Двойная осторожность

— С ума сойти! — сказал я.

Он кивнул.

— Выгода превыше здравого смысла...

— Прямо как все эти видеомагнитофоны, которые друг с другом не состыкуются.

— Вот именно. Хотя компьютерным фирмам стоило бы быть разумнее. Можно удерживать силой прежних покупателей, но новых этим не привлечешь.

— Ладно, все равно спасибо, — сказал я.

— Пожалуйста, — ответил Тед. Он поколебался. — А у вас что, действительно есть программа, которую вы хотите прогнать?

— Да. — Я порылся в кармане и выудил «Оклахому». — Вот эта кассета, и еще две другие. Не обращайте внимания на вкладыши — там один компьютерный вой.

— А записывал их специалист или любитель?

— Специалист. А это важно?

— Иногда да.

Я рассказал о том, как Питер составлял эти программы для клиента, у которого был «Грэнтли», и добавил, что заказчик не позволил Питеру испытать программы на машине, для которой они были предназначены.

— В самом деле? — обрадовался Тед Питтс. — О, ну тогда, если он действительно человек опытный и добросовестный, он мог записать на первую кассету сам язык. Апэпэшка — зверь капризный. Он мог решить, что так будет надежнее.

— Не понял, — сказал я. — Что такое «апэпэшка»?

— Компьютер, — усмехнулся Питтс. — АПП — «абсолютно послушный придурок».

— Вы шутите? — изумился я.

— Шутка, увы, не моя.

— А почему так надежнее?

Тед взглянул на меня с укоризной.

— А я-то было подумал, что вы лучше разбираетесь в компьютерах, чем мне казалось!

— Последний раз я сидел за компьютером десять лет назад. С тех пор я многое забыл, а они переменились.

— Так будет надежнее, — терпеливо принялся объяснять Тед, — потому что, если клиент позвонит и пожалуется, что программы не идут, ваш друг сможет объяснить ему, как загрузить в компьютер свеженькую версию языка, и тогда программы вашего друга будут нормально крутиться. Правда, — рассудительно добавил он, — этот язык займет уйму памяти, и для самих программ может уже не хватить места.

Он посмотрел на мое лицо и вздохнул.

— Ну ладно. Предположим, у «Грэнтли» память 32 килобайта. Это нормальный, средний объем памяти. Это означает, что у него имеется около сорока девяти тысяч ячеек памяти, из которых примерно семнадцать тысяч заняты языком «Бейсик». Таким образом, на программы остается около тридцати двух ячеек памяти. Верно?

Я кивнул.

— Поверю на слово.

— Но если вам придется загрузить язык еще раз, он займет еще семнадцать тысяч ячеек, и у вас для работы останется менее пятнадцати тысяч ячеек памяти. А поскольку вам для каждой буквы, которую вы вводите для каждой цифры, для каждого пробела, каждой скобки, каждой запятой требуется отдельная ячейка памяти, не успеете вы сделать ничего существенного, как все ячейки памяти окажутся заняты, и компьютер за виснет. — Тед улыбнулся. Многим кажется, что компьютер — это бездонная бочка. А он больше похож на мешок. Когда мешок наполнен, его приходится опорожнять, иначе туда больше ничего не положишь.

— Это вы детям так объясняете?

Тед слегка смутился:

— М-м... да. Всегда одними и теми же словами. Знаете, катишься, как по наезженной колее...

Прозвенел звонок на дневную регистрацию. Тед протянул руку:

— Давайте сюда ваши программы. Я попробую разобраться.

— Да, пожалуйста. Если это не слишком затруднит.

Он только рукой махнул. Я отдал ему «Оклахому» вместе с «Вестсайдской историей» и «Мы с королем» для комплекта.

— Сегодня не обещаю, — сказал Тед. — У меня весь день занятия, а к четырем меня вызывал Дженкинс. — Он поморщился. — Дженкинс! Ну почему мы не можем звать его попросту Ральфом, и дело с концом?

— Вы не спешите с программами, — сказал я. — Это не срочно.

Донне вынесли условный приговор. Сара рассказала мне, что из-за гибели Питера притихла даже мать ребенка, что на суде Донна плакала, и даже полицейские обращались с ней по-отечески. Голос у Сары снова был усталый.

— Как она? — спросил я.

