Операция "Ривьера". Выпуск 4

— Не стоило вам так рисковать, Густав Янович, — озабоченно произнес инженер Арбенов.

Рассказ Крауминя настораживал. Выполнение задания требовало каких-то особенных действий, умных расчетов и неожиданных ходов.

А тут дурацкая зажигалка, собака на поводке, кролик…

Крауминь не производит впечатления легкомысленного человека. Отлично работает в Париже, хорошо законспирирован, не имеет провалов.

Может быть, потому, что научился обращать в собственную пользу не только крупное, особенное, но и повседневное?

Вспомнились слова Менжинского о непременном учёте при разработке задания всех мельчайших деталей.

Впрочем, кто может угадать, что мелкое в чекистской работе, а что крупное. Зыбкая, как паутина, нить порой приводит к отличному результату, а крупное, при внимательной разработке, оказывается мыльным пузырем.

Ладно, к главарям Торгпрома Арбенов попытается всё-таки пробиться, но и капитана Нарокова тоже не будет сбрасывать со счетов.

Между прочим, судя по коносаментам, груз плыл из Бизерты по Средиземному морю. «Дюк Ришелье» мог завернуть и в Марсельский порт. От Ниццы до Марселя рукой подать.

— Шифровка инженера Арбенова! — обрадованно сказал помощник, подавая Вячеславу Рудольфовичу листок бумаги. — Из Парижа.

Менжинский мгновенно пробежал глазами строки короткого сообщения.

— Умница Кулагин! Столько рогаток прошел и нигде не зацепился… Ах какой молодчина! Как его семейство поживает?

— Разговаривал с ивановскими товарищами. Жену устроили на ткацкую фабрику. Хотели продуктов подбросить, дров. Отказалась наотрез. Не хочет для себя никаких исключений… Ждёт мужа из командировки.

— Передайте, что товарищ Кулагин пребывает в полном здравии и шлёт привет.

Вячеслав Рудольфович откинулся на спинку кресла, довольно потер руки. Но глаза за стеклами пенсне тут же посерьезнели.

— Кирилловны зашевелились неспроста. Не исключено, что Чичерин задержится в поездке для отдыха и поправки здоровья на Лазурном берегу. Врачи это настойчиво рекомендуют. Износилась старая гвардия…

— Вам бы тоже подлечиться, Вячеслав Рудольфович… На этой неделе два раза врача приглашали в кабинет.

— А кирилловцами кто будет заниматься? Торгпромом, генералом Кутеповым, николаевцами? Может, попросить их воздержаться от контрреволюционной деятельности, пока ваш начальник товарищ Менжинский находится на поправке здоровья? Боюсь, что они нашей просьбы не поймут.

Да разве только это…

Опираясь рукой о край стола, чтобы невзначай не вспугнуть притихшую боль в спине, Вячеслав Рудольфович поднялся и подошел к карте. Взгляд задержался на тонкой синей жилке, причудливо пересекавшей строгие линии географической сетки.

Волга… Великая русская река. Волга-матушка, Волга-кормилица, воспетая в песнях, сказаниях, легендах.

Сейчас слово «Волга» было связано со страшным словом «голод». Голод в Поволжье, голод в Приуралье, на Северном Кавказе, на разоренной войной и бандами, обескровленной Украине.

Жесточайшая засуха двадцать первого года погубила посевы. А за одной засухой последовала другая.

Голодало почти тридцать миллионов. Особенно тяжелое положение было в Поволжье.

На борьбу с голодом страна бросила все силы. По инициативе Дзержинского чекисты спасали голодающих детей.

Сегодня, приехав на работу, Вячеслав Рудольфович увидел в вестибюле свежее объявление:

«Бюро ячейки РКСМ доводит до сведения всей молодежи, что согласно постановлению общего собрания будет производиться отчисление части ежедневного пайка в пользу интерната для голодающих детей Поволжья».

Отчисление от ежедневного пайка было каплей в море, но объявление заставляло задумываться. Между строк в нём звучала связь между отношением к революции и отношением к детям. Если вдуматься — то и другое было заботой о будущем.

