Седьмой ключ

— Раз уж начала… Так вот, я заняла денег и купила этот дом. На реке. Он пропал?

— Да. Его нет.

Ксения кивнула. Какое-то время молчала. Ее губы дрожали.

— Так получается, тебе негде жить? — спросила Вера.

— Получается так. Нам негде, — мать взглянула на сына. Он спал.

— Милая, не думай сейчас об этом, — воскликнула Вера. — Мы что-нибудь вместе придумаем. Мы же вместе теперь?

— Да. Лёна как?

— Не беспокойся. С ней все в порядке. Я ее заберу.

— Хорошо.

Ксения отвернулась к стене. Вера молча поцеловала ее и вышла.

А этажом ниже отец Валентин в это время сидел у кровати Сережи. Трое мужчин — соседей по палате — тактично вышли и покуривали на лестнице, ожидая, пока батюшка закончит беседу.

Сережа был ранен. Легко — в ногу. Но был очень слаб — потерял много крови еще до ранения, когда пытался свести счеты с жизнью, перерезав себе вены. Сразу же по прибытии в больницу ему сделали переливание крови, и теперь он лежал под капельницей.

Они говорили долго — не менее получаса. Врачи беспокоились, но все же смилостивились, вняв уговорам Веры, и дали поговорить. Она уверяла, что для больного эта беседа с батюшкой жизненно необходима.

Это и в самом деле было так. Когда отец Валентин, поднявшись, чтобы уйти, благословил больного и протянул ему для поцелуя нательный крест, Сережа потянулся к нему с такой жадностью, с какой ребенок тянется к материнской груди. Потухшие глаза его ожили, заблестели. И когда священник ушел, он прикрыл ладонью глаза чтобы никто не видал, что он плачет.

У дверей палаты дежурил милиционер: Сережа был единственным оставшимся в живых свидетелем происшедшего на поляне. И все понимали: пока следствие не разберется, пока в деталях не будет восстановлен весь ход событий, Сережа — под подозрением.

А батюшка, покинув палату, был просто подавлен, мрачен. На взволнованные расспросы он только махнул рукой, сокрушенно склонил голову и, теребя бороду, отговорился: мол, все потом!

Потом так потом. Но все — и Вера, и Алеша, и Веточка — понимали, что Сережа и впрямь замешан в кровавом побоище. Да что там — они боялись себе признаться в том, что он и есть главный убийца. В глазах у них стояло чудовище, в котором не было ничего человеческого…

Вера буквально вцепилась в дежурного сержанта с мольбами рассказать о происшествии на поляне. Тот отнекивался, сердился, клял любопытную на чем свет, но наконец сжалился и поделился тем, что знал. Выходило следующее: две враждующие группировки схватились возле подпольного склада, замаскированного под лесопилку. Что они не поделили — бог весть… это предстоит выяснить. Балашихинская группировка, похоже, перестреляла соперников. Четыре трупа осталось после побоища. Дальше вышла необъяснимая пауза — существовал явный разрыв во времени между первой серией убийств и второй. Кто-то напал на победителей, причем изничтожил их голыми руками. Сержант весь зеленел, когда говорил об этом. Малхаз — главарь группировки и двое его людей были буквально разорваны на куски, будто на них напал медведь или еще какой дикий зверь, обладавший невероятной силой и жестокостью. Кроме Сережи, уцелел еще один человек — племянник Малхаза. Его рана была обработана, ему была сделана профессиональная перевязка — видно, тут поработал врач.

Милиционер еще не знал, что раненый, которого он охранял, был врачом. А те, с кем он разговаривал, не знали, что руки, и грудь — весь торс Сережи были залиты кровью. Он весь был в крови, точно купался в ней. Двоих уцелевших свидетелей и, возможно, участников дикого побоища разместили по разным больницам.

Во всем этом ужасе предстояло разобраться следствию, а пока… Пока Сереже предстояло вылечиться и набраться сил, чтобы предстать перед судом. В каком качестве — подсудимого или свидетеля — никто не знал.

