Ларец Марии Медичи

— Все, что угодно: бумагу, дерево, камень, металл, шерсть, стекло, фаянс.

— Капли упали сверху вниз?

— Конечно. — Химик поднял брови. — Как же иначе?

— Вот я и говорю: как же иначе?.. Он что-то клеил у себя на голове. Надо послать людей в гостиницу. Пусть тщательно исследуют пол в ванной и перед гардеробом, у зеркала… А что у него там, в пузырьках, оказалось?

— Ароматические соли, эссенции, шампунь, бесцветный лак для ногтей, ацетон, всевозможные кремы и, конечно, кельнская вода.

— Что?

— Одеколон.

— Ах, одеколон… — Люсин покосился на химика. — Для бритья, надо полагать… А зачем ацетон? Для маникюра?

— Видимо. Лак смывать, если начнет отставать.

— А больше ничего им смыть нельзя? Вот это нельзя? — Люсин кивнул на бесштанный манекен. — Я про клей говорю.

— Сейчас проверим. — Химик вынул стеклянную пробку из бутылки с ацетоном, набрал его в бюретку и смочил ваткой лацкан. — Начисто, — объявил он, помахав перед носом ладошкой, чтобы развеять запах. — Прекрасно растворяет.

«Что же он клеил и что смывал, гад? Парик небось. Неужели все же парик? А вдруг это он не для конспирации, а потому что лысый? С него станется. Вполне. Лак, маникюр — абсолютно в стиле.

Будем рассуждать последовательно и строго. Мало ли что мог он клеить? И когда? Ведь никто не сказал, что он делал это вчера или позавчера? А вдруг это было еще до приезда в Москву? Э нет, так не пойдет. Рубашка, она о многом говорит. У него же дюжина рубашек. Зачем? Очевидно, чтобы чаще менять. Восемь из них первозданной свежести, четыре, в том числе и эта, лежали на отдельной полке. Нет, недавно он клеил, подлец! Теперь: что клеил? Если нечто, к внешнему виду отношение не имеющее, то пока можно вообще всю эту историю отложить. Поэтому станем полагать, что дело все-таки касалось внешности. Если он заклеивал себе пролысину на макушке — это не наше дело, пока во всяком случае. В итоге остается лишь вариант с более или менее радикальной переменой физиономии. Тут дело закручено туго: не нос же он себе подклеивал и не глаза. Либо волосы, либо усы, либо бороду. Здесь, как говорит «Бюллетень по обмену жилплощади», возможны различные варианты.

Если у него косметический парик, то пока позволительно на это закрыть глаза — все равно как на природную шевелюру. Парик — штука постоянная. Остаются усы и борода. Бороду можно наклеить, куда-то там сходить, в укромном месте снять и вернуться в первозданном виде домой, в гостиницу то есть. То же относится и к усам. С той лишь разницей, что в документах дядя фигурирует в усах, но без бороды. Отсюда с неизбежностью вытекает, что меньше всего мороки с усами. Вышел из гостиницы, отклеил, сделал свое, неведомое, но, наверное, не очень благородное дело (иначе зачем же маскироваться?), наклеил усы и предстал перед людьми в привычном облике.

В таком случае наши фотокарточки помогут как мертвому припарки…

Люсин поднялся к себе в кабинет и занялся полукилометровой картой, на которой был обозначен интересовавший его отрезок дороги с прилегающими окрестностями.

Но тут зазвонили сразу два телефона.

Одна трубка принесла весть, что вблизи наиболее важных объектов ольхово-цементного комплекса вкупе с лужами не наблюдается. Другая обрадовала, что парикмахерский цех человека на фотокарточке 9x12 не признал.

— Спасибо! Хорошо, — сказал в одну трубку Люсин. — Хорошо! Спасибо, — сказал он в другую и добавил: — Мы вам пришлем другие фотокарточки.

Положил обе трубки и взял третью, внутреннего телефона:

— Фотолаборатория? Это Люсин говорит. У вас фотография, что вы для нас размножили? Так вот, сделайте, пожалуйста, три варианта: номер один — с усами и с бородой, номер два — с бородой, но без усов, номер три — без усов и без бороды… Какую бороду? Ну среднюю, не очень большую… Да и размножьте тоже… Мы разошлем. «Ощущение такое, будто гоняешься за пустотой. Человек-невидимка. Фантомас… Что же еще можно сделать? Антикварными магазинами и образами займемся завтра. Зарубежные сведения поступят не скоро. Что же сейчас еще можно сделать?»