Возмужание страны было трудным. Кроме борьбы с прямой контрреволюцией чекисты включились и в работу по восстановлению хозяйства. Было создано Экономическое управление, в задачу которого входила борьба со спекуляцией, воровством и взяточничеством. Бороться было с чем. На железных дорогах хищения иной раз достигали восьмидесяти процентов отправленного груза. Сухаревское торжище питалось в большей части не привозным товаром, а украденным из советских складов и магазинов. Церковь, агитируя невежественных и темных людей, сопротивлялась изъятию собственных ценностей на нужды голодающих.

Те, кто удрал в сытую Европу, знали о страшной беде. Радовались ей и вместо помощи предавали анафеме Советскую власть, плели заговоры и интриги, строили всяческие козни, посылали шпионов и террористов, вооружали банды. Неистовствовали в слепой, лютой злобе на все советское.

Несчастна мать, которая не может накормить детей. Чудовищен тот, кто, имея хлеб, спокойно может глядеть, как умирают с голоду дети

Трудно одолевалась беда. Миллионы беспризорных и голодающих ребятишек были помещены в детские дома и интернаты, получали помощь от государства. От деткомиссии при ВЦИК, председателем которой был Дзержинский.

Но полтора миллиона малолеток всё ещё оставались без помощи. Их должен был сейчас выручать коммунист Вячеслав Менжинский, а ему приходилось заниматься новоявленным «императором».

— В шифровке Кулагину укажите на необходимость максимальна активизировать операцию, — непривычно жестким голосом сказал Менжинский. — Подготовьте материалы по Кирилловнам и николаевцам. Мы должны добиться, чтобы эти два претендента на «престол» как следует поссорились друг с другом… Вот над этой задачкой я сегодня вечером и помыслю.

ГЛАВА 5

Мистер Брасс

— Позволю себе не согласиться с вами, мистер Брасс, — поигрывая изумрудным брелком, сказал Коншин. — Большевики могут заставить русского мужика снять иконы в горницах, могут отдать церкви под клубы, но веры им не истребить.

Мистер Брасс, как попросил себя называть собеседник, в упор глядел на Коншина выпуклыми немигающими глазами. Этот пристальный взгляд и выпяченная губа раздражали члена совета Торгпрома.

Кто такой мистер Брасс, Коншин толком не знал. По-русски он говорил отлично, без всякого акцента. По той почтительности, с какой Густав Нобель говорил об этом англичанине, можно было понять, что птица он важная И вдобавок весьма увертливая. Вместо того чтобы задать прямой вопрос и получить на него определенный ответ, собеседники вот уже битый час толковали о загадочной душе русского человека.

— Вера и иконы не имеют сейчас никакого значения, господин Коншин.

— Я имею в виду устойчивость мужицкой психологии… Продразверсткой Советская власть чувствительно побила мужика. Вовремя опомнилась и ввела, как вы знаете, свободную продажу хлеба, а затем и нэп. Это убедительно доказывает, что большевики не могут осилить мужицкую психологию и вынуждены отступать перед ней…

— Иллюзии, совершеннейшие иллюзии. Большевистская власть бьет не мужиков. Она бьет тех, кого в вашей деревне испокон веков называли мироедами. Бьет десятерых, а сотне дает землю. Вот в чем сила комиссарской политики. Представьте себе, во что может обойтись стойкость русского мужика, если у него начнут отбирать землю, которую он получил от комиссаров… Или вы полагаете, что землю надо оставить у мужиков?

— Нельзя так приземлённо рассуждать, мистер Брасс…

— Мужик будет мыслить приземленно, господин Коншин. Как только он разберется, зачем доблестное войско, скажем генерала Кутепова, пришло на русскую землю, его мысли сразу же приземлятся.

— А я верю, что в душе русского мужика не умерла былая вера в святую Русь. Диктатура комиссаров и чекистов заставила её притихнуть. Она затаилась в горницах с дедовскими образами, но, уверяю вас, продолжает рычать. Она исподволь подрубает все планы коммунистов. С деревней им не справиться. В русских мужиках так и остался подвижнический дух. Мужик не только о собственной землице заботился, он ещё всегда хотел душу спасти.