Сомнительная версия

— Дак кто помог выбить стройматериалы? — оправдывался Коптяков. — Разве Жукова заслуга? Корреспондент помог! А кто организовал мероприятие? Выбил новый трактор и грабли валковые? Чья идея была?

— Ну ты мне эти дешевые методы выбивания брось, — отрезал сухо Андронников. — Технику и материалы так или иначе получили бы…

— Это ясно, да только когда? — ухмыльнулся Коптяков. — Может, только на будущий год…

— Знаешь, Василий Борисович, мужик ты деловой, да жаль, не умеешь с людьми ладить, допускаешь перегибы, нарушаешь элементарные принципы демократии, — проговорил назидательным тоном Андронников. — Увлекаешься кампанейщиной не в меру. У тебя осенняя путина не за горами, готовиться надо, а ты уже второй раз приходишь ко мне с этой писаниной…

— Дак вы сами говорили: всемерно повышать духовный уровень масс! — поспешно вставил Коптяков. — А тут как раз… этот Куковеров приехал…

— А не приехал бы? Так и не нашел других средств? Смешно ведь сказать, да и только…

— Лестно все же… история колхоза, — бормотал, потупясь, Коптяков.

— Понимаю, лестно, но не вытанцевалось, раскритиковал народ. Так плюнь на эту затею. Не сошелся свет клином на истории вашего колхоза.

Вышел из райкома Коптяков в подавленных чувствах. Проклинал на чем свет стоит Куковерова, тот день, когда с ним связался.

Эпилог

Об этих событиях мне рассказал в сосновецком аэропорту сам Марей, пока мы дожидались в ненастье летной погоды.

— Ну и чем же все кончилось? — спросил я.

— Дак ничем. Живем, — улыбнулся он. — Теперь у нас председателем колхоза Никита Жуков, а Коптякова вскоре после того перекинули куда-то в район снабженцем… Я сейчас бригадирствую. Ездил вот получать да отгружать сети для прибрежного лова. Такие, значит, дела, товарищ. В гости к нам как-нибудь приезжай порыбачить.

…А через месяц, когда я заехал однажды по делам в Усть-Почу, мне случайно попалась под руки брошюра: «История колхоза „Рассвет“». Автором ее был некий Куковеров.

Дачный синдром

1

Июнь и начало июля беспрерывно дождило, а потом на Москву обрушилась умопомрачительная жара. В пригороде жухла и никла к земле картофельная ботва, огуречная завязь; над болотами и полями переливался и ходил вялыми волнами призрачный жирный зной, а в городе, где асфальтовый панцирь стал упруг и податлив под каблуками, было вовсе невыносимо.

По пятницам пригородные электрички ломились от пассажиров; истомленные пеклом москвичи рвались на дачи, ехали на Клязьму, Протву с палатками, рюкзаками. Берега Десны буквально кишели «робинзонами», они селились колониями, ставили наспех крытые полиэтиленом бунгало, фанерные вигвамы, а рядом на воде покачивались десятки разноцветных резиновых лодок.

…У семейства Кавыкиных не было ни дачи, ни садового участка. Полдня Иннокентий Иванович проводил в ванной, писал диссертацию на положенной поперек ванны гладильной доске о вторжении Аттилы в Галлию и сражении с Аэцием и визиготами. «Микиан держался мнения, — строчил Иннокентий Иванович, — что войн следует избегать, пока есть возможность сохранить надежный мир без унижения собственного достоинства. Он был убежден, что мир не может быть ни прочным, ни почетным, если монарх обнаруживает отвращение к войне. Это сдержанное мужество подсказывало ему ответ, данный на ультиматум Аттилы, который настойчиво требовал дани и грозил…»

…К половине седьмого приходила жена, забирала по дороге из детсада Дашутку и еще с порога их малогабаритной квартиры спрашивала:

— Ну что, звонил, отыскал какой-нибудь подходящий вариант? Я еще одно «Рекламное приложение» принесла.

Иннокентий Иванович спешил закончить абзац: «Аттила предупреждал, что накажет за промедление, но колебался в раздумье — на какую из двух империй направить свои неотразимые удары».

Потом он вылезал из ванны и, следя на паркете голыми ступнями, брел к телефону, проглядывая на ходу колонки «Продаю» и «Разное».

С улицы, где напротив их дома шла новостройка, доносился натужный рев бульдозеров, грохот отбойных молотков. Выжженное небо в проеме окна перечеркивала надвое стрела башенного крана, и слышался истошный визг лебедок.

— Опять во вторую смену работают. Ударнички! — с раздражением бросала жена, косясь на улицу. — Нет, если они сегодня будут, как и на прошлой неделе, греметь тракторами до утра, ей-богу, я куда-нибудь сбегу. Ищи, Иннокентий, ищи! Ведь люди находят же как-то… Устраиваются.

