Горбовский

– Не заходите к нам, – дрожащим голосом попросила она коллег. – Я буду там с ним… до конца. Пожалуйста, сообщите всем. Я этого сделать не в силах.

Разбитая, с вынутым сердцем, Марина вернулась в помещение, где лежал Горбовский, еле передвигая ноги. Едва она вошла, Лев посмотрел на нее и вымученно улыбнулся, будто просил прощения за все, что здесь происходит. Увидев это, она кинулась ему на грудь и в голос зарыдала.

В течение двух суток Марина находилась рядом с Горбовским и наблюдала его мучения. Лев медленно умирал у нее на глазах, претерпевая страшные физические изменения внешности. Чтобы отвлечь его от болей и кашля, отвлечь от предсмертных мыслей о беспомощности и безвыходности, о несправедливости жизни, Марина постоянно разговаривала с ним. Иногда они даже печально смеялись, вспоминая о счастливых моментах, которые они успели пережить, и понимая, что больше подобного уже не будет.

– А помнишь, как ты меня подозвал к себе после занятия, когда дал нам тест для самопроверки, а я прошла его на девять из десяти? Я так тебя боялась тогда, до жути! А ты, помню, смотришь на меня, как волк, и спрашиваешь: «А Вы не думали проходить практику в нашем НИИ?» Знал бы ты, как у меня тряслись поджилки от одного твоего взгляда. Да-а, кто мог тогда подумать, что я влюблюсь в тебя. И ладно я, но ты-то сам в меня влюбился! Как это произошло? Немыслимо просто.

– Я испытывал к тебе такую иррациональную, необъяснимую ненависть. Сам не понимал, что двигало мной. Особенно, когда ты сказала мне, что не собираешься проходить практику, а потом пришла на комиссию. Я готов был тебя в клочья разорвать. Не знаю, в какой момент я начал испытывать к тебе нечто большее, чем презрение. В первый раз, пожалуй, когда приревновал тебя к Гордееву.

– Приревновал? К Гордееву? Да ты шутишь!

– Нисколько. В самый же первый день. Правда, я тогда не понимал, что это ревность. Я смотрел, как они с Гаевым, да и вообще все они, возятся с тобой, сюсюкаются, и меня это страшно раздражало. Я думал, что если я тебя ненавижу, это делает тебя моей собственностью. А потом еще и Крамарь начал недвусмысленно проводить с тобой время, и я… Очень злился, Марин.

– Как ты удачно оказался поблизости, когда Бессонов подкараулил меня у входа в НИИ… я не знала, на что мне надеяться, ведь в прошлый раз ты меня не спас, а теперь… чуть не избил его, кричал, говорил такие странные вещи. Я была так шокирована, Лев. Я не понимала, что происходит тогда между нами. И с каких это пор ты так яростно меня защищаешь.

– Я тогда проходил по первому этажу и случайно глянул на улицу. В предыдущий раз, когда я видел эту картину, я не испытывал ничего, кроме удовольствия. А в этот раз я ощутил гнев. Ноги понесли меня наружу, я сам не помню, что начал творить в приступе злости.

– Да, ты был страшен, Лев. Матвей сразу понял, кто здесь главный.

– А потом я увидел, как ты плачешь, сидя на корточках. И мне впервые стало тебя очень жаль. Я понял, что уже не испытываю к тебе плохих чувств. Когда они успели пройти? Куда испарились? Во что преобразовались? Кто знает…

– И решил благородно провести меня домой…

– Я держался изо всех сил, но все же поцеловал твою ладонь. Это был такой внезапный порыв. Но я так искреннее желал этого… А ты повела себя так, будто и не удивилась вовсе.

– Ну, женская актерская игра, Лев. На самом деле я очень удивилась. Горбовский, с которым у меня вражда, провожает меня домой и целует мою руку. Ох, а помнишь, когда я пришла просить у тебя прощения! Тот поцелуй! После ЧП, помнишь?

– Еще бы забыть. Я так схватился за твою талию, что сам не заметил… Я не понимал, как такое могло случиться, но мне понравилось. Определенно, понравилось.

– Ох, Лев, я так тебя люблю…

– И я тебя, Мариночка. Свет в моей жизни, радость моя единственная. Я тут кое-что еще вспомнил. Однажды возвращался домой на автобусе. И на одной остановке вдруг вошла ты. Ты меня не заметила, а я и не стал обращать твое внимание. Я просто за тобой следил. Тебе какой-то парень место уступил, была давка. И вот ты села, прислонилась к окну, прижимая к груди толстый советский справочник, и прикрыла глаза. А я стоял поблизости и смотрел на тебя. А потом подловил себя на том, что залюбовался. Ты вызвала у меня первые теплые эмоции. Это было так неожиданно. Так… немыслимо.

