Сладкая жизнь

— Да что ты им объяснять-то будешь? Опять про мужа рассказывать? Я тебе сколько говорила — ходи в гости, везде ходи, куда зовут, киснешь ведь одна дома. Ничего, один посидит — все равно придет поздно и в телевизор уткнется или компьютер свой. Иди — Светку я заберу, хочешь, пусть у меня остается, если придешь поздно, только тогда с утра учебники мне занеси, которые ей нужны будут на следующий день. А своему не говори ничего — все равно не запомнит. Утром записку напиши, а я ему позвоню домой, когда он появится. Слава Богу, начала хоть мать слушать, а то в старуху превратишься, дома-то сидя целыми днями…

Она поотнекивалась еще — может, и не пойду, а если пойду, то на полчасика, чтобы освободиться пораньше. Договорилась до того, что мать потребовала, чтобы до одиннадцати не появлялась. И она приготовила ей учебники, которые завтра понадобятся Светке, чтобы сделать уроки на послезавтра. И саму Светку предупредила, что может так выйти, что ей придется у бабушки остаться, — а вот Сергею ничего не сказала.

Она вообще с ним толком не разговаривала с той беседы о машине — он впервые на нее обиделся всерьез, и, хотя старался этого не показывать, она-то видела. Он, конечно, вел себя как всегда — приходил поздно, а после ужина, если ужинал, сразу уходил к себе, так что все как обычно, но ей асе равно казалось, что он обижен. Но и она была обижена — и мысль о том, что это первая у них ссора, последствия которой так долго чувствуются, и о том еще, что она впервые не ищет сама пути к примирению, не пытается загладить ту ситуацию, по привычке взяв вину на себя, ее не беспокоила. Потому что сказала себе философски, что все происходит когда-нибудь в первый раз, — и потому что была убеждена, что не прав именно он.

А сразу после того, как с матерью поговорила, позвонила Ольге — такую лихорадочную активность развела, что не могла успокоиться никак. Начала издалека, а потом решилась наконец, напомнила аккуратно про то предложение — если надо, говорить, что она у нее, — и та оживилась тут же, засыпала вопросами, и она еле от Ольги отвязалась, пообещав, что завтра поговорят на работе. Но все это время она прекрасно знала, как все сложится, и потому слишком долго собиралась утром, хотя для этого встать пришлось в полседьмого. И когда через час разбудила Светку, та удивилась даже — только потом вспомнив, что мать сегодня идет в гости. «А я все понять не могу со сна — чего это ты такая красивая сегодня?» И потому едва не выдала себя в институте, задумчиво сказав Ольге, что одна ее подруга тут беспокоится, что вот дочка замуж вышла, молодая совсем, вдруг забеременеет, а что ей посоветовать, сама не знает.

— Вот подруги у тебя, Андреева, ну все как ты. Пусть спираль вставит, хотя нет, ненадежно — я как-то залетела, а у меня спираль была. Вообще к врачу надо сходить — сейчас же по-научному все — анализы сдаешь, тебе и говорят, какие таблетки лучше. Да даже норплант сейчас вшивают — представляешь, вшивают под кожу, и все проблемы. Самой надо сходить — я-то, дура, все по старинке постинором пользуюсь, а его только четыре раза в месяц можно, маловато получается. Так что с надежными — постинор, а если ненадежный, пусть презерватив надевает… — Ольга осеклась вдруг, посмотрела на нее недоверчиво. — Андреева — ну ты хитрая! Сначала признается, что в ресторан ее, видите ли, зовут, а она не хочет говорить никому, а потом якобы подруга насчет дочки беспокоится. Ну Алка, ну хитрая! А я, дура, не пойму никак, распинаюсь тут. Ну Алка! Я еще пару месяцев назад, не знай, что ты замужем, думала бы, что ты девственница по убеждению, — а тут разошлась…

Звонок, к счастью, прозвенел — вторая пара начиналась, после которой ей надо было уходить. Но Ольга шла за ней до того кабинета, в котором у нее были занятия — хотя самой надо было в другой корпус, — и все смотрела на нее и качала головой восхищенно, смущая и заставляя краснеть, делая все оправдания бессмысленными.

— По-сти-нор, — шепнула напоследок. — Запомнишь или записать?

