Икона

— Мой сын болен, — сказал Андреас.

Фотис бросил на него тяжелый взгляд, в котором сочувствие смешивалось с раздражением из-за смены темы.

— Я знаю.

Разумеется, он знал. Мэтью, внук Андреаса, был крестником Фотиса. Ирини, мать Мэтью, приходилась ему племянницей. Круг был тесен.

— Мэтью говорит, что дела обстоят неважно, — продолжал Андреас, — лечение пока не дало результатов.

— Может быть, попробовать других врачей — получше?

— Врачи больницы «Гора Синай» считаются здесь лучшими.

— В Бостоне лучшие врачи. Но наука может только то, что может.

— В нашей семье никто не страдал этим заболеванием.

— Ты должен надеяться на лучшее.

Это что, насмешка? Так мягко, участливо — нет, скорее стариковская забывчивость.

— Не думаю, что в моем возрасте можно этим заболеть.

Фотис смотрел на него, чуть слышно перебирая свои вечные нефритовые четки, и на его лице ничего нельзя было прочесть.

— Мой бедный Андреу.

Несколько минут они сидели в желанной для обоих тишине. Отпив воды, Андреас наконец решил доставить удовольствие собеседнику.

— Я вижу здесь новые полотна.

Глаза Фотиса загорелись.

— В последнее время я стал больше внимания уделять коллекционированию, — с готовностью заговорил он. — Мне кажется, это мое настоящее призвание.

— Понятно.

— Да ладно, я знаю, о чем ты думаешь. Только дурак будет тратить деньги на искусство. Слишком ненадежно. Но мне нравится. Нравится следовать своему особому вкусу, нравится находиться в окружении красивых вещей.

— А этот пейзаж?

Фотис повернулся, чтобы взглянуть на картину.

— Голландия. Мне сказали, что это ученик Брейгеля. Красивая, правда?

— Очень красивая. Я вижу, у тебя и икона есть.

— Несколько. Не очень старые, не слишком ценные. В последние века их написали слишком много. Вот эта — из России.

— Тебе наверняка хочется иметь в своей коллекции старые византийские иконы.

Драгумис снова повернулся к собеседнику. Удовлетворенная и в то же время холодная улыбка блуждала по его узкому породистому лицу.

— Их мало на рынке. В частных коллекциях они почти отсутствуют. В основном в музеях и церквях, так что о цене не договориться. Их истинная ценность — в их духовности. — Фотис Благочестивый.

— Безусловно.

— Ты слышал о смерти Кесслера?

Андреас вздохнул. С самого начала он подозревал, что этот принудительный визит связан со смертью Кесслера и иконой.

— Слышал.

— Связей не теряешь. Молодец.

Андреас пожал плечами. Не говорить же, что он прочитал об этом в «Нью-Йорк таймc». Фотис был уверен, что Андреас получал информацию по каким-то своим каналам. Ладно, пусть думает, что Андреас все еще часть этой сети.

— Итак, что же думает наше чудесное греческое правительство об этом событии?

— А что им думать? Они знают о Кесслере только то, что рассказал им ты.

— Ты так думаешь? В таком случае их досье совершенно пусто, поскольку я ровным счетом ничего не рассказывал им о Кесслере. Да и с чего бы?

— Я тоже. Может, они пользуются другими источниками? От меня они ничего не могли узнать.

Они снова помолчали. Андреас стал думать, где тут мог быть туалет.

— Душеприказчиком назначена его внучка. — Драгумис вытащил из пачки длинную коричневую сигарету и закурил. — Она собирается произвести оценку всей коллекции.

— Ты предложил ей свои услуги?

Выпустив струю дыма, Фотис засмеялся:

— Я еще слишком молодой коллекционер. Думаю, она обратится в один из аукционных домов.

— Логично.

— Похоже, у нее далеко идущие планы. Ее адвокат уже связался с крупнейшими музеями. Представляю себе: Кесслеровский зал музея «Метрополитен».

Андреас насторожился.

— Почему «Метрополитен»?

— Ну это так, к примеру, но скорее всего его она и выберет. Кесслер коллекционировал Средневековье. В этой стране не так много мест, где могли бы по достоинству оценить работы этого периода. Во всяком случае, ни один из других нью-йоркских музеев на это не способен.

— А почему именно Нью-Йорк? Почему не Европа?

