Седьмой лимузин

Люсинда поцеловала его в особое место, за ухом, затем потерла ту точку, в которую только что поцеловала. Он ощутил какой-то неуютный покой: не то его держат за любовника, не то за домашнюю кошку.

И на следующее утро Гривен написал письмо. Начал было составлять его в максимально дипломатических выражениях, но затем оставил эту затею. Но как все-таки подсластить хотя бы последние строчки? «Дальнейшее развитие истории с королевским лимузином невозможно, пока вы не встретитесь со мной и не посмотрите на новые рисунки господина Бугатти».

Девятнадцатое сентября. Еще несколько сверхурочных вечерних часов, отработанных в сценарном отделе; мало ему своих проблем, надо решать и те, что связаны с Лили. Но тут зазвонил телефон.

— Господин Гривен?

Голос принадлежал молодому человеку; его слова было трудно разобрать, так как на заднем плане гремела посуда, играла музыка, нестройным хором звучали голоса мужчин.

— Да. Говорите же.

— Это Эмиль Морис. Я звоню по поручению герра Вольфа. Он хочет встретиться с вами сегодня вечером. — Насмешливо-формальный тон, парень явно насосался пива. — Вам это удобно?

Подразумевалось, разумеется, — попробуйте только отказаться!

Гривен постарался держаться по-деловому и как независимый человек.

— У меня нет с собой необходимых материалов.

— Ну, у вас масса времени на то, чтобы заехать за ними. Скажем, часов в одиннадцать? Вот и отлично. Подождите меня у входа в «Римское кафе». Вы ведь знаете, где это?

— Я там был раз-другой, — ответил Гривен, но на другом конце провода уже положили трубку.

Эмиль Морис, разумеется, шутил, спрашивая у Гривена, знает ли он «Римское кафе». В каждом городе было в те дни особое место встреч — под орлом универмага Уанамейкера в Нью-Йорке, под часами в Балтиморе, а в Берлине двадцатых именно в «Римском кафе» назначали свидания все приличные люди.

Нынче вечером здесь было даже больше народу, чем обычно. Гривену пришлось припарковать Двадцать третью модель на темной стороне улицы и изрядно пройти в обратном направлении. Он сверился с башенными часами церкви императора Вильгельма. Ему предстояло убить еще примерно полчаса. Вздохнув, он вошел в кафе через дверь-вертушку. «Римское кафе» иногда, в зависимости от настроения, раздражало его.

Вместительность заведения, в котором было больше тысячи посадочных мест, являлась одновременно и благословением, и проклятьем. Актеры, писатели, композиторы; одна и та же публика собиралась за раз навсегда облюбованными столиками; на некоторых столах стояла табличка «Столик заказан», из-за чего сплошь и рядом вспыхивали ссоры. Экспрессионисты сидят вон там, группа «Мост» — чуть ближе к кухне, направление «Новая вещность» разместилось между ними. Гривен начал подниматься по лестнице, узнавая здесь многих и многих. Отто Дике… Джозефина Беккер. Как всегда, окруженный толпой женщин Берт Брехт. Несколько знакомцев по студии, с которыми он раскланялся кивками… и вдруг! о Господи! Топорков!

Гривен резко изменил курс, уселся за не вызывающий опасения столик рядом с двумя революционерами, заказал себе светлого пива… потом еще одну кружку. Собственно говоря, в нормальных условиях у него не было никаких причин не раскланиваться с Николаем. Но сейчас, нынче вечером, на него непременно обрушились бы неприятные вопросы. Что привело вас сюда, Карл? Почему вы все время посматриваете на часы?

Без нескольких минут одиннадцать. Гривен расплатился, избегая смотреть окружающим в глаза, пока не очутился на улице, под жужжащей неоновой вывеской. Из тьмы вышел, хромая, человек с жестяной кружкой, он шел сгорбившись и сильно волочил ногу. Человека изуродовала война? Нет, Гривен понял, в чем тут дело. Он видел этого «инвалида» и раньше — один из тех здоровенных парней, что носят накладные протезы и рисуют на лицах чудовищные шрамы, чтобы отбивать подаяние у истинных калек войны. Гривен бросил ему несколько монет, как бы отдавая дань искусству притворства.

На башенных часах было уже шесть минут двенадцатого. Заставить его ждать — возможно, и это входит в их замысел? К черту их обоих, и Мориса, и самого Гитлера. Еще пять минут — и Гривен уйдет отсюда.

