В поисках истины

Людмила рассказала, что в последний раз была у матери 13 апреля. После этого ни ее, ни сестренку Эдду больше не видела. Несколько раз приходила на улицу Достоевского: звонила, стучала, но никто не открыл. Это обеспокоило ее: не случилась ли какая-нибудь беда? 19 апреля Борис решил проникнуть в квартиру. Запасся длинной толстой веревкой и хотел было спуститься по ней с пятого этажа, проникнуть в квартиру № 26 через окно, но ему отсоветовали это делать — боялись, что еще сорвется и упадет. Тогда он просверлил в двери отверстие, просунул в него руку и таким путем открыл замок.

Борис Фридман подтвердил показания своей жены. Да, все так и было, как она рассказывает.

Марченко записала их показания на машинке, дала подписать. Людмила и Борис ушли.

После их ухода Марченко разыскала старшего следователя Дмитриева, которому была поручена отработка версии номер один — допрос бывшего мужа убитой.

— Николай Ефимович, необходимо выяснить, где был и что делал этот человек тринадцатого апреля. Сразу дайте мне знать, как только что-нибудь станет известно.

Дмитриев проявил исключительную оперативность. Спустя несколько часов он уже мог сообщить:

— Полное алиби. Я нашел свидетелей. Все они показали, что интересующий нас человек весь день находился дома, никуда не отлучался ни на минуту. И вообще, разойдясь со своей первой женой в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году, он с тех пор ее ни разу не видел. Даже не знал, где она живет.

— Ясно! — ответила Марченко, хотя после того, как версия номер один отпала, яснее не стало. Наоборот, дело только больше запутывалось. — Спасибо, Николай Ефимович.

А после того как ничего не дала и версия номер два — телевизионный мастер тоже сумел доказать свою непричастность к преступлению, — Марченко подумала, что если и дальше пойдет так неудачно, дело, которое она ведет, рискует попасть в разряд «глухих».

В любой работе могут быть неудачи. Бывают они и у следователя. Но следователь переживает их, как никто другой. Да и как не понять его состояние, если опасный преступник, способный совершить новое тяжкое злодеяние, еще находится на свободе, может быть бродит где-то совсем рядом, как дикий зверь, а он, следователь, несущий ответственность перед людьми, не в силах поймать его и обезвредить. Тут есть от чего потерять покой, и надолго. Нужно иметь большое мужество, чтобы не опустить руки даже в том случае, когда уже все, казалось бы, сделано и продолжать поиски бесполезно.

Марченко снова пошла к начальнику следственного отдела.

— Мне хочется произвести еще одну проверку.

— А именно?

— Сделать обыск в квартире дочери и зятя.

— Четвертая версия?

— Нет, скорее операция по очистке совести.

— Чьей?

— Моей собственной. Просто мне хочется быть уверенной, что эти люди ни в чем не виноваты. Чтобы можно было в дальнейшем им полностью доверять...

Появление следователя и сопровождающих его лиц — инспектора уголовного розыска, понятых — в квартире на улице Правды, где жили Людмила и Борис, было встречено с недоумением. Людмила резко сказала:

— Я удивляюсь вашей бестактности, товарищ следователь. Вы пришли делать обыск в такой тяжелый для нас момент. Неужели вы всерьез полагаете, что я и мой муж можем быть причастны к этому преступлению?

— Я этого не говорю.

— Вместо того чтобы искать настоящего преступника, вы тратите время на ерунду, оскорбляете и травмируете ни в чем не повинных людей.

— Не обижайтесь, Людмила, — мягко ответила Марченко. — Поймите меня правильно. Действия следователя можно уподобить кругам на воде. От центра круги расходятся все дальше и дальше, захватывая все большее пространство. Так и в нашем следовательском деле. Мы тоже начинаем всегда с центра, с того, что ближе всего, а потом расширяем круг своих действий, охватывая ими все большее число людей. Поняли?

— Товарищ следователь прав, — вмешался Борис. — Он должен произвести обыск. Это ведь простая формальность.

— Начинайте, Иван Алексеевич, — обратилась Марченко к инспектору уголовного розыска Лаптеву. — А к вам, Борис, у меня будет все-таки вопрос: что означают эти таблички у вас на дверях?