Сколько раз Кавыкин предлагал ей снять дачу, как делали в минувшем году и прежде. Конечно, из-за ее щепетильного характера иногда возникали трения с хозяевами… Теперь она решила безоговорочно и твердо: надо приобрести свой летний домик. Или, на худой конец, избу в деревне где-нибудь, часах в двух езды электричкой. Для нее это постепенно стало уже навязчивой мечтой, идефикс, императивом, мобилизовавшим все резервы ее личности.

Купить дачу вблизи Москвы было явно не по средствам — заламывали тридцать, сорок, а то и все шестьдесят тысяч… Суммы умопомрачительные, представлявшиеся Иннокентию Ивановичу чем-то мифическим. Когда монотонный и слегка раздраженный голос на другом конце провода в ответ на его вопрос называл подобную цену, его одолевало невольное искушение бросить в ответ какую-нибудь колкость, а то и надерзить. Да, цены аховые, но что поделать: спрос рождал предложение…

— Нам бы хоть клочок земли, пятачок, чтобы поставить передвижной вагончик! — вздыхала порой с щемящей грустью в голосе жена.

У тестя был шанс достать через знакомого строи-теля-дорожника за бесценок нечто вроде передвижного сарая на колесах. «Главное — закрепиться на первое время, окопаться», — изрекал тот, словно речь шла об атаке труднодоступной высоты. Иннокентию Ивановичу хотелось ответить, что он «шляпа», проворонил такие возможности, когда прежде, лет двадцать назад, садовые участки буквально навязывали на службе; да и небольшую дачку тогда можно было приобрести сравнительно недорого километрах в пятидесяти. Да, полтора-два десятка лет… Как многое изменилось в жизни, в психологии людей… «От избы пахаря мы ушли, а теперь пришли снова, только уже в новом качестве, — философствовал Иннокентий Иванович. — Увы, вернулись не пахарями, а созерцателями. Нет, ничто не возвращается на круги своя…»

«Продается сейф с тройным секретом… Чучело аллигатора в отличном состоянии… Яхта „Ассоль“… Дельтаплан „Атлас“, бивень мамонта…» — прыгали перед глазами строчки, набранные нонпарелью. Нет, все не то, не то…

— Если бы ты не проводил целые дни дома, не мок, как идиот, в ванной, а поездил по садовым кооперативам, поговорил со знающими людьми, то, может, и удалось бы что-нибудь… — ворчала жена. — А под лежачий камень… Нет, предприимчивости в тебе ни на грош!

От этих всех упреков у Иннокентия Ивановича начиналась мигрень. «Ах, как славно было бы, — думал он, — бросить все к черту, вырваться из дому, купить дельтаплан „Атлас“, подняться на головокружительную высоту, где царит тишь, а воздух освежающе прохладен… Ведь, в сущности, мы, горожане, задавленные смогом, должны завидовать птицам…»

— Натусечка, что толку мотаться по садовым участкам, морочить голову людям, — слабо защищался он. — Ты ведь прекрасно понимаешь: никто дешево не уступит, пустая трата времени. А у меня сейчас ответственная глава с Аэцием. Поворотный момент… Крушение империи… Падение Рима!

— Вот-вот, — вспыхивала она. — Ты заранее так настроил себя… Плевать мне на твоего Аэция! Дача для меня важнее. О ребенке ты думаешь или нет?

— Ну хорошо, завтра же я поеду искать, — опускал он смиренно глаза. И ехал, бродил по пеклу вдоль чьих-то высоких заборов, робко стучался в калитки, досаждал хозяевам наивными вопросами. На него смотрели, как на лунатика, а он мямлил смущенно:

— Не знаете ли случайно, кто продает недорого, тысяч за пять, небольшой вигвамчик?

И потом, возвратясь, обессиленный, домой, он опять приходил к отчаянно смелой мысли: купить дельтаплан «Атлас» и устремиться куда-то туда, где у самого горизонта плыли в величавом спокойствии облака, с мягким шорохом задевая землю. Среди безмерного покоя и блаженства птичьего простора, наверное, столь ничтожной представляется мирская суета, мечты о жалком клочке земли, собственная дача, мнимая отгороженность от людей заборчиком, крашенным олифой, когда тебе могут принадлежать неохватные просторы. И что в сравнении с ними даже владения могущественного Аттилы… Иннокентий Иванович прикрывал в истоме тяжелеющие веки и видел себя прорезающим стремительно чуть наискось серебристое облако; вот он летит, обгоняя косяки утиных стай, автомашины, поезда… Людишки ползают муравьями по обочинам дорог… О, какие возвышенные и яркие мысли посетят, наверное, его там. Ликующее чувство свободы вдруг охватило его, он не ощущал уже ни духоты в вагоне электрички, ни толчков пассажиров, продирающихся к выходу… Да-да, с ума сойти от такого счастья!