— Очень плохо. По-моему, до нее только сейчас дошло, что Питера в самом деле больше нет.

Голос Сары звучал по-сестрински, по-матерински...

— Она больше не пыталась покончить жизнь самоубийством? — спросил я.

— Нет. Но бедняжка так уязвима! Ее так легко ранить... Она говорит, у нее такое чувство, словно с нее содрали кожу.

— Денег тебе хватит? — спросил я.

— Как это на тебя похоже! — воскликнула Сара. — Ты всегда так невыносимо практичен!

— Но...

— У меня с собой банковская карточка.

Я не желал пережевывать эмоции Донны, а Сару это возмутило. Мы оба это знали. Мы слишком хорошо знали друг друга.

— Не позволяй ей тебя изматывать, — сказал я.

— Со мной все в полном порядке! — резко ответила Сара. — И никто меня не изматывает. Я пробуду здесь еще неделю как минимум, а может быть, и две. До конца следствия и похорон. А может быть, и потом, если я буду нужна Донне. Я звонила шефу, он все понял.

Я мельком подумал, не слишком ли я привыкну к одиночеству, если она проживет в Норидже целый месяц.

— Я хотел бы приехать на похороны, — сказал я.

— Да. Хорошо, я дам тебе знать.

Мне резко и холодно пожелали спокойной ночи — впрочем, мое «спокойной ночи» тоже трудно было назвать особенно нежным. «Если мы и от вежливости откажемся, — подумал я, — все полетит к черту».

Семейный очаг давно уже остыл, и мы были готовы его замуровать.

В субботу я сел в машину со своими «маузерами» и «энфилдом» номер четыре, и отправился в Бисли, на стрельбище в Серрее.

За прошедшие несколько месяцев мои визиты туда сделались значительно реже, отчасти потому, что стрелять зимой из положения лежа — удовольствие маленькое, но прежде всего потому, что моя страстная любовь к спорту несколько поостыла.

Я уже несколько лет был членом британской сборной по стрельбе, но никогда не носил никаких знаков, показывающих это. В баре, после стрельб, я помалкивал, слушая, как другие вслух анализируют свои удачи и промахи, изливая свое возбуждение. Я не любил болтать о своих победах, ни о прошлых, ни о нынешних.

Несколько лет тому назад я рискнул отправиться на Олимпиаду. Олимпийские игры — это состязание одиночек, и для меня там все было непривычным.

Даже винтовки были другие, и дистанции тоже (триста метров). В этом виде спорта правила Швейцария. Но я все же стрелял неплохо и пробился на верх турнирной таблицы, что для британца было просто замечательно. Да, это был мой звездный час; но с тех пор воспоминание о нем успело потускнеть и сделаться расплывчатым.

В британской сборной, которая соревновалась в основном с бывшими странами Содружества (то бишь нашими колониями) и часто побеждала, стреляли из винтовок 7,62 мм на разные дистанции: 300, 500, 600, 900 и тысячу ярдов.

Я всегда наслаждался, тщательно прицеливаясь, определяя скорость ветра и температуру воздуха и в зависимости от этого корректируя прицел. Но теперь подобное искусство становилось бесцельным как с внешней, так и с внутренней точки зрения.

Блестящие элегантные «маузеры», которыми я так дорожил, вот-вот должны были устареть. В наше время, похоже, лишь террористы-снайперы нуждаются в безупречных винтовках, бьющих без промаха, а террористы пользуются оптическими прицелами, которые спортивные стрелки предают анафеме. А современная армия поливает противника свинцом не глядя. Армейское оружие не рассчитано на прицельную стрельбу, и к тому же каждый шаг вперед в эффективности влечет за собой дальнейшую утрату эстетики. Современная стандартная самозаряжающаяся винтовка — это монстр с магазином на двадцать патронов, газовым зарядным механизмом, способный стрелять непрерывно и наполовину сделанный из пластика, для легкости. А на горизонте светила винтовка без ложа, из которой можно стрелять от бедра, уже откровенно не рассчитанная на точность попадания. Винтовка с инфракрасным прицелом для ночной стрельбы. Бездымный порох. Автоматы. Что дальше? Нейтронные снаряды, выстреливаемые из наземных пусковых установок, способные остановить танковую армию? Новый тип аккумулятора, позволяющий создать лучевые винтовки?