В поисках истины

Фридман, однако, ни в чем не сознавался.

— Поглядите на меня — разве я похож на убийцу? — твердил он. — Разве такие бывают убийцы?

— Тем не менее я вас задерживаю, — сказала Марченко. — По подозрению в совершении преступления.

— Не имеете права. Где у вас санкция прокурора на мое задержание?

— Вы плохо знаете законы. Органы дознания и следствия вправе задержать лицо, подозреваемое в совершении преступления, на двадцать четыре часа. Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР. Статья сто двадцать два. Пункт третий. Основание? Если на подозреваемом или на его одежде, при нем или в его жилище будут обнаружены явные следы преступления.

Домой Фридман больше не вернулся. Эксперты обнаружили на кромке левого рукава и на правой поле его плаща-пальто следы крови. Кровь оказалась и на его меховой шапке, и на туфлях, и на майке, и даже да волосах.

В ящике с разными инструментами, стоявшем в коридоре квартиры, где жил Фридман, был найден молоток без рукоятки, и на нем также была кровь, правда в ничтожном количестве, — видно, ее тщательно отмывали.

Опрошенная следователем приемщица ателье вспомнила, как выглядел человек, приносивший 14 апреля в срочную чистку мужское темно-синее плащ-пальто, и описание, которое она сделала, совпадало с приметами Бориса Фридмана.

С особенным нетерпением дожидалась Марченко, что скажут следователи по поводу пуговиц. Заключение криминалистов было таково: все пуговицы — и те, что находились срезанными в кармане плащ-пальто, и та, которую следователь подобрала в квартире, где произошло убийство, совершенно одинаковы как по материалу, так и по цвету, по форме, по размерам. Эксперты даже разложили на составные элементы имевшиеся на пуговицах пылевидные наслоения. Почему Марченко придавала столь большое значение пуговицам? Да потому, что они являлись тем самым «немым свидетелем», который с неопровержимой убедительностью подтверждал, что в квартиру на улицу Достоевского приходил именно зять убитой.

Нет, он не мог долго отрицать свою вину. Еще никогда ни один преступник не мог вести психологический поединок со следователем, в руках у которого имеются «железные доказательства» его вины. Победа всегда остается на стороне следователя, пусть это даже не широкоплечий, физически сильный мужчина, каким обычно его представляют неискушенные люди, а такая, как Нина Федоровна Марченко, молодая хрупкая женщина.

Ну, а тот, кто из подозреваемого стал отныне обвиняемым?

Что представлял собой он? Признав свою вину, Борис Фридман подробно рассказал, как он задумал убить тещу и Эдду, как, направляясь утром 13 апреля на работу, положил в портфель молоток и отвертку.

Вечером, по пути домой, он позвонил теще из телефонной будки, сказал, что сейчас к ней придет. Было минут двадцать шестого, когда преступник уже стоял перед дверью квартиры № 26 на улице Достоевского. Теща, перед тем как открыть, спросила: «Кто?» — и только после того, как убедилась, что это зять, впустила его. Не снимая ни шапки, ни плаща-пальто, ни перчаток, Борис прошел вслед за ней на кухню и тут же со всей силой нанес женщине страшный удар по голове молотком, за ним другой, третий. И так же хладнокровно расправился с маленькой девочкой, выбежавшей на шум из комнаты, где она делала уроки.

После этого убийца взломал отверткой шкафы, разбросал вещи, чтобы создалось впечатление, будто в квартире побывал грабитель, искавший ценности. Для пущей убедительности положил на стол два окурка, которые подобрал на улице около телефонной будки, билет на электричку. Пол в коридоре полил хлорофосом, полагая, что это помешает собаке-ищейке взять след. Стрелки будильника перевел на половину девятого. Словом, действовал, как самый опытный рецидивист, — расчетливо, продуманно. После тщательно закрыл наружную дверь на ключи и пошел домой. Он ничего не взял, в квартире, кроме 100 рублей, обнаруженных им в сумочке тещи. Из четырех купюр по 25 рублей одну он разменял, остальные спрятал под обоями.