— Вы имеете в виду эти? — чуть улыбнулся Борис, смущенно показывая на дверь комнаты. С наружной ее стороны висела табличка, на черном фоне которой золотыми буквами было начертано: «Заведующий аспирантурой», с внутренней: «Заведующий кафедрой».

— Да, эти.

— Простая студенческая шутка.

— А может быть, мечты честолюбца? Ведь в каждой шутке есть доля истины. Так, кажется, сказал какой-то философ?

Разговаривая, Марченко в то же время осматривала помещение, вещи.

Она открывала шкатулки, коробки, ящики письменного стола, перелистывала книги.

В комнату вошел Лаптев, производивший обыск в коридоре. В руках он держал деньги — три купюры по 25 рублей. На лице его отражалось удивление.

— Поглядите, Нина Федоровна, что я нашел за сбоями.

— Чьи это деньги? — спросила Марченко у присутствующих.

— Мои, — спокойно ответил Борис.

— Почему вы их держите за обоями?

— Потому что это заначка.

— Заначка? — воскликнула Людмила. — Но ведь ты этого раньше никогда не делал.

— Не волнуйся, зайка, — обратился к ней Борис. — Просто я хотел сделать тебе сюрприз. Купить что-нибудь в подарок. Ведь скоро Первое мая.

— А теперь, Иван Алексеевич, помогите мне с смотреть вещи в шкафу, — сказала Марченко Лаптеву.

Инспектор открыл шкаф. В нем висели разные носильные вещи: шубка Людмилы, ее демисезонное пальто, плащ-пальто Бориса, темно-синий, на поролоне. Иван Алексеевич опустил руку в карман плаща-пальто, что-то там долго нащупывал, а затем зажал в горсти и вытащил. Марченко еще не видела, что это было. Но она почему-то инстинктивно подумала: вот сейчас Иван Алексеевич откроет кулак, и она увидит перед собой то, что прольет свет на обстоятельства дела.

Так оно и оказалось. Лаптев разжал пальцы, и Нина Федоровна увидела на его большой широкой ладони пуговицы. Они были черные, круглые, плоские. Точно такие, какой была пуговица, которую Марченко нашла в квартире на улице Достоевского.

— Тут еще и квитанция имеется, — проговорил Иван Алексеевич. — От четырнадцатого апреля тысяча девятьсот семьдесят второго года. На срочную чистку плаща-пальто. Потому-то пуговки и срезаны. С пуговками, как известно, в химчистку не принимают. Только квитанция почему-то выписана на фамилию Леонидов.

Марченко как молнией осенило:

— Леонидов! А вы — Фридман Борис Леонидович! Нехитрая же, прямо скажем, маскировка. Скажите, для чего вам понадобилось отдавать этот плащ-пальто в чистку? Да еще срочную?

— Чтобы отгладить борта, которые помялись, пока плащ-пальто висело всю зиму в шкафу. Да уж не хотите ли вы сказать, что я причастен к этому убийству? — полушутливо воскликнул Борис, и его лицо чуть-чуть порозовело.

— Здесь только шесть пуговиц, — сказала Нина Федоровна, — а должно быть семь. Где же седьмая?

— Наверное, потерял. А вот когда именно — не скажу. Не знаю. Уже тогда, когда я в ателье срезал их с плащ-пальто, одна пуговица, та, что была на хлястике, отсутствовала. Может быть, я потерял ее в автобусе? Знаете, когда я езжу на работу, в автобусе всегда бывает много народу. Давка, теснота. Долго ли потерять пуговицу!

— Попрошу вас, Борис Леонидович, одеться, — сказала Марченко. — Вы поедете сейчас со мной в прокуратуру.

...Позже, вспоминая об этих пуговицах, Марченко думала: что было бы, если б обыск на месте преступления она провела не столь тщательно? Весьма возможно, что пуговица, которую она тогда нашла, так бы и осталась незамеченной. А не заметить было очень легко.

Ведь не нашел же ее сам преступник, который первым, еще до следователей, вошел в квартиру и, несомненно, тоже искал пуговицу, хотя и не был абсолютно уверен — там ли он ее потерял. А найди он, тогда бы не было самой главной улики. И, кто знает, сколько бы еще пришлось заниматься раскрытием этого дела.