Очищение тьмой (сборник)

Осмотрев посудину, эксперт сказал сиплым шепотом:

– Все ясно, как божий день. Пришлось мне как-то встретить подобный комплект.

В банке находились левое ухо мужчины старше сорока лет, ему же принадлежала и кожа, снятая с левой руки чуть выше кисти. Татуировку на ней Строкач опознал без всякой экспертизы, она была куда как известна в городе. Солнце, встающее над горизонтом, окруженное вьющейся надписью "Магадан", и рядом – крохотный жучок, усевшийся погреться в теплых лучах на человеческой кости. Все вместе это означало: Константин Петрович Мерецков, которого близкие знакомые именовали "Кость".

С Мерецковым Строкачу доводилось встречаться лично. Правда, пользы особой от этих встреч не было. Настойчивость майора расшибалась вдребезги о спокойную иронию и самообладание этого человека, который давно уже занял такое положение, когда причастность к тому или иному делу всегда остается недоказуемой. Приказы и распоряжения к делу не подошьешь. Боссы мафии, или, как теперь принято говорить, лидеры преступных группировок, своими руками не прикасаются ни к чему.

Информация просачивалась и сквозь броню мафиозных структур. В том, что Мерецков – бесспорный уголовный лидер, не сомневался никто, да он этого и не скрывал. Чего ему бояться – со всех сторон чист, тюрьма не грозит.

– Да, другого ему следовало опасаться, – машинально пробормотал Строкач, не отрывая глаз от дороги. Однако перед ним возникали совсем иные картины.

Эксперт лениво полюбопытствовал:

– Кому это, Павел? Кольцову, что ли? Аптекарь вообще не в счет…

Строкач не стал распространяться о том, что десятки килограммов наркотиков, проходящих через центральную аптеку, могли множество раз послужить мотивом для убийства. Но Кольцов! Кольцов и наркотики… здесь такая же дистанция, как между Кольцовым и Бобровским. И тем не менее эти два бесконечно далеких друг от друга человека прицельно влепили друг в друга пять пуль. Можно было уже приблизительно реконструировать происшедшее, но ответов на мучавшие майора вопросы пока что не было.

– Ты что задумался? – спрашивая, эксперт вовсе не рассчитывал получить вразумительный ответ.

– Тут думай – не думай, все равно Кольцова не вернешь. И опять все повторяется… Когда пропали его парни… Неужели он что-то знал? Тогда почему молчал? И кажется мне, это еще не конец. Скверное чувство, но с этим я редко ошибался. Два добропорядочных гражданина приканчивают друг друга: капитан вневедомственной охраны и заведующий центральной городской аптекой…

– Да, Семена Михайловича я знал, пожалуй, даже лучше, чем Кольцова. Сталкивались по всяческим профессиональным делам.

– Кольцов, кстати, стрелял первым. А вот что за пластиковый пакет был у него в руках…

– Обычный пакет – пустой, прозрачный. На "пальчики" проверим, конечно… Но хорошо бы понять, зачем он ему понадобился, ведь неспроста же являются на чужую дачу с пакетом в одной руке и пистолетом в другой. И потом – полоски изоляционной ленты на пистолете… Одно к одному.

Вывод Строкач мог сделать и сам, однако разум его отказывался причислить капитана Кольцова к тем, кто нуждается в подобном снаряжении.

В твердом убеждении, что Кольцову не за что было убивать скромного аптечного работника, Строкач пребывал около семи часов, до того момента, пока вместе с утомленным экспертом не оказался в квартире Бобровского. Вот тогда-то причина и обнаружилась.

Ключи, найденные на мертвом Бобровском, подошли – сейфовый замок маслянисто щелкнул, и неожиданно тяжелая, скрывающая металл под обшарпанной фанерой дверь бесшумно отворилась. В лицо собравшимся ударила теплая волна тошнотворно-сладковатого трупного запаха.

В нарочито скромной прихожей в углу справа стоял массивный топор-колун – на всякий случай, – а рядом – ружье для подводной охоты с кованым иззубренным гарпуном на взводе, которое на воздухе, как известно, бьет куда лучше, чем в воде.