В тот же вечер он пошел с женой погулять, а заодно купить для хозяйства кремосбивалку. По пути зашел в туалет на углу Невского и Фонтанки и выкинул там ключи. На другой день тщательно почистил ацетоном брюки, а плащ-пальто отдал в химчистку, чтобы уничтожить следы крови. Перчатки бросил в Фонтанку с моста Ломоносова, рукоятку от молотка и отвертку — в Мойку. Портфель, предварительно изорвав, сунул в бак для мусора во дворе НИИ, в котором работал.

Показания преступника записывались на магнитофон. Нину Федоровну, естественно, интересовало, что толкнуло Бориса Фридмана на убийство.

— Желание овладеть имуществом тещи, разбогатеть, — ответил он.

— Разбогатеть? Ведь вы и Людмила работали. Детей у вас нет. Разве вам недостаточно было тех денег, которые вы, молодые специалисты, получали? Их было не так уж мало. Хватало не только на прожиточный минимум, но и на покупку вещей.

— Мне хотелось жить еще лучше. Вы ведь видели мою жену. Она — красивая, к тому же избалованная. Она всегда стремилась хорошо одеваться. Ей нужно было много вещей. А это требует больших затрат.

— Значит, все дело в вашей жене?

— Да! И, если хотите знать, это она подбивала меня на убийство своей матери и сестры.

И торопливо, словно боясь, что ему не поверят, Борис Фридман качал выкладывать факты, компрометирующие его жену. То она взяла у себя на работе вазу, думая, что она фарфоровая, дорогая, в то время как на самом деле оказалась обыкновенным фаянсом, то якобы украла у своей подруги туфли. Он «топил» Людмилу, свою «зайку», пытаясь представить ее соучастницей преступления. Однако сделать это ему не удалось.

Людмиле дали прослушать магнитофонную ленту с записанными на ней показаниями мужа, и она без особого труда опровергла все его измышления. Им устроили очную ставку, и, встретившись лицом к лицу с женой, преступник не выдержал. Опустив глаза, теребя пуговицы нервно вздрагивающими пальцами, он признался: все, что говорил о жене, о том, что будто бы она знала об убийстве, готовила его вместе с ним, — ложь.

— Я ничему не удивляюсь, — сказала Марченко Фридману, — ваша натура мне абсолютно ясна. Вы даже ни в чем неповинную, близкую вам женщину готовы оболгать, только бы смягчить свою участь, извернуться, уйти от ответственности. Женщину, о которой говорили, что любите ее...

— Мне просто страшно становится от мысли, что я три года прожила с этим человеком и не знала, что он собой представляет! — воскликнула Людмила.

— Я вас понимаю, — сказала Марченко.

Каждого следователя интересуют психологические корни того или иного преступления. Почему, скажем, Борис Фридман, нормальный, казалось бы, человек, получивший воспитание в обыкновенной трудовой советской семье, окончивший институт, получивший интересную работу в НИИ, вдруг пошел на преступление? Выяснению этого Марченко посвятила один из допросов.

— Помните, Нина Федоровна, — доверительно произнес Фридман, — как, придя к нам в квартиру с обыском, вы вскользь обронили замечание по поводу табличек на дверях? Глядя на них, вы спросили у меня: «Что это? Мечты честолюбца?» Вы очень верно подметили. Да, по характеру я — честолюбец. Мне хотелось стать заведующим кафедрой, аспирантурой, получать много денег. Но пока у меня ничего не было, кроме красивой жены. Ее внешность удовлетворяла моему тщеславию, мне было приятно, что Людмила прекрасно смотрится со стороны. Но в то же время я боялся, что она со своими данными может сделать более блестящую партию, уйти от меня к другому мужчине, который обеспечит ее всем. Я боялся этого. А Людмила, ни о чем не подозревая, только подливала масла в огонь, заявляя в шутливой форме: «Таких, как ты, — на пятачок пучок». Это было ее любимой поговоркой.

Мне не хотелось, чтобы жена, пусть даже в шутку, говорила так обо мне. Я хотел доказать ей, что тоже кое-чего стою. Я завидовал второму мужу моей тещи. Этот на редкость ограниченный, бездарный человек, обыватель до мозга костей, сам себя называл подпольным миллионером и, видимо, таковым и был в действительности. Никакими другими достоинствами он не обладал. Любил только машину (у него была «Волга» старого образца) да в известной степени Эдду. Машину даже, пожалуй, больше, чем дочь. И еще любил индийские фильмы, во время просмотра которых плакал.