Происшедшее сбило все планы — нужно было возвращаться в Москву. Ксению с малышом выписали через неделю, и Вера забрала их к себе. Вскоре из больницы отпустили и Елену. Они с сыном тоже перебрались в город — в себя приходить и ухаживать за неокрепшей еще Кирой Львовной. Вместе ездили в Щелково — навещать Сережу. О случившемся он говорить не хотел — весь цепенел, зажимался, прятал руки под одеяло. И только все спрашивал — помнит ли батюшка об их разговоре? Они уговорились о чем-то. О чем — никто из них не открыл.

И вот, наконец, настал день, когда Сережу выписали из больницы. Перед тем следователь, неоднократно навещавший больного, взял с него подписку о невыезде. О предварительном заключении пока речи не было — никому и в голову не могло прийти, что он, с его сложением и комплекцией мог сотворить то, что содеял неизвестный убийца…

Глава 9

Канун

На исходе успенского поста, в канун дня Успения Богородицы отец Валентин обзвонил всех, кто был причастен к судьбе Сережи. И попросил их назавтра прийти к нему в церковь — в маленький старинный храм Сергия Радонежского, что в Крапивинском переулке неподалеку от Трубной.

Рано утром — в половине седьмого — двери храма распахнутся для них. Обычно служба начинается в девять, но тут случай был исключительный. Священник сказал, что просит их поучаствовать в особом обряде. При этом предупредил, что подросткам лучше бы не ходить — обряд необычный, всякое может случиться, а людей с неокрепшей психикой он может попросту напугать.

Однако, в храм пришли все. И Машка, и Алеша, и Веточка. А накануне собрались у Веры с Веткой, где теперь обитала Ксения с новорожденным и маленькой Лёной: как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Были тут и Юрасик с Еленой — собрались за круглым столом в просторной гостиной окнами на Патриарший пруд. Золото кое-где пробивалось в зеленеющих кронах красавиц-лип, обрамляющих пруд. Стояли последние летние дни.

Сначала все сидели притихшие, тревожно вглядываясь в пламя мерцавших свечей, которые Вера расставила на столе в старинных бронзовых подсвечниках. Все знали, что предстоящая церемония связана с Сережей. В душе все догадывались о том, чему посвящен обряд, но боялись признаться в этом.

Обряд изгнания бесов! Тут не могло быть гарантий, что все пройдет гладко, что силой своей молитвы и веры вместе со священником они смогут одолеть зло в душе одержимого. Зло, которое может оказаться сильней…

Наконец Вера решилась прервать тягостное молчание и предложила всем вместе вспомнить события уходящего лета. С самого начала — как приехали, как познакомились… Все с радостью уцепились за эту возможность, чтобы хоть как-то отвлечься от грядущего испытания. А кроме того, что и говорить, бывшие «островитяне» всей душой тосковали по летним дням, когда их подхватили и понесли те удивительные события, которые помогли им найти друг друга.

Они многое пережили. Многое поняли. И убедились в том, какая сила нужна, чтобы одолеть неуверенность, смуту и страх, что мешают исполнить задуманное, сбивают с пути, опрокидывают душу в хаос и рвут на части…

Местность похоже, их признала своими. Да они прошли через все, не изменив себе, а значит, не изменили и ей. Камертон, определявший родство, был светлой мелодией духа, светом души, способной противостоять смуте времени, искусам эгоизма, предательства и презренной корысти. Та мелодия, которую напевало уходящее лето и местность, созвавшая их, называлась любовью.

И теперь эта мелодия витала над притихшим столом, отражалась в глазах влюбленных, теплела в душе матери и той, которая не отступила перед словом, не предала свой дар, и в награду ей самое важное, о чем говорилось в романе, сбылось…

Теперь Вере было ясно, почему Ксения так испугалась, прочтя о новорожденном ребенке, — никто не знает, как отзовется слово на самом деле — защитит или навлечет беду… Часто страницы, написанные сердцем, душою, становятся пророческими, слово воплощается, будто фотоснимок в проявителе. Однако бывает, что пророчество сбывается с точностью до наоборот. Как случится на этот раз? Тогда Ксения этого не знала. Но теперь… Теперь она с благоговением, с неким священным трепетом глядела на Веру, которая в самом деле стала ей ангелом-хранителем. Ей и ее детям. В особенности, новорожденному Илюшке.