Наводнение (сборник)

— Какой странный вопрос! — в голосе Мавриной не было недовольства, только удивление. — Алеша не пил ни датское, ни жигулевское. Нет, нет, в нашем доме пиво исключалось.

— Она красива? — спросил прокурор, когда Владимир зашел к нему на следующий день, чтобы доложить о поездке в Переделкино.

— Хорошо ухоженная московская дамочка. — Фризе пожал плечами и почувствовал, что краснеет. — Лет сорока.

— Ого! А Маврин праздновал семидесятипятилетие. — Олег Михайлович взял со стола «Литературку», где был напечатан некролог. — Породистое лицо. Наверное, от женщин не было отбоя?

— Алина Максимовна его вторая жена, первая умерла.

— Хотел бы я знать, что у нее на уме?

Фризе удивленно посмотрел на шефа:

— Зачем?

— Если молодая, красивая женщина, подразумевается, убитая горем, без раздумья палит из ружья в человека, тут в пору задуматься.

— Палит ночью! В вора, который лезет в окно.

— Так‑то оно так… — с сомнением сказал прокурор. — Но даже не каждый мужик на это решится. А тут — интеллигентная дамочка! Хорошо бы, все‑таки, выяснить, что она собой представляет.

— Самое большее, на что мы можем рассчитывать, — узнать мнение об Алине Максимовне ее друзей и знакомых.

— Опять ты за свое!

— На том стоим, — самодовольно ухмыльнулся Фризе и с горячностью продолжал: — Олег Михайлович, мы ведь живем не своими представлениями об окружающей действительности, а тем, что думают о ней посторонние, иногда даже чуждые нам по взглядам люди: знакомые, газетчики, обозреватели телевидения, ученые.

Прокурор вздохнул.

— И политические деятели! — продолжал Фризе. — К сожалению, очень часто — люди ограниченные и глупые.

— Ладно, ладно! Чтобы разузнать о Мавриной, не надо обращаться к политическим деятелям.

— Это к слову, — нахмурился Фризе. Он был недоволен, что позволил себе погорячиться. В последнее время он вдруг решил, что его характер излишне эмоционален для следователя и пытался приучить себя быть бесстрастным. Правда, пока без особых успехов. — Меня самого Алина Максимовна очень интересует. Особенно после ее заявления, что в их доме никогда не бывает пива.

— Ты эту банку из‑под пива изъял с понятыми?

— Нет, — беспечно ответил Фризе. — Сунул в кейс и отвез в институт судебных экспертиз. Результат — никаких ядов, никакой химии.

— Так! А если бы там обнаружили следы яда? Ни один судья не признал бы твою банку уликой!

— Олег Михайлович… — начал Фризе. Но прокурор перебил его:

— Не хочу слушать твои оправдания и байки про интуицию! Был бы ты стажером…

Зазвонил телефон, и прокурор снял трубку, не досказав, что бы произошло, будь Фризе стажером. Но Владимир давно усвоил урок и мог повторить, разбуди его даже среди ночи: будь Фризе стажером, прокурор записал бы ему в характеристику: «Условно годен только для работы в нотариальной конторе». Конторой Олег Михайлович пугал стажеров, как старая нянька пугает ребенка милицией. «Не доешь кашу — позову милиционера».

Владимир Фризе появился в прокуратуре пять лет назад. Он закончил юрфак, был оставлен в аспирантуре, защитился за два года, но на этом его научная карьера закончилась. В огромном городе просто не нашлось вакансии для свежеиспеченного кандидата юридических наук.

Получасовой разговор Фризе с районным прокурором укрепил последнего в твердом намерении: этого дылду, несмотря на предписание из Генеральной прокуратуры, он уволит, как только закончится испытательный срок. Резонов к тому прокурору виделось много: неудавшийся ученый. Насколько помнил, ни один из них не стал хорошим практиком. Слишком длинный. Прокурор не мог вспомнить такого высокого работника прокуратуры. Игорь Иванович Карпец? Но он — директор института, профессор. Профессорство Карпеца как бы подтвердило в глазах прокурора непригодность Фризе для практической работы. Он понимал уязвимость этого довода, но отказываться от него не хотел.

И третье, конечно же, самое главное, — Фризе, новоиспеченный следователь районной прокуратуры с испытательным сроком, попросил прокурора чуть ли не в ультимативной форме принять к сведению, что в отпуск он всегда ходит в сентябре. Только в сентябре!

