Сердце статуи

— Женщина превратилась в статую.

Послышался визг тормозов, гулко хлопнула дверца, пауза, пропели ступеньки крыльца, в солнечном проеме возник человек. Надя встала, ювелир попятился, вскинув руки, словно с намереньем вырвать волосы, но лишь взъерошил густую, белую шевелюру. Она обошла его и скрылась за дверью.

8

— Ты знаешь эту девушку, Семен?

— Нет.

— Садись. Я сейчас.

Быстро прошел в спальню, открыл секретер, выдвинул крошечный ящичек. Вернулся.

— Вроде ты ювелир, да? Тебе знакома эта вещица?

— Ну как же. Я тебе покупку устроил — семь миллионов. Задаром, можно сказать. Вот эти перевитые нити — из легированной стали, работа хорошая, тонкая работа. А главное — изумруд, редкой чистоты и величины.

— Для кого я покупал кулон?

Несколько секунд он глядел на меня словно с укоризной.

— Для Веры — для кого ж еще?

— Я что — ее любил?

Семен пожал плечами.

— Надо думать. Такие подарки…

— Она была твоей знакомой, Иван Петрович говорил. Расскажи о ней.

— Ты ничего, ничего не помнишь?

— Абсолютно.

— Ну, девочка из провинции, мечтала о кино. В училище не поступила, болталась с подружкой по массовкам.

— И этим на жизнь зарабатывала?

— Этим особо не заработаешь, — Семен усмехнулся, розовое лицо альбиноса скривилось. — А мужчины на что?

— М-да, изумруд.

— Очень шел к ее зеленым глазам, этакая ведьмочка.

— Ты тоже был ее мужчиной?

— Да нет. Она на тебя глаз положила.

— Где вы с ней познакомились?

— Она к нам в фирму золотые часики принесла, мы и скупкой занимаемся. Я сразу подумал — вот для тебя модель. Она как раз на мели сидела.

— Модель?

— Ты искал для статуи.

— Для «Надежды»?

— Для «Цирцеи».

— Кого?

— Никак не могу привыкнуть, что ты ничего не помнишь! Цирцея — волшебница, которая превращала мужчин в свиней. Античный образ, аллегория «Сладострастие».

— «Сладострастие» тоже разбили?

— Все разбили. Впрочем, ты, кажется, не закончил. Тут вас обоих так закрутило.

— Что значит «закрутило»?

— Любовь, страсть.

— Почему застежка в украшении порвана?

— Я так понял, что ты порвал, а почему — не знаю.

— Вы с Верой были у меня 3 июня?

— Ты вспомнил?

— Нет, мне сказали.

— Простое совпадение. Я приехал по делу, вдруг она приезжает, своим ходом, на электричке. Ну, поболтали часок. Она как-то вскользь спросила у тебя: «Застежку в кулоне починил?» Я вмешался, потрясенный…

— Чем же это?

— Ведь уникальная вещь, как можно! «Вы что, — говорю, — господа, с ума сошли?» В общем, ты обещал починить.

— Однако не собрался, — констатировал я. — Вы отбыли вместе?

— Я ее до станции подвез, усадил на электричку. Она в Каширу торопилась, электричка последняя перед перерывом.

— В Каширу? Зачем?

— На съемки, где-то в окрестностях. В крошечных эпизодах ей иногда давали блеснуть. Попробуй такой откажи! — вырвалось у него неожиданно злобно.

— А что, неотразима была?

— В своем роде.

— А не к Ивану Петровичу она подалась?

— Он как будто один отдыхал. У них там что-то вроде кемпинга. Каждое лето рыбку удят.

— 7 июня она написала мне письмо, послала из Каширы 8.

— А когда ты получил?

— Уже после смерти.

— Оригинально, — розовое лицо побледнело, проступили веснушки. — После чьей смерти?

— Моей. А возможно — и ее. По какому делу ты приезжал ко мне 3 июня?

— Ты накануне кончил мой заказ. Статуэтку делал.

— Какую статуэтку?

Он еще больше побледнел, веснушки сверкали красными точками.

— «Авадону».

— Кого?

— Ангела смерти.

— С какой стати такой зловещий замысел?

— Для меня лично.

— А, коньяком расплатился.

На растерянном его лице отразилась борьба.

— Вообще-то я тебе должен. Ты не взял, но сейчас болен…

— Да не надо.

