Седьмой ключ

В романе героиня не хотела ребенка. Боялась, что он не даст ей исполнить задуманное — стать настоящей большой художницей. И все-таки родила! И ребенок помог ей преодолеть свою слабость, стать сильной. Более того, он помог ей состояться в искусстве. Словно второе дыхание в ней открылось, новый свет озарил работы… Она смогла обрести новое качество, новую красоту. И, похоже, думала Ксения, так и происходит. Она жила теперь с доселе неведомым ощущением полноты жизни.

И Вера знала — круг беды, который замкнулся над ними, — холод жестокого времени, неурядицы, одиночество, боль, — все развеется. Все станет тенью, тающей под лучами встающего солнца. Это солнце горело в них, заполняя души светом и радостью. Той уверенностью и надеждой на лучшее, которая приходит с верой и дается лишь тем, кто смог превозмочь себя и не отступил пред жизнью.

Воспоминания у каждого были свои. Маша думала про Мишку — он все-таки молодец: не побоялся предупредить их о смертоносном хранилище. Интересно, где он, как он? Она ждала, что он отыщет ее — адрес ведь у него был.

Манюня стала строже, серьезней, очень похорошела, но душа ее тосковала. Может быть, это было связано с необходимостью жить с матерью? Манюня всем сердцем рвалась к отцу. Ее не отговаривали — хотя, нечего скрывать, — побаивались за нее. Ведь Сережин душевный недуг… Но об этом предпочитали не говорить. По крайней мере, сегодня! Ведь завтра… Завтра решится все!

Вспомнили Борьку. Елена призналась, что вначале, после случившегося, просто его возненавидела. Прибить готова была, конечно, если б поправилась. И даже не столько за кровь свою горела местью она, сколько за несостоявшееся участие в долгожданном спектакле — с роли, конечно же, сняли… Но при всем при том было и хорошее — в больнице ее навещал режиссер. Надо же — в такую даль приезжал! Он, как мог, успокаивал, увещевал — дескать, выздоравливайте и ни о чем не беспокойтесь — я вас беру в труппу. Она сначала не верила, думала: просто утешает больную. Но вот на днях свершилось: зачислена в штат. Да еще какую роль дали — Елену в «Днях Турбиных»!

Все поздравляли ее, Вера включила магнитофон, бравурные звуки шопеновского полонеза заполнили комнату, и свечи как-будто вспыхнули ярче, их живой свет замерцал в глазах, заиграл в хрустале, отразился в оконном стекле, высветил акварели Сережи, забранные под стекло, и старинный портрет.

Женни была с ними. Глядела на них. Улыбалась…

С всеобщего согласия отреставрированный портрет поселился у Веры. А немногие уцелевшие письма решено было передать Антонине Петровне. В первое же воскресенье сентября намечалось проведать ее и передать письма.

Вера с Алешей с восторгом рассказывали о ней, об ее необычной судьбе. Перед отъездом в Москву они навестили бабушку Тоню, и она, по своему обыкновению угощая их чаем с вареньем и домашней баклажанной икрой, рассказала немного о себе. Оказывается, по праву рождения, по воспитанию, по призванию ей вовсе не место в деревне. Недаром ребята еще удивлялись городскому строю ее речи. Она была родом из семьи учителя. Родилась и выросла в Москве. Окончила гимназию. Долгие годы работала в Некрасовской библиотеке. Муж ее был военным. В тридцать шестом его забрали, а через год и ее. Четырнадцать лет лагерей! Пересылки, лесоповал… Муж не вернулся. В тюрьме она познакомилась со вторым своим мужем — Александром Алексеевичем — он был лесоустроителем, и когда их реабилитировали, к счастью, обоих одновременно, они уехали жить в эти края, куда его определили лесничим. Тут у них родилась дочь Татьяна. Александр Алексеевич прожил в деревне недолго — скончался от сердечного приступа. Это было в конце пятидесятых. Дочь пришлось поднимать одной. Устроилась на Свердловскую прядильную фабрику — сторожихой. Ночные дежурства, часто в две смены подряд… Дочь отбилась от рук, стала гулять, забеременела. И уж после — со старшим Петенькой на руках — вышла за деревенского. За того самого пьяницу, который сыграл в этой истории свою роль. Он сначала так-то не пил, — говорила Антонина Петровна. А внука им вдвоем с дочерью было не вырастить: работу в здешних краях — по тем временам довольно глухих — найти было трудно. Вот и связалась Танюшка с этим человеком, надеялась, что он выправится. Он не выправился. Пил все злее, опускался все больше. Родилась Лиза.

