Акварель для Матадора

Сзади раздался сочный щелчок. Арина обернулась и вскрикнула. В дверном проёме застыло коротконогое толстое существо с иссиня-жёлтым лицом. На чёрной паршивой губе болталась жевательная отсоска от лопнувшего пузыря.

— Пуся, сгинь! — рявкнул кто-то сзади.

Существо помедлило мгновение, а потом плавно отступило в глубину коридора.

— Что это? — едва пролепетала Арина.

— Это Пуся. Ёжиков кореш. Два года на героине.

— Тебе повезло, он обычно не встаёт. Лежит и смотрит на носок ботинка. Женька ему препарат приносит. Говорят, он уже два месяца не срал.

— Я знал одного долбоёба, который не срал полгода. Дошёл до полной кондиции. Маму не узнавал в зеркале. Пальцы на ногах гнить стали. Все думали, всё, суши весла. Это было на Пушкинской, 10, я там тогда тусовался. И как-то ночью — жуткий грохот, а потом вонь. Это Марик просрался. Куча — вот не вру! — метр на метр! Как в него влазило…

— Аринка, да ты совсем ошалела. Чернушников не видала, что ли? Держи косяк…

Арина боязливо оглянулась на дверь. Спросила:

— А почему его зовут Пуся? Он вообще мужик или баба?

— Парень. Двадцать лет, что ли. Кажется, с Волги… Земляк твой.

Рокеров погрузили на теплоход «Афанасий Фет» и вытолкнули в канал имени Москвы. Они должны были проплыть по Волге, остановившись в пятнадцати городах и сёлах. На берегу разворачивалась надувная сцена, рокеры смотрели в небо и пели про крепкую дружбу и про свободную Россию.

Зайцев вышел ночью на палубу. На корме, опершись руками о перила, стояла раком девка. Сзади пристроился, спустив штаны, музыкант Ефимов. Молча и ритмично, как водяной насос, он фалил юную жабу в серебряном свете луны.

Мурлыкали за кормой лопасти винтов. Ефимов, крякнув, оторвался от жабы. В серебряном луче сверкнули капли спермы на конце ефимовского члена. Откуда ни возьмись, появился музыкант Тарасов, быстро стянул брюки и пристроился на место Ефимова. Девка хрюкнула. Зайцев сплюнул и вернулся в каюту.

Жабами называли малолетних мокрощёлок, которые преследовали рокеров на концертах и на гастролях. Цель у жабы одна — чтобы её отплющило как можно больше музыкантов. Жаба коллекционирует музыкальные шомпола, как другие коллекционируют автографы. Ради достижения цели жаба не остановится ни перед чем: проползёт за кулисы через канализацию концертного зала, проникнет в гостиничный номер через балкон.

Поездка по Волге готовилась очень серьёзно, Зайцев лично следил за списками команды «Афанасия Фета». Тщательно проверил заявки от журналисток молодёжных изданий. Но всё равно на теплоход пробралось с десяток поблядушек.

В каютах и под открытым небом стоял плотный трах. По дороге жабы отдавались матросикам, чтобы они не сошли с ума на пьяном корабле.

Зайцев не участвовал в карнавале. Водку он не пил, а виски выкушали слишком быстро. Обходился анашой, которую не шибко любил, но которая пришлась на теплоходе как нельзя кстати.

Другим поздним вечером Зайцев, закутавшись в плащ, как Байрон, стоял на корме, курил косяк и вглядывался в сонную темь берегов.

Прямо у его ног шевельнулся брезент, накрывающий какие-то непонятные продюсерскому уму корабельные канаты.

Зайцев отдёрнул брезент — на канатах лежала, свернувшись калачиком и растерянно моргая, накрашенная девица. Типичная жаба — алые губы, короткое красное платье, пухленькие ляжки в ажурных чёрных колготках.

— Ты откуда взялась? — спросил Зайцев.

— Я-то? — переспросила девица. — Из Сосновки я. Деревня это у нас такая. Рядом с Саратовом.

Зайцев расхохотался. Так смешно звучали в речах девицы распахнутые, круглые «О».

Девица смутилась.

— Так ты в Саратове села?

— В Саратове.

— А как ты на теплоход попала? Охрана ведь.

— А я по трапу бочком, бочком… Охранник отвлёкся, а я такая — быстро, и сюда.

— Зачем?

— А мне в Москву надо, — шмыгнула носом девица, — Артисткой быть. У меня там знакомая такая есть, Люся такая Петрова из нашей Сосновки. Она мне поможет.

