Отцовская скрипка в футляре (сборник)

— Чумаков Федор Иннокентьевич.

Денис назвал себя и не без удивления подумал о том, что, кажется, почти десятилетняя следовательская практика и почти бессонная ночь в ожидании встречи с этим человеком, за долгие часы которой Денис один за другим прикидывав и браковал варианты своего поведения в предстоящем разговоре с Чумаковым, оказались совершенно напрасными. Правила игры в этой встрече станет задавать не он, капитан милиции Денис Щербаков, а этот искусный в житейской дипломатии человек.

Злясь на себя за излишнюю предупредительность тона. Денис сказал:

— Садитесь, пожалуйста.

— Благодарю вас, — с достоинством ответствовал Чумаков, основательно утвердился на стуле, вновь разулыбался и молвил:

— Заглянул, так сказать, на старое пепелище. Начальник этого учреждения, Михаил Григорьевич Нестеров, — давнишний мой сотоварищ по охоте. Только подполковник сейчас на сочинском солнышке запасает калории. Словом, потоптался я по коридору да незванно-непрошенно нагрянул к вам. Исправить неловкость, которую допустил в нашем суматошном телефонном разговоре. В общем, простите великодушно, Денис Евгеньевич. И, как говорится, забудем.

— Забудем, — чуть растерянно повторил Денис.

Такое начало разговора никак не укладывалось в ночные прогнозы Дениса. Ожидал, что Чумаков с порога станет возмущаться задержкой Постникова, а Чумаков настроен на самый мирный светский разговор, который может позволить себе человек, уверенный в благополучном исходе этого разговора. На красивом диковатой красотою лице Федора Иннокентьевича нет и тени тревоги.

— Вот, значит, вы какой, Денис Евгеньевич Щербаков — старший следователь и прочая, и прочая… — Чумаков щедро обдал Дениса теплом своего взгляда и вдруг продекламировал: — Здравствуй, племя, младое, незнакомое!..

— Незнакомое — верно, — удивляясь тому, с какой легкостью и непринужденностью уходит Чумаков от главной цели своего визита, с усмешкой подтвердил Денис. — Но такое ли уж младое?

— И не говорите, Денис Евгеньевич, младое, — горячо возразил Чумаков. — Конечно, если по паспорту считать, по меркам демографической науки мы с вами, в общем-то, в рамках одного поколения. Вам, как я понимаю, тридцать, мне сорок два. Но если помнить крутые уроки истории, мы с вами представители разных поколений. Между нами — война со всеми ее последствиями…

— Но вас тоже миновала окопная юность, — довольно сухо напомнил Денис, давая понять Чумакову, что тому пора переходить к истинной цели своего визита. А истинной целью могли быть лишь судьба Постникова и проявленный следователем интерес к операциям с лесом в разговоре с руководством ПМК. О чем, естественно, Федор Иннокентьевич иноформирован досконально.

Однако Чумаков вроде бы даже и не заметил сухости тона Дениса. Лицо его притуманилось скорбью, поостывший взгляд устремился в себя, и заговорил он очень проникновенно о том, что, видимо, действительно не гасло в его душе:

— Совершенно справедливо заметили: в окопах не сидел, в атаки не ходил, рожей в грязь не плюхался под бомбами. Орденов за ратные подвиги, естественно, не имею… В июне сорок первого мне было три года. — Чумаков, не то скрывая волнение, не то нарочито выплескивая его, похлопал себя по карману, извлек пачку сигарет, радушно протянул ее Денису: — Не угодно?

— Спасибо, не курю, — сказал Денис, думая о том, что вроде случайно предложенный Чумаковым поворот в их разговоре позволит и ему, Денису, вооружиться любопытными фактами.