Он позвонил дежурному по городу и попросил держать его в курсе всех происшествий — будь в них что-то невыясненное или же странное. Особо упирал на последнее, ибо чувствовал, что дело ему досталось очень странное. Надо сказать, что на то у него были некоторые основания. Зато уверенности, что дежурный понял его правильно, не было. Глянул на часы — самое время обедать. Позвонил, справился об антикварных магазинах. Их оказалось довольно много: главные — на Арбате и Горького, а также магазины на Береговой, на проспекте Мира, Комсомольском проспекте и антикварной мебели около Бородинского моста. Но без фотографий туда нечего и соваться. Хочешь не хочешь, а надо ждать.

Пошел в столовую. Бросил грохочущий поднос на дюралевые направляющие, положил на него алюминиевые ложки и вилку. Стал толкать вперед, продвигаясь в небольшой очереди. Есть особенно не хотелось. Взял четыре стакана компота и полную тарелку борща, подумал и добавил еще порцию кальмаров под майонезом.

Стоявший сзади незнакомый, коротко остриженный парень покосился на его поднос и вдруг засмеялся:

— Скажи мне, что ты ешь, и я скажу тебе, кто ты…

— Ну кто? — лениво повернулся к нему Люсин.

— Вы, товарищ, имели отношение к плавсоставу, где, кроме как пить компот или перетягивать канат, делать абсолютно нечего.

— Почему же? Можно еще в домино сыграть.

— Во-во! — обрадовался парень. — Забить «козла», а после кукарекать под столом… И еще вы, товарищ, жили в высоких широтах.

— А это откуда видно?

— Вы взяли одно только первое.

— Может, я есть не хочу?

— Нормальный человек — я имею в виду жителей средней полосы, — когда не очень голоден, берет все-таки второе.

— Обычно.

— Совершенно верно: обычно. Полярник обычно берет первое.

Люсин рассмеялся.

— Ладно, ваша взяла. Меня Люсин зовут, Володя.

— Очень приятно, Володя. — Он пожал протянутую Люсиным руку. — Гена Бурмин.

Люсин слегка поморщился.

— Ну и хватка у вас, Гена! — сказал он, помахав ладонью. — Дзюдо небось какое-нибудь?

— Подымай выше — карате.

— Это что — когда кирпичи ладонью разбивают?

— Можно и кирпичи.

Они сели за один столик.

— Очень вы подготовленный товарищ, — сказал Люсин.

— К чему это? — ухмыльнулся Гена, поднимая глаза от тарелки.

— К нашей работе.

— Промах, товарищ Люсин. Я здесь случайный гость. Я, видите ли, редактор. Редактирую приключенческие книги. Поскольку же в последнее время многие из ваших коллег подались в литературу, я вынужден их время от времени навещать. То они ко мне в редакцию приходят, то я к ним в этот богоугодный дом — так и живем.

«Занятный парень», — подумал Люсин. Гена ему определенно понравился.

— А вы, случайно, не пишете? — спросил Гена, вытирая губы салфеткой.

— Не пишу, — сокрушенно вздохнул Люсин, — не умею. У меня товарищ пишет. С историческим уклоном.

— Кто же это, если не секрет?

— Юрий Березовский. Может, слыхали?

— Ну как же! — Гена всплеснул руками. — Это же мой автор и приятель.

«Занятно», — подумал Люсин, не очень удивляясь привычному коловращению жизни.

Только вчера он думал о том, что надо бы повидаться с Березовским, и вот — пожалуйста, случайная встреча: за столом сидит человек, который отлично знает Березовского. Что это — чудо? Или свойство мира, который, как уверял один ученый чудак, есть только воля и представление?

Люсин знал, как иные случайные совпадения укладывают человеческую жизнь в такую железную прямую, что только разводи пары и дуй по ней, словно по рельсам.

В сущности, ведь ничего не меняется. Все равно даже без этого знакомства в столовой встреча с Березовским состоялась бы. Потому что это необходимо, потому что, кроме Юрки, ни один человек в мире с этим делом не справится. Тут все ясно. Но если этот коренастый, черноглазый парень — Юркин приятель, то и с ним тогда рано или поздно пришлось бы встретиться. Вот в чем скрыта страшнейшая диалектика. Как будто случайность, а попробуй избегни ее. Минуешь один закоулок, где она подстерегает тебя, так она все равно столкнется с тобой нос к носу за ближайшим поворотом.