Зайцев мысленно охнул и хмыкнул.

— И что лее ты делаешь здесь… под брезентом?

— А где же мне ещё быть? У меня же нет своего места, — здраво ответила девица. — Мне девки в Сосновке так посоветовали. Забраться, говорят, на теплоход, найти какого-такого музыканта, поебаться с ним. Чтобы он меня потом до Москвы в своей каюте довёз. А я бы могла с ним ебаться хоть каждый день…

— Ну? — Зайцев едва сдерживал смех.

— Баранки гну, — вдруг сообщила девица. — Нашла тут одного, с усиками… По телевизору его всё время показывают… Не помню, как называется. Подошла такая, хурым-мурым…

— И что?

— Так они накинулись впятером, давай с меня одежду драть, байстрюки… Пьяные все, как Вицин, Никулин и Моргунов…

— Как тебя кличут-то? — спросил Зайцев.

— Арина.

— Хорошее имя, — одобрил Зайцев. Ему стало жалко сосновскую дуру. — А годков тебе сколько?

— Шестнадцать.

— Так ты поди школу ещё не закончила? Закончила бы в Сосновке школу, а там уж в Москву.

— В Сосновку я не вернусь, — решительно замотала головой Арина. — Хоть ты меня режь. Мать всё время пьяная… Такая, ничего уже не соображает. Отчим бьёт.

— За что? — спросил Зайцев.

— Так. Придёт такой, под юбку лезет, а потом давай ремнём. Ни за что, пьяный просто.

— Н-да. Ну и нравы у вас в Сосновке, — начал Жора, но сообразил, что сосновские нравы вряд ли круче тех, что встретились Арине на «Афанасии Фете». — Да… И что же мне с тобой делать?

Вопрос Зайцев задал скорее риторический, но ответ получил конкретный:

— А возьми меня в свою каюту. Я с тобой могу хоть до самой Москвы…

Зайцев устроил Арину в шоу-группу «Золотого Орла». У неё обнаружился талант стриптизёрши. Она так грациозно выгибала задницу у шеста, что пальцы богатых посетителей «Орла» невольно заканчивали свои па в районе ширинки.

Вскоре Зайцев надолго уехал отдыхать, а вернувшись ранним утром из Шереметьево, сразу врубил ящик. Он знал, что его шеф, Самсон Гаев, запустил в эфир программу «Вставайте, ребята».

Это был очередной утренний канал для тех, кто собирается на службу. Здесь крутили прогноз погоды, курс доллара, свежие новости и бодрящие клипы про милых дам. Удачной находкой — зайцевская идея! — стал ведущий, блестяще владеющий пальцовкой.

Жора удовлетворённо хмыкнул, разглядывая, как ловкие пальчики объясняют что-то про акции «Узбекского никеля».

Вдруг на экране появилась вульгарная расфуфыренная баба. Она возлежала в короткой ночной сорочке на огромной расправленной постели и болтала ногами, как Саша Пряников языком. Трусов на бабе не было.

Нижняя челюсть у Зайцева отвисла, а верхняя онемела.

С экрана, с игривых в цветочек подушек, с розовых простыней плотоядно улыбалась Арина.

Белый шар взмыл, взмыл в небо. В голубое небо, к бирюзовым облакам, на фоне изумрудных холмов…

Шар разлетелся на тысячу частей. Словно сердце птицы, поднявшейся слишком высоко, не выдержало, лопнуло… И понеслись клочки, пух, перо… По перекошенному лицу служителя гольф-клуба стекла тоненькая струйка крови.

Гаев внимательно посмотрел на свою клюшку.

«Первое», — подумал Гаев. Да, в голове его всплыла невесёлая мысль: вот и первое покушение. В общем, давно пора.

«Первое, — подумал Гаев. — И вряд ли последнее».

Чёрный шар промчался по сверкающему жёлобу. Кегли, похожие на стройные девичьи икры, рухнулись хором.

Гаев довольно крякнул, присел за столик. Сделал большой глоток из кружки густого, цвета смолы, «Гиннесса».

Боулинг на ул. Вавилова — единственный вид спорта, в котором нашёл себя наконец толстеющий Самсон Гаев.

Вообще-то он продолжал состоять членом Нахабинского гольф-клуба. Чёткое место. Ты знаешь, что каждый из катающих с тобой белые шарики по зелёному лугу, заплатил, как и ты, только двадцать штук баксов вступительного взноса. Здесь не было случайных людей.