— Кабы не проклятый июнь сорок первого года, — разгоняя рукой облачко дыма, продолжал Чумаков, — вырос бы я интеллигентным сыном интеллигентных родителей. Ходил бы в музыкальную школу со скрипочкой в футляре, учился бы в средней школе с английским, а то и французским языком… и был бы не технарем, как сейчас, а наделенным звучными титулами комментатором нетленных шедевров мировой культуры. Родители-то мои получали зарплату в Московской филармонии. О скрипочке в футляре вспомнил я не для красного словца. Мне исполнилась всего неделя, когда отец с матерью получили дипломы Московской консерватории. По этому случаю прославленный профессор презентовал отцу старинной работы скрипку, на футляре которой была монограмма: «Иннокентию Чумакову и его сыну Федору с искренней надеждой…» В октябре сорок первого отец и мать — говорят, она была талантливой певицей — добровольно отправились под Можайск в составе фронтовой концертной бригады. И погибли во время концерта от одной немецкой бомбы. В наследство от родителей мне осталась скрипка с обязывающей надписью маэстро на футляре да недописанное письмо отца, в котором он восторженно напоминал, что скрипка — лучший инструмент на земле, основа симфонических оркестров и инструментальных ансамблей. И завещал мне, чтоб я никогда не изменял скрипке. Словом, призывал к творческому подвигу… Однако и скрипку, и отцовское завещание воспринял я много позже со слов сестры отца — тети Шуры. Она стала мне опекуном и первым наставником в жизни. Была она человеком не шибко большой грамоты, крутого нрава, отоваривала продуктовые карточки в закрытом распределителе. Так что голодуха военных лет нас миновала. Но в девятом классе остался я совершенно один. Померла тетя Шура. Мешок с сахаром подхватила в недобрый час. Пришлось мне кормиться одному. Тогда-то, чуть ли не ребенком, на всю жизнь открыл я важную истину: ни одна копейка не дается даром, а в рубле копеек этих сто… Как же тяжело мне доставались эти рубли-копейки. Случайная работенка, скудные харчи, а чаще и вовсе впроголодь. И все-таки хватило сил вырвать в школе золотую медаль и двинуть в институт. В Московский энергетический!.. Жаждал строить линии высокого напряжения. Так сказать, артерии жизни современной цивилизации.

Чумаков торжественно, точно гимн услышал, поднялся со стула, размашисто шагнул за спину Дениса, сделал второй шаг, но ударился грудью об угол сейфа. Однако же продолжал с пафосом:

— А годы-то были романтичнейшие… Старт широкого наступления на Сибирь, Братская ГЭС, Красноярская ГЭС, песню пели: «ЛЭП-500 — не простая линия…» Ради будущего диплома я разгружал вагоны на станции Москва-Сортировочная, сторожил ларьки на Цветном бульваре, подметал асфальт на Садовом кольце. Словом, был, по Федору Достоевскому, униженным и оскорбленным. И подобно его любимому герою Родиону Раскольникову — в гордости своей уязвлен сильно. Не стану скрывать, честолюбив был тоже не менее его. Однако же старушку-процентщицу не убил. — Чумаков усмехнулся. — Хотя страдал от хронического безденежья. И завидовал моим однокашникам, кого в те времена называли стилягами. Честно вам скажу, от поисков той процентщицы спасла меня повышенная романтичность в оценке своей профессии. Виделся я себе этаким Ермаком Тимофеевичем эпохи НТР во главе дружины высоковольтников на сибирских просторах. В конце концов достиг кое-чего. Недавно прикинул — за семнадцать лет после института я эти «непростые линии» протянул больше чем на половину земного экватора. Не обижен по службе. Ценят в нашем самом многопрофильном в Союзе министерстве. И ордена появились. Словом, не зря жизнь живу: хотя течет она при ЭВМ и опорах, а вот отцовская скрипка в футляре покоится на антресолях… На черный день… Знатоки утверждают — целое состояние…

По мере того как Федор Иннокентьевич нанизывал подробности своей далеко не прямой и не гладкой жизни, Денис проникался к нему все большим сочувствием. Когда же Чумаков, пусть несколько высокопарно, заговорил о своей романтической профессии, о том, что проложенными им высоковольтными линиями можно опоясать половину земного экватора, Денис почувствовал, что близок к тому, чтобы разделить всеобщее восхищение этим человеком. Следователь Денис Щербаков верил, что, независимо от возможных конфликтов Чумакова с законом, перед ним мастер своего нелегкого дела, человек, могущий и имеющий право вести за собой людей.

А Федор Иннокентьевич вопросительно взглянул на Дениса, улыбнулся грустно и сказал:

— Играть на скрипке я так и не научился. И даже не знаю, есть ли у меня музыкальный слух. Пою, простите, только на дружеских застольях. — Чумаков снова разулыбался ослепляюще и радушно: — Так, может быть, мы с вами сочиним его, застолье-то? Не до песен, конечно, а так, по рюмочке коньячку для приятной беседы. Время обеденное. Как вам эта идея? — И, заранее уверенный в согласии Дениса, поднялся, снял с вешалки шапку.