Сомнительная версия

— Наши деньги, нам и решать. Не заплатим — и точка! — кипятился Федор, бросая независимые взгляды в сторону Коптякова. — Спросили нас, нужна нам эта писанина или нет? Да кто читать такое будет?

— Ан не отмахнуться теперь, ежели документ подписан? — качал головой с сомнением дед Анкиндин.

— Дак мы за глаза писанину не покупали, не наша вина, что гора мышь родила…

— Надо, так призовем правление к ответу! — сказал один из бригадников.

— На то и собрание уполномоченных, чтоб их проверить да поправить.

— Договор отменим! — поддержал Федора Афанасий Малыгин. — Запишем в протоколе решение собрания.

Марфа Седельникова с раскрасневшимся лицом честила зоотехника:

— Ты чего не выступишь, Иван? В коровнике, в помещении случки холодно, где уж там яриться животине, если иней куржавится на потолке… Тебя жданками кормят уж второй год, обещают ремонт. Надоело, сыта пустыми словами по горло!

Жуков стоял рядом с Ванюшей в сторонке. Не предполагал он, что выступление Куковерова вызовет такую бурную реакцию.

«Значит, пробрало их, эк разбередило, — думал он. — Почему же раньше на собраниях молчали, а теперь, как дело коснулось истории, прорвало?»

22

После перерыва на сцену поднялся Марей:

— А теперь позвольте, невзирая на момент, представить доподлинную историю Чигры, — потряс он над головой зажатыми в руке ученическими тетрадками. — С 1465 года!

Зал охнул. Марей начал чтение, чуть заикаясь от волнения, о первых поселенцах, об ушкуйниках, новгородцах, о закладных Марфы Борецкой монастырям, чьи вотчины были на побережье, в том числе и в Чигре…

— Это сколько ж он читать будет! — послышались в зале возгласы. — Эдак мы и к вечеру не кончим. Скотина еще не кормлена не поена!

Для всех стало ясно, что придется выслушивать его долго, в то время как еще не успели прийти в себя после выступления Куковерова.

— А что? Имеет право! — вскочил, размахивая рукой, в первом ряду дед Гридя. — Теперь его очередь.

— Хватит, устали, давай покороче, — выкрикнул кто-то.

— Короче? — едко сказал Марей, глянув на зал обузившимися глазами. — Тогда так, начнем с самой сути, — раскрыл он другую тетрадку. — Факт первый: восьмого июня сего года на реке браконьерили Семен и Дмитрий Гришуткинские, девятого июня ночью — Михаил Труба… Десятого — Матвей Сорока. Он же с братом Михаилом привезли под утро четыре мешка сена из прошлогодних стожков, что на Волчьем мысу. Зададимся, дорогие товарищи, мыслью, почему происходят такие досадные явления…

— А ты сперва докажь! — крикнул, пригибая голову, Матвей Сорока. — Может, у тебя и акты задержания имеются?

— Актов, к сожалению, пока нет, но зато фактов предостаточно, — бросил хладнокровно Марей. — Могу еще привести некоторые для полноты картины. Факт второй: седьмого мая сего года…

— Хватит, кончай! — посыпались выкрики из зала. — Ишь прокурор какой выискался!

Особенно дружно кричали те, кто опасался при чтении «фактов» услышать кое-что и про себя.

И народ в зале понял, что эта история им тоже не подходит, хотя многих одолевало любопытство, кого он там прописал.

— Нет, почему же, пусть, товарищи, зачитает, — подхватился Куковеров. — Все это крайне любопытно. Натуралистические детали! — Он обрадовался поводу отвлечь внимание от обсуждения его выступления, надеялся, что сравнение с писаниной Марея будет выгодно для него, потешит слушателей.

— Имеет право! Читай, читай! — шумел дед Гридя, ободряя Марея и порываясь подняться на сцену, но его удерживали за полу куртки.

— Будя бодягу разводить да из кулька в рогожу перекладывать, — строго и раздельно сказал Афанасий Малыгин. Он считал себя человеком дела и ко всякой писанине и ораторствам относился скептически. — Так нам и по вечерней воде не уехать на покосы. Давайте голосовать — кто против… и чтоб, значит, не платить зря тыщи корреспонденту, подымай руки.

— Правильно! Пора по домам! — поддержали его десятки голосов со всех сторон. — В другой раз соберемся, послушаем, что написал.

