Трое (Из огня и крови)

- Ах, да, - Дикштейн отпил глоток кофе, - Вы знаете Дитера Коха из военно-морской разведки? Знал его Фейнберг.

- Он главный механик на "Копарелли". Аббас кивнул.

- Значит, мы сможем отремонтировать "Копарелли". Он будет в курсе, что там поломалось.

- Верно.

Аббас продолжил:

- Мы закрасим название "Копарелли" и напишем сверху "Штромберг", открыв кингстоны, пустим старину "Штромберга" ко дну, а на "Копарелли", которое теперь будет иметь другое название, двинем с грузом в Хайфу. Но почему бы просто не перевалить груз с одного на другое судно прямо в море. У нас же есть краны.

- Такова была и моя первоначальная идея, - сказал Дикштейн. - Но оказалось, что она слишком рискованная. Я не могу гарантировать, что операция пройдет гладко, особенно при плохой погоде.

- Если она продержится, можем все равно попробовать.

- Да, но, поскольку у нас имеются суда-близнецы, проще переименовать одно из них, чем переваливать груз.

- Тем более, - мрачно добавил Иш, - что хорошая погода и не продержится.

Четвертым за столом сидел Поруш, с прической ежиком и грудью, как бочка зля, женатый на сестре Аббаса.

- Если предполагается, - спросил он, - что все пройдет так легко, так что тут на борту делает наша отборная команда?

- Последние полгода, - объяснил Дикштейн, - я мотался по всему миру, организовывая эту операцию. Пару раз я натыкался на публику с другой стороны - чисто случайно. Не думаю, что они знают наши замыслы... но в таком случае нам придется им доказать, что мы на самом деле крутые ребята.

С листом бумаги в руке вошел один из офицеров и обратился к Дикштейну.

- Сообщение из Тель-Авива, сэр. "Копарелли" только что прошел Гибралтар.

- Ясно, - сказал Дикштейн, вставая. - Мы отходим утром.

Сузи Эшфорд и Ал Кортоне, пересев в Риме на другой рейс, прибыли на Сицилию рано утром. Двое из братьев Кортоне уже были в аэропорту, встречая его. Между ними состоялся долгий спор; в нем не было озлобленности, но все же он был громок и возбужден. Сузи не могла следить за тирадами на местном диалекте, но суть уловила: братья хотели сопровождать Кортоне, а он настаивал, что должен отправиться один, поскольку на нем лежит долг чести.

Похоже, спор остался за Кортоне. Они покинули аэропорт, разместившись вдвоем в большом белом "Фиате". Сузи сидела за рулем. Кортоне показывал ей направление по прибрежной дороге. В сотый раз она прокрутила в воображении сцену встречи с Натаниелем: она видит его худую угловатую фигуру, он поднимает глаза; он узнает ее, и его лицо озаряется радостной улыбкой; она кидается к нему; они обнимаются; он с такой силой прижимает ее к себе, что у нее болят кости: она говорит: "Ох, как я люблю тебя", - и целует его в щеку, в нос, в губы... Но ее не покидало чувство вины и испуга, и в воображении куда чаще вставала другая сцена, когда он смотрел на нее с каменным лицом и говорил: "Интересно, какого черты ты тут делаешь?"

Это напоминало ей историю времен детства, когда она плохо вела себя на Рождество, а мать разгневалась и сказала Сузи, что Санта-Клаус положит ей в сапожок, приготовленный для подарков, камни вместо печений и игрушек. Она не знала, верить ли словам матери или нет, и долго лежала без сна, одновременно и боясь утра и желая его.

Она искоса посмотрела на Кортоне, сидящего рядом с ней. Трансатлантический перелет утомил его. Сузи было трудно воспринимать "его человеком того же возраста, что и Нат, он был так толст и лыс, и... он бодрился, что могло бы показаться смешным, если бы ни говорило, что он не может справиться с грузом лет.

Когда встало солнце, остров предстал во всей красе. Сузи поглядывала на окружающий пейзаж, стараясь отвлечься, чтобы время летело быстрее. Дорога вилась вдоль берега от городка к городку, и с правой стороны виднелись скалистые пляжи и искрилась гладь Средиземного моря.

Кортоне закурил сигару.

- Я не раз откалывал такие штуки, когда был молод, - сказал он. - На самолет - и отправиться куда-то с хорошенькой девушкой, шляться, где придется, разглядывать места. Но увы... Похоже, я прочно засел в Буффало. Так вот вечно с делами - становишься богатым, но всегда есть, о чем сожалеть. И ты уже ничего не видишь, никуда не ездишь, а к тебе приходят и все приносят. Становишься слишком ленивым, чтобы получать удовольствие от жизни.

- Это был ваш выбор, - сказала Сузи. Она испытывала симпатию к Кортоне, хотя старалась особо не показывать ее: каковы бы ни были неправедные цели этого человека, он трудно и тяжело работал всю жизнь.

- Да, мой выбор, - признал Кортоне. - Молодежь не знает жалости. - Он как-то странно криво усмехнулся и затянулся сигарой.

В третий раз Сузи заметила все ту же синюю машину в зеркале заднего вида.

- За нами следят, - сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно и сдержанно.

- Тот араб?

- Должно быть. - Она не видела лица водителя за ветровым стеклом. Что будем делать? Вы сказали, что им займутся.

- Что я и сделаю.

Он замолчал. Ожидая еще каких-то слов, Сузи искоса посматривала на него. Он заряжал обойму пистолета пулями с черно-коричневыми гильзами. У нее перехватило дыхание: она еще никогда в жизни не видела настоящего пистолета.

Кортоне посмотрел на нее, а потом перевел взгляд на дорогу.

- Господи, да следите же за этой чертовой дорогой! Нажав на тормоз, она едва успела вписаться в поворот.

- Откуда у вас эта штука? - спросила она.

- От моего брата.

Сузи все отчетливее ощущала, что оказалась в атмосфере какого-то кошмара. Она уже не спала в постели четыре дня. С того момента, когда услышала, как ее отец спокойно обсуждает будущее убийство Натаниеля, она была в непрестанном движении: убегая от ужасной правды, открывшейся ей относительно Хассана и ее отца, она стремилась попасть в безопасность надежных рук Дикштейна; но, как и полагается в кошмарах, чем быстрее она бежала к цели, тем стремительнее та отдалялась.

- Почему вы не говорите, куда мы едем? - спросила она у Кортоне.

- Теперь, наверно, я могу сказать. Нат попросил меня найти ему дом, где он может бросить якорь, и чтобы туда не совала нос полиция. Вот в этот дом мы и направляемся.