Сладкая жизнь

— Вы помните, что мне обещали, Андрей?

— Ну конечно. — Он помог ей снять полушубок, сделав шаг в сторону. — Алла, тебе так идет это платье — жутко красивое. А уж то, что под ним…

Он рассматривал ее, чуть склонив голову. Проведя рукой по платью — и по телу, — сначала по груди до низа живота, потом от шеи до… почти до ног. И продолжал рассматривать и потом, уже когда усадил ее на диван в гостиной и принес коньяк.

— Нет, правда супер — все супер. Даже не знаю, что мне больше нравится… Алла, можно я сравню — чтобы определиться?

Она застыла, ощущая, что дрожь, бившая ее всю дорогу, стала сильнее, и уже ничего не говорила, когда он протянул ей руку, приподнял, вынимая из рук рюмку, и повел в спальню, прижимаясь к ней сзади, подталкивая настойчиво. Не давая пойти в душ, расстегивая молнию на платье, начиная раздевать, отпустив, только когда она осталась в белье и колготках. Глядя неотрывно, как она снимает все, — она видела это в зеркало, повернувшись к нему спиной, — и быстро сорвав все с себя, уже когда она разделась.

Она успела подумать, что он говорил правду — про месячное воздержание — и что для него это, наверное, очень много. Потому что он был очень жаден, и ласки были резкими и почти грубыми, какими, наверное, и должны быть в таком состоянии, — и вошел почти тут же, положив ее на спину, приподняв одну ногу, лежа на боку рядом с ней. А потом она не думала, только стонала — а потом и вообще отключилась, улетая куда-то, позволяя себя переворачивать, как ему хочется. Делать все что угодно. Она даже не встревожилась, когда он сделал это в нее, и, не отпуская никуда, тут же уселся ей на грудь, так что это оказалось перед лицом, мокро касаясь губ, а потом снова брал, как-то очень долго. И гладил тоже везде, и целовал, и опять брал.

Был один момент, когда она вернулась обратно — когда его палец оказался там, ну там, где совсем не должен был, по ошибке, наверное. И глубоко оказался, и она выгнулась резко.

— Тебе так не нравится? Просто у тебя такая попка…

Она улыбнулась отстраненно, лежа на животе, чувствуя, как его пальцы выходят оттуда, туда, куда попали как бы случайно, расширяя и увлажняя. А потом уже совсем не палец начал тыкаться туда, перехватывая дыхание и заставляя крикнуть. И он, наверное, понял, что ошибся, потому что скользнул ниже — и все продолжилось, унося в нереальность, обжигая внизу, заставляя дрожать всем телом, когда нагревшаяся до предела влага взрывалась словно, бешено сокращая все, а после отпуская.

Потом уже, сидя в ресторане, она подумала, что так было впервые — что во время этого она расслабилась полностью, не размышляя ни о чем, ничего не слыша, ничего не стесняясь. Ее стоны, его шепот, мокрое хлюпанье, влажные шлепки, стыдные запахи, яркий свет, освещающий ее всю, — все это были неотъемлемые характеристики той сладкой невесомости, в которой она парила. Да ее самой и не было, в общем, она вся перенеслась туда, вниз, там было и сердце, и голова, и душа — и что там еще есть у человека?

И только позже, после того как в последний раз поцеловала его там, страстно и чувственно поцеловала, так что он просил ее прекратить со смехом, отползая в сторону, а она все не отпускала его, — вот только после этого она начала превращаться обратно в саму себя. Тихо лежа на боку, ощущая липкость во рту и внизу, где все еще разбухло к тому же, словно увеличилось от непрестанного жара, и думая про себя, что это нормально, что так и должно быть, когда все по-настоящему. Когда это происходит не пять минут перед сном, а долго. И она видела это — ну то, что там у него, — красное, обмякшее, мокрое, — и смотрела не как на что-то стыдное, от чего лучше отвернуться, а как на что-то естественное и даже красивое.