Читать свою историю дальше Марею теперь не имело никакого смысла. Он глянул на Малыгина и сразу смяк, глаза его потухли. Марей свернул свои тетрадки, спрятал в карман и с оскорбленным видом направился к выходу. И даже не обернулся поглядеть, как за его спиной над залом выпростался лес рук, натруженных, загрубевших, с узловатыми пальцами. Не видал он и того, как из другой двери, что была за сценой, незаметно выскользнул Куковеров и, озираясь, торопливо зашагал к гостинице.

— Так и пиши в протоколе, — сказал Афанасий белокурой девице-секретарше, которая сидела за столом. — Порешили большинством голосов против…

— А я возражаю, имею право! — все еще кипятился дед Гридя. Но на него уже никто не обращал внимания.

…Марей брел по улице с понурой головой, миновал крайние избы, поваленный ураганом частокол за околицей.

В небе быстро неслись лиловым дымом жидкие тучи, изредка прорезаемые снопами света от заволоченного багрового солнца.

Поднявшись на изволок, он остановился, закурил, достал из кармана тетрадки с историей Чигры, смял их и швырнул в обдерганные кусты вереска. Ком тут же подхватило ветром и поволокло в сторону деревни.

— Ничего, мы еще поборемся, время покажет, кто прав, — проговорил он твердо и сухо.

23

— Главное — не расслабляться, — бормотал Куковеров, склонившись с циркулем в руке над областной картой. — Расслабляться сейчас нельзя. И на старуху бывает проруха. Ну да ничего, мало ли у нас деревень и колхозов?.. В какой же лучше податься район? Так, Пинега, Кижма, Усть-Поча… — Он тщательно вымерял циркулем расстояние до Усть-Почи и, полистав блокнот, нашел выписанное предусмотрительно расписание самолетов. На всякий случай у него кроме удостоверения внештатного корреспондента газеты «Трибуна земледельца» было еще старое удостоверение многотиражки «Жиздренская новь», где он когда-то работал с полгода разъездным репортером на договоре.

«Ведь ради чего отрываюсь от нормальной жизни, комфорта, тащусь то в одну республику, то в другую… То изнемогаешь от среднеазиатского пекла, то от чертового комарья, перебиваешься флиртами с провинциальными Дашутками, ведешь жизнь странствующего историографа. Погоня за утраченным временем, утраченными иллюзиями? Где она, пульсация жизни? Чепуха! Вся пульсация в конечном итоге сводится к одному, — думал он. — И к черту, к черту все феноменологии духа. Надо помотаться еще немного, малость добрать, и тогда у меня будет свой домишко с приусадебным участком на Оке. Ради того и отражаю крупноформатно действительность. На полосе Нечерноземья и прочих межполесьях».

Общественное призвание? Лавровые венки? Из них супа не сваришь. Да, писания его канут в Лету, как ворохи пожелтевших газет, вся эта конъюнктурная трескотня на потребу дня. И пусть о нем, скромном рыцаре пера, никто не вспомнит, но ведь оставил все-таки и свои зарубки на шатких вешках времени… Что ни говори, а он нужен, помогает формировать общественное мнение, заставляя десятки ротозеев принимать себя всерьез, платить гонорары куда выше, чем получают иные титулованные писаки. И разве он не создал свой жанр? Разве не угадал болевые точки провинциальной жизни? Люди наворочали столько, что трезво осмыслят еще не скоро, и если посмеются, то не над ним, а над теми, для которых он стряпал весь этот фарс… Довольно умствований! Дорога ждет! Вперед, туда, где можно начать все снова… Нет, скорее, не начать, а продолжить, потому что корабли сожжены и к розовым мечтам юности возврата нет. Да и мечты эти были лживы, обманчивы и противоестественны. Летописцы, бродячие рыцари пера, сегодня еще нужны, на пыльных дорогах российской провинции ждут новые свершения! Так думал Куковеров, пытаясь успокоить себя и обрести свою обычную уверенность, хотя на самом деле ничего утешительного в создавшемся теперь положении не было. Чем больше в человеке энергии и чем легче она возбуждается, тем скорее всякое стеснение и затруднения становятся для него тягостными и причиняют душевные страдания. Однако, как личность деятельную и авантюрного склада, Куковерова увлекали элементы сангвинического темперамента, и он предавался спасительным самообольщениям.