Банк

— Дело — вот мой единственный критерий. Ему одному днем и ночью служу. И вас восемь лет это делать заставляю. А над какими пропастями прошли. Один девяносто четвертый с банковским «обломом» чего стоил. Сколь тогда банков, что покруче нас стояли, сорвались. А мы — по краю прошли, да еще и в весе прибавили. Запамятовали по человеческой забывчивости, о чем тогда на правлении глотку драли? А? Забегали глазенки? Где б мы сейчас были, если б я под вашим прессом надломился? Вот это и есть истинная цена хваленого коллективного разума. Один! Должен быть один, в ком есть решимость брать ответственность. Что глазками-то буровишь, чистоплюй? Неужто впрямь не видишь, что делается? Страну по кускам, как ставриду из блюда, растаскивают. И нет сейчас важнее задачи, чем к этому столу втиснуться. Неприятно, больше скажу — противно. Да только не мы, увы, правила игры устанавливаем: не удержимся в «головке», засбоим — и выкинут нас с дистанции. Капитал, капитал изо всех сил наращивать необходимо. И — на Запад, на простор стратегический вырваться! Корнями врасти! Чтоб от прихоти местных ворюг не зависеть.

— Савин же дал прогноз…

— Да что Савин? Циферки сводить дело нехитрое. Глупей себя президента держите. Иль сам не понимаю, что не может пирамида эта не рухнуть? Но когда? Год? Два? А если пять? И где ж мы через эти пять лет будем, если и впрямь попробуем чистюлями умненькими в сторонке отсидеться? Да через год нас сожрут. Тот же Онлиевский, и не подавится, падаль! Давно облизывается. Нет! Тут не местечковые нострадамусы, тут высший пилотаж требуется — чтоб по краю пройти и не сорваться.

— Что ж на правлении-то не разъяснил?

— Некому больше объяснять. Да и незачем. Всякому этапу своя форма правления соответствует. Историю-то я, похоже, получше помню. Когда наступало время государство в кулак собирать, с кого в первую голову спесь сбивать приходилось? А вы теперь в удельных князей как раз и переродились. Все с вольницей не расстанетесь. Чего хмыкаешь?

— Интонации и впрямь царские. Ты извини, конечно, но когда по нужде сидишь, в зеркало не смотришься?

— Шутим. Вот потому и пора вас всех «опустить». Нельзя слушать собственного президента и представлять его на очке.

Забелин не удержался, захохотал. Второв по-своему, неулыбчиво шутил. Но насколько шутил?

— А мозги мне как были, так и теперь нужны. Потому из правления я вас повыгоняю — давно зрело, а вот из банка мало кого отпущу. Савина, баламута, выгоню, — злопамятно припомнил он, наливаясь заново обидой. — Ишь тихарь! Сегодня же подпишу.

— Савин стратег, каких мало, — вступился, хоть и понимал, что безнадежно, Забелин. — Никто так рынок не промаркетит. Умник редкий.

— Именно что. А мне умники не нужны, я сам умник. Мне умницы требуются.

И неожиданно закончил:

— Как ты.

— Я-то теперь — давно прошедшее время. — Забелин выудил из холодильника коньяк и, хорошо зная, насколько вынужденный трезвенник Второв не переносит спиртное, намеренно медленно нацедил стаканчик.

— А то, может, глоток на прощанье? Все-таки дело свое я неплохо делал.

— Поставь бутылку, пацан! — Взъярившийся Второв резким движением сбросил со стола налитую рюмку, так что по свежим забелинским брюкам пролегла пунктирная коньячная полоса. — А дело как делал, так и будешь делать!

— А ху-ху не хо-хо? — впал в блатной сленг и Забелин. — Я тебе не холуй вроде Чугунова. Не на тебя, пахана, на идею общую пахал.

— На нее и будешь, — тихо, на контрасте, так что и возбудившийся Забелин притих, чтоб расслышать, произнес Второв. — Стратегия — это, давай так, не твоего ума дело. Тут мне решать. Но — цель! Цель, что когда-то провозгласили, — служить России. И это неизменно! Ты на правлении блестящую идею высказал. Между прочим, никто из стратегов ваших хваленых даже не отреагировал. А ведь из всего сегодняшнего бедлама это единственно ценное и было. Я об идее брать под банк высокотехнологичные институты.

— Расслышал-таки.

— Еще как. Только при других не показал. Слишком важно. Перспектива.