Но как раз когда он собирался уйти в приступе нахлынувшей ярости, Мерседес — причем не пресловутый лимузин Гитлера, а старый потрепанный седан, — выскочил из-за поворота на свет неоновой вывески. И в этом свете Гривен увидел, что Морис отчаянным жестом подзывает его. Гривен подскочил к матине и уселся на заднее сиденье. В одиночестве. Гривен не задал никаких вопросов, заставляя молчание работать на себя.

Огонек сигареты осветил лицо Эмиля, смазливое и хулиганистое. Они влились в поток машин на Курфюрстендамм, проезжая зазывные вывески и подмигивающих ночных бабочек. Шофер, посмеиваясь, иногда махал им в ответ, но потом внезапно посерьезнел.

— Герр Вольф относится к своим передвижениям с величайшей предусмотрительностью. И как раз сейчас он не может позволить, чтобы его увидели… в непривычном обществе. — Морис свернул на Оливер-плац, взял курс на север. — Расслабьтесь, герр Гривен. Скоро вы все поймете.

Они ехали зигзагами, по окраинам, насколько мог понять Гривен, правда, с каждым новым поворотом оказываясь все ближе к реке Шпрее. Затем Мерседес проехал по маленькому мосту Вайдендаммбрюкке, — и Гривен почувствовал, как потянуло от реки замшелым камнем и тухлой рыбой.

— Вам лучше закрыть окно, — сказал Морис. Впрочем, как вскоре выяснил Гривен, беспокоил водителя отнюдь не запах.

Дорога свернула на Шоссештрассе. Передние фары держали в конусе желтого света обе обочины, являя взорам сидящих в машине целый парад юных девиц. Совсем юных, начиная с восьмилетнего возраста, все в коротких юбочках и в гольфиках, и у каждой в руке школьная сумка, словно она и впрямь собралась в школу. Но тут одна из девочек увидела, что Гривен на нее смотрит.

— Мой господин! — Подскочив к машине, она живо спустила трусики. — Всего лишь пятьдесят марок. Или тридцать пять и сигареты.

Гривен спрятался в глубине машины. О Господи, он ведь слышал об этом квартале.

Им пришлось сбавить ход, потому что Мерседес притягивал к себе здешних маленьких профессионалок, как магнит. Девочки барабанили по предусмотрительно опущенным окнам машины. В их толпе Гривен разглядел и взрослую женщину, в кукольном парике, в гольфиках, чтобы потрафить вкусам запутавшегося в своих чувствах клиента.

— Не волнуйтесь. — Морис смотрел на Гривена в зеркало заднего вида. — Обратно мы поедем другой дорогой.

Проехав еще милю, он повернул налево, потом направо, потом опять налево, плутая по узким улочкам, пока Гривен окончательно не запутался в здешнем лабиринте. Мерседес в конце концов остановился среди мусорных баков и отчаянно мяукающих котов на задворках… чего? Гривен уставился во тьму. Гостиница? Универмаг? Он не мог решить, а Морис вовсе не собирался вносить в этот вопрос ясность.

— Пожалуйста, оставайтесь в машине. — Шофер вышел из Мерседеса, оставив двигатель включенным. — Он или в изумительном настроении или в чудовищном, одно из двух. Точнее сказать не могу. Но мой вам совет, герр Гривен, не произносите при нем имени Гели.

Морис не стал дожидаться ответа. Он подошел к какой-то двери и трижды постучал в нее, дверь сразу же открылась. Пахнуло маслянистым желтым светом… зашевелились какие-то тени… И вот вперед вышел Гитлер в надвинутой на самые глаза шляпе.

Гривен еще никогда не видел его в таком наряде. На ком-нибудь другом бежевый двубортный костюм выглядел бы отлично, но у Гитлера, дряблого и нескладного, фигура была не такова, чтобы на ней могли хорошо смотреться вещи. Вялый и неуклюжий, он шлепнулся на заднее сиденье. Лицо у него раскраснелось, лоб вспотел; смесь сомнения и сожаления — а истолковать его мину следовало именно так — была ему в высшей степени не свойственна. И тут взгляд Гитлера впервые упал на Гривена, словно тот был каким-нибудь жучком, случайно залетевшим в поле зрения.