Антонина Петровна хотела забрать дочь с внуками и в Москву перебраться — если б устроиться где-нибудь при большом заводе — дали бы комнату… Но упустила время. Тут сыграл свою роль Лева Вязмитинов, чью страшную смерть она сердцем почуяла.

Левушку нашли-таки в сгоревшем доме. Левушку, которого Антонина Петровна любила…

Так закончилась история мрачного дома на дальнем берегу пруда. Много судеб он погубил, но круг замкнулся: Вера с Ксенией были убеждены, что Вязмитинов-младший навлек-таки на себя Божью кару. Чаша терпения переполнилась. Один удар молнии — и колдовское проклятие, тяготеющее над окрестностями старинной усадьбы, развеялось в прах!

Его похоронили на кладбище в лесу близ Леонихи. И единственный человек, который шел за гробом, была Антонина Петровна. Женщина, ради которой он оставил ее, Инна Павловна, слывшая в округе колдуньей, провожать его не пришла.

Звено за звеном сплеталась цепочка событий, составлявших историю местности. И жертвами темных сил, воплощенных в Вязмитинове, начавшем страшную летопись погубленных судеб, в первую очередь становились дети… Левушка — сын несчастной сломленной Женни… Дочка Антонины Петровны. Ветка предположила, что Левушка все-таки и бабу Тоню сумел подчинить, — не смогла она вырваться, не успела… А не то — такая сильная женщина нашла бы возможность укрыть внуков от разнузданного отца, и дочь увезла бы в город, подальше от деревенской трясины, где Татьяна смогла бы найти себя…

Этот гибельный список можно продолжить. Дочка молочницы — Света, сгоревшая в три дня после того, как тайно сумела проникнуть в жуткий запертый дом. Борька… Даже Мишка — хоть он и не поплатился рассудком за то, что слишком загорелся поиском клада, жаждой богатства, еще немного — и он тоже потянулся бы к молчаливому дому. А тут уж… Судьба Борьки, драма Сережи говорили сами за себя… Да, как ни странно это звучит, местность обладала собственной волей! Собственным восприятием тех, кто приезжал сюда. И тот, кто не вписывался в ее светлую ауру, не совпадал с ритмом дыхания, неминуемо шел по дорожке к жуткому дому, хранящему свои тайны. Местность отторгала таких…

Ветка вспомнила свой разговор с бабой Тоней: сделаешь гадость, совершишь зло — и в душе приоткроется дверца во мрак… Да, похоже, именно этот урок преподало им уходящее лето…

Вере не хотелось, чтобы тяжкие мысли оседали в душе перед завтрашним испытанием. А разговор все вился кругами, то и дело возвращаясь к теме темного дома. Видно, сама мысль о нем обладала магической властью. И тогда Вера переменила тему.

— Юра, что нас не посвящаешь в свои ближайшие планы? Когда уезжаешь? Жена, небось, думает, ты тут в Москве романчик завел. Ведь ехал в Москву на недельку, задержался вон сколько!

— А что жена? Как я решу — так и будет.

— Что ты имеешь в виду?

— Не захочет сюда насовсем возвращаться — пускай остается!

— Как? Так ты остаться решил?!

Все лица обратились к Юрасику.

— Не решил еще. Но… подумываю. Вот дом поставлю — там и решу!

— Интересно! — не удержалась Ксения. — По-моему, люди сначала решают уехать им или остаться, а потом уж и ставят дом.

— То люди… А то — я! У меня ж все не как у людей, как говорит моя сестрица Вераша… Ну как я вас таких тут оставлю? А? Нет, я сначала хочу убедиться, что вы все пристроены. А то что ж — у вас тут на сорок баб полтора мужика нормальных, все повывелись. Или сбежали — кто в Штаты, кто в Израиловку. Что ж вам теперь — вымирать? Дудки!

Все не выдержали — расхохотались. А он продолжал: — Домик зимний поставлю. Возле того, который уполз. Тоже гад — ну кто его, спрашивается, просил? Так нет — и этот сбежал. Убег! Очень вы, бабы, видно, страшные — даже дом вас испугался! А если правду сказать… Прикипел я к вам.