Такие вещи в домах состоятельных людей Строкач встречал не впервые. Попадалось не только колюще-режущее, но и полицейские объемистые баллоны с газом, газовые пистолеты и обычное огнестрельное оружие самых разнообразных марок. Но это, как правило, у криминальных субъектов, а отнести Бобровского к таковым у Строкача пока еще не было оснований. Претензии аптекаря ограничивались отличным двуствольным "зауэром", из которого он успел сделать только один выстрел. Последняя охота, где дичью стал сам охотник.

В квартире Бобровского все произошло без стрельбы. От этого картина, которую застали следственная группа и понятые, не стала менее жуткой. Богатырская фигура Агеева скорчилась в кресле у телевизора. Демин лежал на ковре, головой к ногам товарища. Рядом валялась пустая бутылка из-под великолепного, очень старого армянского коньяка. Тело его было изогнуто судорожным зигзагом, колени подтянуты к животу, так что все вместе напоминало большой иероглиф. Лицо с глазами немного навыкате было спокойным и чуть-чуть удивленным…

К смерти человек никогда не привыкнет. Она всегда страшит – на мусорной свалке не меньше, чем в изысканном, с налетом старины, интерьере, где резная мебель из благородных пород утонченно сочетается с серебристо-черными гобеленами французской работы в изящных рамах, на которых сцены рыцарских турниров сменяются уроком танцев либо же фигурой пилигрима, одиноко бредущего по дороге.

Здесь, к сожалению, вопросы задавать было уже некому. И хотя Строкачу очень хотелось верить, что преступник всегда оставляет следы, заставить заговорить этих немых свидетелей удается не всегда.

Цель убийства оставалась неясной. Видеоаппаратура, произведения искусства, имевшие, с точки зрения видавшего виды Строкача, немалую ценность, меха и прочее оставались в целости. Однако все в квартире было перерыто, причем, похоже, что искали что-то довольно крупное, во всяком случае, не листок бумаги или документ: картины на стенах остались непотревоженными.

Жена и дочь Бобровского, отдыхавшие на юге, должны были вернуться только завтра и, возможно, хоть немного прояснить ситуацию, пока же следовало воспользоваться возможностью делать свое дело без аккомпанемента стенаний безутешных близких аптекаря.

Строкач искал старательно, однако добыча могла бы порадовать лишь домушника, но отнюдь не сыщика. Не было ничего, что могло бы пролить хоть какой-то свет на случившееся. Вообще, беспорядок в квартире имел такой характер, будто не налетчики, а сам хозяин квартиры искал что-то запропастившееся.

– Умел жить Семен Михайлович, что там и говорить! – бойкой дворничихе не стоялось на месте, говоря, она вся время как бы пританцовывала, совершая руками нелепые, но чрезвычайно выразительные движения. – Хорошо, что вы меня спросили. Думаете, кто-нибудь знает? Скажут: "Жирный старикан, на развалюхе ездит, дверь обить как следует за всю жизнь не собрался". Жирный-то он жирный, да только не с голоду опух. Мусор многое о человеке скажет, а у них что ни день – банки из-под таких консервов, что я и в глаза не видывала. И то, мама с дочкой Бобровские, – обе не работают, на шее у аптекаря сидят, а ему что? Нынче лекарство столько стоит – можно дюжину баб держать. Я на базаре бываю, видела. Как-то попросила его лекарство одно достать – так не согласился. Ох, и хитрый же тип! – глаза женщины смотрели в сторону.

– Так вы говорите, он домой помногу продуктов возил? Может, гости у него часто бывали? Или приторговывал?

– Как же, нашли хлебосола! В дверь позвонишь – "кто?" да "зачем?", да "я сам зайду попозже". У них даже глазка в двери нету!

Строкач не стал пояснять женщине, что глазки порой служат не только хозяину квартиры, но и незваному гостю: в выпуклое стеклышко стреляют, а иной раз умелец попросту может ткнуть длинным шилом.

– Хорошо, а этого человека вы не видели? Не заходил такой к Бобровскому?

Дворничиха опознала капитана Кольцова с первого взгляда.

– Был, как же. Вот только к кому шел – не скажу. Это в воскресенье, с утра, тут еще один алкаш на него натолкнулся, но тот так на него посмотрел, я еще подумала – вот сейчас врежет! Мужчина приметный – хоть и невысокий, да крепкий.