– Я помню этот вечер, но я тебя совершенно не заметила. Лев, когда было ЧП, спасибо, что бросился искать меня. Если бы не ты… ты спас мне жизнь.

– Пообещай мне, что не расстанешься с ней, когда меня не станет.

– …

– Пообещай, что будешь жить. Не повторяй моих ошибок, оставляющих шрамы. Твоя жизнь только начинается, как и моя тогда. Ни к чему обрывать ее. Если бы мне удалось это сделать, я бы никогда не встретил тебя и никогда не был бы так счастлив. Душа человека способна возрождаться из пепла, даже если полностью сгорит. Я потерял семью и не хотел жить, но я встретил тебя и полюбил снова. Все… циклично, Марин.

– Лев, я не смогу быть с кем-то после твоей… после того, как ты…

– Умру. Да. Я умру. Очень скоро. И прошу тебя об одном. Не обрывай свою жизнь. Ты еще встретишь человека… через года…

Спицына зарыдала, ее лицо страшно исказилось от боли, что причиняли ей услышанные слова.

– Как ты можешь говорить такое, Лев! – закричала она, и крупные слезы полились по щекам и подбородку, капая на умирающего. – Я не сумею полюбить кого-то после чувств, которые я испытывала к такому человеку, как ты! Как вообще я смогу смотреть на другого человека, на другого мужчину, если в моей памяти и в сердце я всю оставшуюся жизнь буду держать тебя! Я никогда тебя не отпущу, я никогда тебя не забуду, Лев Семенович Горбовский! Я горжусь, что мне посчастливилось столкнуться в жизни с таким человеком! Достойнее и лучше тебя нет никого во всем мире, Лев. Для меня лично нет никого во всем мире лучше тебя. Пойми меня. Я так люблю тебя, что запаса этого чувства мне хватит до самой старости. Я никому и никогда не сумею больше сказать «я люблю тебя», потому что это будет ложью. Я всегда буду любить только тебя. Любить мгновения, которые мне пережили вместе. Пусть их и было не так много, как мне хотелось бы. Помнить каждый миг. Вспоминать, как ты орал на меня, и плакать от счастья, что это когда-то БЫЛО!!! – выкрикнула она слишком громко, и зарыдала еще сильнее над ним, закрывая страшно искаженное от боли лицо ладонями.

– Ты сможешь, Мариночка. И ты должна попробовать. Я же – смог, – тихо произнес Горбовский.

Он умер на третьи сутки, неотрывно глядя Марине в глаза и держа ее за руку.

И не было во всем мире того, что могло бы ее утешить.

Внутренний стержень Спицыной был полностью разрушен. Это можно было сравнить с цунами, что обрушивается на маленькую прибрежную деревушку и смывает ее с лица земли. Девушка была полностью сломлена. Голова освободилась от мыслей. Отныне там было совершенно пусто, как и в груди, где раньше билось сердце. Любящее и любимое.

Вирусологи боялись посмотреть ей в глаза, да и вообще взглянуть в ее сторону. Точно так же никто не находил в себе смелости взглянуть на деву Марию после распятия Христа. Все знали, как несравнимо сильно Марина любила Льва. И как невыносимо ей стало жить на этом свете после того, как его не стало.

Только богу известно, что удерживало Спицыну на ногах. Ей хотелось лишь одного – лечь на пол и умереть. Нестерпимая БОЛЬ свинцом заливала ей тело. Время от времени начинались сильные судороги. Слезы кончились, потому что воды она не пила. Но Марина все равно навзрыд плакала, и ничего не текло из ее глаз.

Когда о произошедшем стало известно Анатолию Петровичу Кравецу, он попросил оставить его одного на несколько часов. Уединившись, он достал из шкафчика за спиной припасенный запас спиртного и напился до состояния забытья. Впервые за свою карьеру он позволил себе такой поступок на рабочем месте.

Тело Льва поместили в морг, где и оставили до тех времен, пока вирус будет побежден и начнутся массовые погребения погибших в эпидемии. О случившемся узнали по всей стране. Изобретатель вакцины, Лев Семенович Горбовский, скончался, случайно заразившись вирусом М-17 и своевременно не вакцинировавшись.