А вот четыре часа спустя, когда занятия на Арбате почти подошли к концу, минут двадцать оставалось, она подумала с горечью, что зря было все это. И суета вчерашняя, и звонок матери, и сегодняшний разговор с Ольгой, которым выдала себя, — ничего не сказала, но та убеждена теперь, что она точно изменяет мужу, — и заход в аптеку, и топтание у прилавка, необходимое для того, чтобы набраться решимости. Как девчонка топталась — предвидя косой взгляд и хихиканье за спиной, когда отвернется, — и лишь когда усилием воли вернулась в ту роль, которую играла с ним, четко произнесла, что ей нужно. И все, похоже, зря.

И поделом старой идиотке — которая настолько дуреет от звонка того, кому отдалась однажды, что начинает покупать противозачаточные таблетки, не собираясь ложиться с ним в постель. А этот даже не появляется — для него, видно, дела важнее, прям как для Сергея работа. Как там Ольга говорит — все мужики одинаковые? Только она еще пошлость добавляет — насчет анатомических деталей, — но это лишнее.

Когда она вышла, он стоял у подъезда — с тремя розами, которых не было в прошлый раз, улыбающийся, выглядящий получше, чем в последнюю встречу. И она, злившаяся на него еще десять минут назад, пытавшаяся отрицать, что именно из-за него у нее такое плохое настроение, хотя с утра было прекрасное, — сразу улыбнулась в ответ, обо всем забывая, обо всех идиотских мыслях, о двенадцати днях, в течение которых чувствовала себя хуже, чем сейчас.

— Вы опять прогуляли, Андрей, — заметила с деланной укоризной. — Похоже, что студент из вас плохой…

— Постараюсь исправиться. — Он протянул ей цветы, глядя на нее так, словно она и вправду была его преподавателем. — Могу я хотя бы загладить вину? Пригласить на обед, скажем?

— Не знаю, не знаю. — Она качала головой, бессознательно провоцируя его на продолжение.

— Хороший итальянский ресторан, обед бутылка вина — этого хватит, чтобы заслужить прощение?

— Вы имеете в виду поездку в «Пиццу-хат», огромную бутыль кьянти и затем приглашение к себе — якобы для того, чтобы попробовать коньяк «Давидофф»? Признавайтесь, Андрей!

Она смотрела чуть в сторону, говоря это — чувствуя на себе его взгляд, судорожно думая, как она выглядела со стороны, ее еле замаскированная готовность согласиться на то, что он хочет.

— Ну, примерно так, — согласился наконец. — Приблизительно так. Если ты не против…

— Если вы о пицце, то я не против, а коньяк… — Она покачала головой, не задумываясь над тем, что говорит. — Если только вы пообещаете…

— Клянусь! — выпалил радостно. И вдруг задумался, и она видела, что что-то не так. — Секунду, ладно?

Он отошел в сторону. Она думала — к своей машине, которую узнала сразу, но он прошел мимо почему-то, встав у припаркованного за его красивым аккуратным джипом огромного монстра, черного полугрузовика какого-то, заляпанного грязью. Что-то сказав в открывшееся окно и затем отворачиваясь, не глядя, как эта машина разворачивается с трудом в узком переулке и уезжает.

— Ну так как — едем?

Она не стала спрашивать, кто это был, — ей было не до этого. Потому что, пока он отсутствовал, все эти три минуты, она боролась с самой собой — она новая с собой старой.

— Вообще-то я не голодна…

— Ну тогда начнем с коньяка, а пообедаем позже?

Он сказал за нее то, что не решалась сказать она — и кивнула в ответ. Добавив для успокоения совести:

— Если вы пообещаете…

И пошла за ним к машине.

Они говорили о чем-то по пути — о какой-то ерунде, она не запомнила, думая о своем. Даже марку машины не запомнила, хотя спросила зачем-то. Она так чувствовала себя, словно температура поднялась, руки подрагивали, и все внутри тоже, и щеки горели, и говорила тоже лихорадочно, то спрашивая, как называется этот джип, то интересуясь, как идут его дела, то любопытствуя, почему он так и не уехал в Лондон.

Она говорила и не могла остановиться — даже когда он притормозил у Триумфальной арки, набирая чей-то номер и буквально через минуту снова трогаясь с места. Она даже не поняла толком, что он сказал тому, кому звонил, — кажется, спросил: «Чисто?» Даже не среагировала, заметив у его подъезда ту же огромную черную машину и двоих людей около нее. И не могла замолчать, даже когда они поднялись, — лишь на мгновение остановившись, когда увидела на его площадке двух типов, на которых он не обратил, кажется, внимания, и снова открыв рот, как только за ними захлопнулась дверь.