— Возможно, попробуют оценить в Европе, хотя все-таки его домом был Нью-Йорк. Да и следы нехорошие остались в Европе. Швейцарцы его не тронут, как, вероятно, и немцы. Да ладно. Ни за что не отгадаешь, кому «Метрополитен» поручил осмотреть коллекцию.

Андреасу не надо было догадываться.

— Твоему внуку, — продолжал Фотис. — Мир тесен, не так ли?

Андреас пытался скрыть беспокойство, хотя нервы его были на пределе. Драгумис был старше, и у него оставалось меньше сил, но ему всегда лучше удавались эти игры, потому что он был жестоким, безжалостным и всегда умел найти слабое место противника.

— Фотис, — сказал он спокойно, в его голосе не слышалось ни угрозы, ни мольбы. — Не втягивай в это дело Мэтью.

— Мой дорогой Андреу, при чем тут я? Ты что, думаешь, они спрашивали моего совета?

— А как ты узнал об этом?

— Мэтью сам мне сказал. Слушай, их главный специалист по Средневековью уже пожилой человек, отнюдь не стройный, красивый юноша, как наш мальчик. Мэтью специализируется на Византии — это результат твоего воспитания, я тут ни при чем. Все эти годы ты возил его по церквям и музеям. Ясное дело, что они выбрали Мэтью. Девушке он понравится, музей получит икону, а наш мальчик заработает очки. Что здесь плохого?

— Ничего плохого нет, если все дело только в этом.

— Честно? Я начинаю сомневаться. — Старик сделал неопределенный жест рукой. — Потому что ты здесь.

— Мой сын болен.

— Твой сын болен уже несколько месяцев. Кесслер же умер десять дней назад.

Андреас откинулся в кресле, отчаянно желая оказаться где угодно, но не в этом логове зверя, замышляющего недоброе.

— Ты слишком долго живешь, Фоти. Тебе везде мерещатся заговоры. Единственная причина моего приезда — желание увидеть сына. — С этими словами он встал. — Пусть твой человек проводит меня до отеля. Здесь никогда такси не найдешь.

Драгумис загасил сигарету и посмотрел на старого друга большими водянистыми глазами. Казалось, он сейчас заплачет. Можно подумать, его обидели. Андреас едва удержался от аплодисментов при виде этого спектакля. Фотис обиженный!

— Я обидел тебя, извини. Пожалуйста, сядь. Мой друг, давай не будем расставаться с обидой.

Андреас сел, преодолевая желание уйти.

— Забудь о моем вопросе, — продолжал Фотис. — Если я и выразил сомнения, то у меня были на это основания. Я думаю, и у тебя есть основания не посвящать меня в свои планы. Теперь ты знаешь, что в этом деле участвует Мэтью, и сможешь так спланировать свои действия, чтобы не нанести вреда его интересам.

— Да какие, черт возьми, действия? Ты что, думаешь, правительство Греции хочет заполучить эту икону? И для этого подослали меня?

— Что ты слышал о Мюллере?

Ну вот, теперь Мюллер. Какая низость!

— Только то, что он мертв.

— Правда? А я слышал, что он здесь, в Нью-Йорке.

Андреас неловко повернулся в кресле, безуспешно пытаясь заставить себя не развивать эту тему.

— От кого ты это слышал?

— Полагаю, что источник ненадежный. И все-таки я хочу, чтобы ты знал и об этом. Вполне вероятно, что он появится. Ты ведь никогда не верил в то, что он умер.

— Я не хочу говорить о Мюллере. Я хочу увидеть Алекса.

— Да. Я дважды был в больнице. Первый раз он отказался со мной встретиться.

— Мне жаль.

— Но ты не удивлен. Он может отказаться и от встречи с тобой. Ты готов к этому?

Готов к этому. Как можно быть готовым к тому, что больной сын отказывается от встречи с тобой? Возможно, смертельно больной. В своей жизни Андреас прошел через многие испытания, но не мог представить себе ничего хуже, чем нежелание сына увидеться с ним. Он запретил себе думать об этом.

— Я думаю, Мэтью сумеет его убедить.

— Превосходно. Слушай, давай на часок забудем этот удручающий разговор. Пойдем в гостиную, выпьем коньяку.

— Мне нужно немедленно увидеть Алекса.