Он поднялся стремительно и, забыв оглаживать знаменитую свою язву, заходил меж стен. Злые языки говорили, что привычку эту он приобрел в начале восьмидесятых, когда полгода просидел под следствием по обвинению в частнопредпринимательской деятельности.

— Решили без нас все поделить, тихари. Межсобойчик затеяли: тому нефтяночку, тому связь или алюминий. А Второва побоку. Так и делите. А мы вам горловину перекроем. Хиреет, говоришь, великая оборонная наука? — притормозил он перед погрузившимся во внимательное молчание собеседником. — Мы для чего банк создавали?! Страну поднимать, финансы в промышленность впрыскивать. Да, трудно теперь. Некоторым паникерам уж и откат чудится, — неприязненно вернулся он к сегодняшнему столкновению. — Откаты эти поганые. Всем откатывай. Дооткатывались — страну откатили. Но мы-то? Если станем высокие технологии поднимать, мы что, откатываемся?

Он подозрительно оглядел Забелина и опять пустился в путь.

— Выбираем пару-тройку институтов, из тех, что «просели», но у кого настоящие, ликвидные наработки есть, и поглощаем. Во-первых, доброе дело сделаем — науку поддержим. Ты сам оттуда, должен понять. Сколь можно смотреть, как мозги за границу перетекают? Здесь служить извольте. Наоборот, уехавших обратно истекать станем. А под это — все ноу-хау у нас! Помнишь, как ты кредиты возвращал? Не надо все подряд арестовывать. Важно ключевую горловину найти — и перекрыть. Опломбировать сливной краник! Вот тогда-то и приползут на брюхе! Они себя уж за чемпионов держат! А мы их апперкотом, откуда и не ждали. А чтобы раньше времени никто, кроме нас, не догадался, вот тебе для всех прикрытие — скупаем новые площадки. Банк-то растет. А там что ни институт, то пятнадцать — двадцать тысяч квадратов. А если даже явно вылезет, что не для банка, то на перепродажу. Нормальная спекуляция, любой заглотит. Нет! Великая во всех отношениях цель. С этим хоть согласен?

— Мое-то согласие зачем?

Второв запнулся от непонятного ему вопроса:

— То есть как?.. Ты ж этим и займешься, — и тут же, вдохновленный, не дав Забелину возразить, принялся ставить задачу: — Работать, чтоб не выпятить банк, станешь на своих рисках. Идея моя здесь такая: ты, само собой, остаешься в банке. Но внешне — для всех — мы разбежались. Из правления тебя выведу. Главное — не хочу, чтоб истинную, стратегическую цель заподозрили. Для всех ты идешь с понижением: садишься на спекулятивные поглощения. Второсортное направленьице. Особнячок этот за тобой оставлю. Во всем остальном ты сам по себе. Меня без нужды не донимай. Если что — через Чугунова.

Заметил движение Забелина, опередил:

— Знаю, не любишь. Все вы его за верность мне не любите. Вам бы кто попокладистей. Но — надежен. Насчет института — думаю, начать стоит с твоего бывшего — «Техинформа».

— Мельгунов?!

— А что смущает? По моим сведениям, там поразительные компьютерные технологии на подходе. Заодно и альма-матер бывшую из ямы вытащишь.

— Откуда знаешь, что в яме?

— А у кого теперь иное? Всю науку в яму загнали. Жлобье. Все на дешевку нахапать норовят. — Проигранные аукционы и конкурсы заусеницей цепляли его самолюбие.

— Объект серьезный. Без солидной финансовой подпитки не поглотить.

— Деньги будут. Возьмешь на пять лет восьмимиллионную кредитную линию на одну из фирм, что под твои зачетные схемы создавали.

— В долларах?!

— Можешь в тугриках. Отдашь контрольным пакетом акций. Сэкономишь лимит — считай, твоя премия…

— Шибко рискуете, гражданин начальник.

И было чему удивиться — прижимистость Второва, перерождающаяся в последние годы в скаредность, была хорошо известна.

— Ничем особенно не рискую. Не чужому даю.

И в какой уж раз подивился Забелин — за внешней невнимательностью ко всему, что не касалось напрямую банка, а значит, и не было для него интересно, за усиливающимся в последние годы равнодушием, сродни равнодушию старика, экономящему эмоции, оставался Второв непревзойденным, стихийным психологом, интуитивно чувствующим сердцевину каждого и умеющим при необходимости к пользе своей это знание использовать.