полностью расслабились, и тебя парализовало…

Затем она услышала издалека истошный крик дочки. Она с трудом разлепила веки и увидела ужасную картину: тот красивый молодой солдатик стоял на кане и штыком поддел малышку, пару раз качнул из стороны в сторону и с силой отшвырнул. Маленькая тётя, словно птичка с распахнутыми крыльями, полетела с кана вниз. В солнечном свете красная курточка распахнулась и развевалась, как нежная шёлковая лента. Девочка в полёте раскинула ручки, а её волосы встали дыбом, как колючки у ёжика. Молодой японец поднял винтовку, из его глаз текли синие слёзы.

Вторая бабушка пыталась крикнуть, силилась подняться, однако тело уже умерло, перед её глазами мелькнула жёлтая пелена, после чего всё вокруг залил зелёный свет, а потом её поглотил чёрный прибой.

Рубите японцам головы!

Гаолян покраснел, и пришли черти.

Растоптали нашу землю, обесчестили мою вторую бабушку.

Патриоты всей страны, настало время вступить в схватку с агрессором.

Берите ножи, винтовки, совки для золы и скалки, бейте чертей, защищайте родной край, отомстите за всё!

5

На следующее утро в Сяньшуй приехал дедушка верхом на одном из тех самых чёрных мулов. В путь он отправился спозаранку, а добрался, когда солнце уже поднялось над горами. Перед отъездом он повздорил с бабушкой, всю дорогу пребывал в поганом настроении и не обращал внимания на бесконечно сменявшийся калейдоскоп ярких красок на чернозёме дунбэйского Гаоми и на блестящие зелёные крылья ворон, посягавших на рассвет. Он безжалостно подстёгивал чёрного мула, и тот с ненавистью косился на хозяина, считая, что и так уже мчится во всю прыть и не может бежать быстрее. На самом деле мул и правда бежал очень быстро. В то утро наш чёрный мул, который вёз дедушку, летел извилистой дорогой через поля, вскидывая копыта так, что подковы блестели, будто ущербный месяц. На дороге остались следы осенней грязи и глубокие узкие колеи от деревянных колёс. Побледневший дедушка выпрямился, словно жердь, и его то и дело подкидывало вверх. Полевые мыши, с утра занятые поисками пищи, в панике разбегались.

Накануне дедушка с дряхлеющим дядей Лоханем пробовали вино в лавке, и тут услыхали звуки выстрелов и взрывов, доносившиеся с северо-запада. У дедушки ёкнуло сердце, он выбежал на улицу, но там было всё спокойно, а потому он вернулся в лавку и продолжил пить с дядей Лоханем. Дядя Лохань по-прежнему заведовал производством на нашей семейной винодельне. Пока дедушку считали убитым, а бабушка в одна тысяча девятьсот двадцать девятом году ушла из дома, работники всей толпой уволились и разбрелись кто куда в поисках средств к существованию, но дядя Лохань, словно верный сторожевой пёс, охранял наше добро и упорно верил, что тёмные времена вот-вот закончатся и впереди ждёт рассвет. В итоге дедушка, как оказалось, уцелел, сбежал из тюрьмы, снова помирился с бабушкой, и они вернулись домой. Бабушка с моим отцом на руках вместе с дедушкой приехала из лагеря в устье реки Яньшуй и постучала в заброшенные ворота. Дядя Лохань, словно живой мертвец, вышел из хибарки, в которой ютился, и при виде хозяев упал на колени, а по его чумазому лицу в два ручья потекли горячие слёзы. В благодарность за высоконравственное поведение и верность дедушка с бабушкой относились к дяде Лоханю как к родному отцу и полностью поручили ему производство, не прося отчитываться о выручке и тратах на винокурне.

Когда на юго-восточном краю неба поднялось солнце, снова раздались звуки выстрелов, напоминающие стук бобов, подпрыгивающих на сковородке, и дедушка отчётливо различил, что стреляли рядом с Сяньшуй, а то и в самой деревне. Дедушка заволновался так, будто душу его объяло пламя, и вывел мула, собираясь ехать, однако дядя Лохань уговорил его ещё подождать и посмотреть, а не мчатся сломя голову, чтобы не попасть в беду. Дедушка послушался и мерил шагами лавку в ожидании новостей от одного из работников винокурни, которого Лохань отправил на разведку. Ближе к полудню запыхавшийся работник прибежал обратно, весь в поту и брызгах грязи, и отчитался: перед рассветом японцы окружили деревню, что там происходит, непонятно, он спрятался в камышах в трёх ли от деревни и слышал душераздирающие крики, а ещё видел несколько столбов пламени, взметнувшихся над деревней. Когда работник ушёл, дедушка, запрокинув голову, выпил до дна чарку гаолянового вина и поспешил в комнату, чтобы отыскать маузер, который припрятал в стене и давным-давно уже не видел.