Семен покопался в оригинальной такой сумочке, на поясе укрепленной, и выложил на стол пачку розоватых купюр; сказал сурово, не глядя:

— Возьми. Четыре миллиона.

— Да не надо же!

— Бери! — взвизгнул ювелир.

Что за идиотская сцена, с непонятным подтекстом!

— Беру, не нервничай. Значит, после «Смерти» и обратился к «Надежде».

— Это та, что в саду?.. Великолепная работа.

— На кого похожа девушка — на Веру?

— Нет. Лицо мне незнакомо.

— Знаешь, Семен…

— Сема. Я привык.

— Сема, привези мне статуэтку, а? Я хочу сравнить и понять, чем занимался последние денечки, может, что-то вспомнится.

Он дико на меня посмотрел.

— Это невозможно, она укреплена.

— В вашей скупке, что ль?

Сема отер пот со лба и произнес глухо:

— На могиле?

Я уже замечал, что любые атрибуты смерти отзываются во мне ощущеньем болезненным. Но все-таки уточнил шепотом:

— На чьей могиле?

— Моей жены.

— О, виноват. Все время совершаю промахи, потому что не знаю, о чем можно спрашивать, а о чем… — я умолк, но любопытство пересилило. — Отчего она умерла?

— В автомобильной катастрофе.

— Когда?

— 9 мая.

— Когда мы тут…

— 9 мая, — повторил он как-то «замогильно». — 12-го ее похоронили, вы с Ванюшей несли гроб. А также я и отец Нели.

— Нели?

— Ее звали Ангелина. Ты любил ее, Макс.

— В каком смысле?

— В человеческом. Вообще к женщинам ты относился с некоторым пренебрежением, а Нелю любил.

— Вы с ней были у меня 9-го?

— Я не пил, клянусь! Меня, кстати, проверили. Очень темная ночь, не заметил каток у вас тут, на Каширском. Точнее, слишком поздно заметил, вильнул на обочину, в дно канавы врезался.

— Сильно пострадал?

— Нет, в руль вцепился, аж руки одеревенели. Макс, не могу об этом вспоминать.

Но я уже вошел в раж и продолжал безжалостно:

— А машина?

— Тоже цела. А Неля ударилась виском… Макс, не могу…

— Надо!

— Ты всегда был жесток.

— Прости, сделай милость. Мой портрет из предыдущей жизни проступает весьма непривлекательным. И что вы все находили в моем обществе!

— Ты был Мастер, Макс. С большой буквы, — заявил Сема жестко. — Гению многое позволительно, — глаза блеснули. — Но не все!

— Если я так же насчет «гения» считал, то получил по заслугам.

По головке. Милиция проверила, участвовала ли Вера в киносъемках под Каширой?

— Официально, нет, проверено. Но там народу много было — батальные сцены, — не исключено, у кого-то жила.

— А, так, может, мой соперник актер. Или режиссер.

— Соперник?

— В письме Вера порвала со мной.

— Серьезно?

— Наверное, серьезно, раз оставила записку подруге: уезжаю, мол, «медовый месяц».

— Вообще она была порядочная потаскушка! — вырвалось у Семена.

— И меня превратила в свинью? Возможно, и тебя! И Ивана Петровича?

— Чего ты его так называешь? — уклонился мой друг от ответа.

— Невропатолог мне известен только в качестве врача. Он установил, что во мне атрофировался инстинкт секса и творчества.

— Восстановится, Макс.

— Не уверен, что я этого хочу.

— Ты очень много работал, в сущности, только этим и жил.

— А женщины?

Сема закурил сигарету — тоже «мальборо» — и заявил задумчиво:

— Ты не придавал своим связям серьезного значения — наверное, поэтому имел над женщинами безграничную власть. Но Вера — особая статья.

— Почему?

— Потому что ведьма.

— Да ну тебя!

— Нет, скажи! Какого черта она пришла сюда 10-го, если 7-го порвала с тобой?

— А может, ее пленил изумруд?

— Похоже… Макс, похоже, так — воскликнул Сема. — Она по драгоценностям с ума сходила… И по дороге на станцию, ну, тогда еще — 3-го, все про камень расспрашивала. А я, кретин, соловьем разливался!

— Но письмо все-таки отослала.

— Правильно. А потом пожалела, приехала подольститься, камешек выманить… — проговорил Сема с истинной злобой и вдруг запнулся. — Макс, я так и не понял: убита она или нет?