— Алла, это фантастика! — Он разорвал наконец тишину. — Это просто фантастика. И если это произойдет еще только через месяц, я…

— Ну почему через месяц? — спросила, все еще не вернувшись сюда, все еще оттуда — или по крайней мере с границы. — Совсем не обязательно, чтобы это было через месяц…

И вот сейчас они сидели в ресторане, и приятная слабость была во всем теле, и там внизу все еще было мокро — а за окном шел снег, тут же тающий, она видела его краем глаза, периодически оглядываясь на полупустой зал вслед за его взглядом, перемещающимся с нее на дверь. Здесь было тепло, и пицца грела изнутри — проглоченная быстро в полной тишине в приступе зверского голода, — и бокал с вином, подносимый то и дело к губам, поднимал температуру тела, поджигая щеки, пуская по кругу поразительно легкую голову. Они даже не говорили ни о чем — взглядов вполне хватало, ей по крайней мере. И чтобы передать то, о чем думает, но что не хочет облекать в слова, и чтобы понять, о чем думает он.

Она даже не смотрела на часы — ей не хотелось показывать, что торопится, не хотелось услышать, что он ее отвезет. Оплетенная бутыль, стоявшая на столе, была пуста лишь наполовину — и еще ей хотелось есть, и она кивнула на вопрос, не хочет ли десерта к кофе. И когда он извлек из кармана пачку тонких сигарок, глядя вопросительно на нее, протянула руку, беря одну, нежно-шоколадную, повертев ее в пальцах, прикурив, стараясь не втягивать глубоко дым, ощупывая его языком и выдыхая обратно.

Понимая, что, окажись она дома, она сразу станет иной — переодевшейся в халат или джинсы хозяйкой и матерью, которой надо вымыть оставленную мужем грязную посуду, узнать у бабушки, как там дочь и что у нее было в школе, может, даже погладить мужу рубашку. То, что было внутри, — оно останется, конечно, оно будет в ней и назавтра в институте, где его не надо будет особо прятать, и завтра вечером дома, где ему придется затаиться. Но вот то, что снаружи — сочетание одежды, сигарки в пальцах и того, как она ощущала себя во всем этом и со всем этим, — оно появится только в следующий раз, в следующую их встречу, которая будет…

— Вы мне так и не сказали, почему вы передумали лететь в Лондон? — спросила, желая услышать, когда он появится в следующий раз, а заодно, что он не хотел улетать без нее, что полетит потом, когда она сможет. И верила сейчас, что, наверное, она бы смогла, летом, например, в августе где-нибудь, после сессии и вступительных экзаменов, перед днем рождения. Почему нет — сейчас все казалось возможным, легким, и ни в чем не было проблем.

— Ну ты же отказалась. — Он улыбнулся, и она улыбнулась, услышав то, что хотела. — А вообще… Улечу, наверное, — куда-нибудь, не знаю пока, может, через пару недель, может, раньше, а может, нет. Такая жизнь — лучше не загадывать, что будет завтра. А вот сегодня — сегодня было супер. Боюсь, что в ближайшее время эрекция мне не грозит — я столько раз кончил, что даже со счета сбился…

Она покраснела, опуская глаза.

— Андрей!

— Да нет, я серьезно. — Он, похоже, не понял, что его слова ее смутили. — У тебя такое тело, ты так это делаешь — сколько ни кончай, все равно еще хочется. А ротик… Знаешь, в жизни никому не завидовал, а вот твоему мужу, пожалуй, завидую…

— Перестаньте, Андрей. Мой муж…

Она осеклась, чуть не сказав, что ее мужу это — секс в смысле — совершенно не нужно.

— И что муж?

— Ну… у меня очень хороший муж. Он меня любит, — начала спотыкаясь, понимая, что говорит не о том. — Нет, я хотела сказать — вы ведь не были женаты, Андрей, вы не представляете, что такое прожить пятнадцать лет с одним человеком…

Все было опять не то — и она, найдя судорожным рывком выход, покосилась на него кокетливо, меняя тон.

— Я хотела сказать, что если бы вам в жизни повезло меньше — если бы вы случайно когда-то женились на мне и прожили бы со мной пятнадцать лет…

— Мы можем попробовать — а что, мысль…

Она смешалась окончательно — пытаясь понять по его ухмылке, что он шутит, но не видя подтверждения в несмеющихся глазах.

— Да ну вас, Андрей. — Она сделала паузу, делая глоток кислого тепла. — Неужели вы могли подумать?.. Вы знаете, сколько мне лет?

Это было игриво сказано — и она знала, что выглядит сейчас моложе, намного моложе. Тем более что за то время, пока его не было, она сделала стрижку, высветлив несколько прядей, превратив их из темно-каштановых в золотисто-рыжие. И покрасила брови, и купила еще один набор косметики, лак, помаду и тени, всё цвета сливы, фиолетово-лиловое. И новое платье делало фигуру более стройной, более молодой.