— У нас в прокуратуре такая нагрузка, что иногда по два года не вырваться, — прокурор даже не успел рассердиться, выслушав ультиматум. Только рассмеялся не в силах скрыть своего изумления.

— Постараюсь со всеми делами справляться вовремя, — спокойно, никак не среагировав на смех начальства, объявил Фризе.

— А–а! — тут уже у прокурора, обычно быстрого на слово, не нашлось достойного ответа. Он встал, протянул следователю руку:

— Желаю. — И повторил еще раз: — Желаю!

Скоро даже в городской прокуратуре узнали, что превыше всех благ на свете Фризе ценит отпуск в сентябре. Коллеги ломали головы: почему именно в сентябре? Убирает урожай у себя в огороде? Участвует в каких‑нибудь традиционных соревнованиях? Вон какой длинный, наверное, баскетболист. А может быть, проходит курс лечения? Цветущий внешний вид не гарантирует стопроцентного здоровья. А помощник прокурора Виктор Андреев убежденно заявил в присутствии нескольких сотрудников: «Да алкоголик он, но цивилизованный. Забульбенивает только раз в году, но пьет всегда в сентябре. Осенняя ипохондрия. Это бывает…» С Андреевым не согласились, но к новичку приглядывались внимательно.

Все прояснилось, когда следователь Гапочка, разговорившись с новичком по душам, спросил его:

— Володя, почему ты в отпуск в сентябре норовишь пойти?

Фризе с удивлением посмотрел на коллегу:

— Ты что, никогда в осеннем лесу не бывал? Тепло, солнце не жарит, дачники все умотали. Бабье лето. Лес‑то какой! И грибы…

— Понятно, — со смущением ответил Гапочка, сраженный железной логикой новичка и в успокоение себе подумал: «Наверное, такому длинному грибы собирать очень трудно». Через несколько минут он сказал с укоризной:

— Знаешь, Володя, сентябрь прекрасный месяц и каждый был бы рад отдохнуть в это время. На юге бархатный сезон…

— Раз никто не ставил шефу условие отдыхать в сентябре, значит, не очень‑то хотели.

— И твои условия всегда выполняют?

Фризе улыбнулся, потом демонстративно осмотрел кабинет, словно хотел убедиться, что никто их не подслушивает, и сказал шепотом:

— Посмотрим. Лиха беда — начало.

ГРАФИКИ МАЙОРА ПОКРИЖИЧИНСКОГО

У старшего оперуполномоченного уголовного розыска Ерохина всегда было озабоченное лицо. Другим его никто и не видел, наверное, и жена тоже. Фризе как‑то сказал ему:

— Интересно бы, Дима, посмотреть на тебя спящего — лицо такое же озабоченное?

И вот сейчас, войдя в свой кабинет, Фризе увидел спящего опера. Ерохин спал, утонув в стареньком потертом кресле, руки его свисали до полу, на лице светилась блаженная улыбка. Рядом, на маленьком столике, стояла кофеварка.

Владимир постоял с минуту перед товарищем, удивленно покачал головой и осторожно, чтобы не разбудить его, стал варить кофе. Ерохин проснулся, когда Фризе поставил рядом с ним чашку горячего ароматного напитка.

— Что ты на меня так уставился? — спросил он, открывая глаза. — Давно не видел? — лицо у него уже приняло свое обычное выражение.

— Никогда! Никогда не видел тебя улыбающимся.

— И не увидишь. В такое время живем. Сегодня ночью на Киевском вокзале проститутку заточкой…

— Дима, кофе стынет.

— Кофе? Я разве сварил?

— Я сварил. А ты поспал часок.

— Хватит болтать! Я никогда не могу заснуть сидя. Какая‑то странная особенность организма. — Ерохин взял со столика чашку, с удовольствием отхлебнул. — Хочешь поскорее узнать про хоронщиков?

— Пока не выпьем кофе, ничего не хочу знать. Лови кайф, не дергайся.

Ерохин пил и недоверчиво хмурился, как будто определял, не подмешали ли в кофе наркотик отцы колумбийской мафии.

— Значит так, — сказал он, отставив чашку. — Пройдемся вдоль и поперек. Когда умер Уткин, у морга толпились люди, приехавшие хоронить одного старичка… — он заглянул в записную книжку, — старичка Бинева, доктора наук.